Высокий Утес (СИ)

Воины чужого племени, в большинстве своем, сидели у своих типи, беспечно покуривая трубки и о чем-то беседуя. Этих краснокожих я хорошо запомнил. Головы у них были ровно выбриты, волосы выстрижены так, что образовывали гребень, а часть этих самых волос тонкой прядью ложилась на плечи. Особенность прически сильно бросилась мне в глаза, так как долгие месяцы я лицезрел лишь лоснящиеся от медвежьего жира длинные волосы кайовов. Айнаи не отличались высоким ростом, как и все кэддо. При ходьбе они не напоминали дикарей, что недели проводят, сидя на лошади, сдирая скальпы с врагов или считая количество нанесенных ку. Нет, они скорее походили на самых обычных землепашцев, которыми, по сути, и являлись. Гардероб большинства из них состоял из одной лишь набедренной повязки. Некоторые были одеты в плащи, обильно украшенные яркими узорами.
Угнанный ими табун, не подозревая об опасности, беззаботно пасся неподалеку от лагеря.
Наш доклад удовлетворил вождя. Оставив лошадей под присмотром нескольких воинов, мы, крадучись, стали приближаться к вражеской стоянке. Сердце бешено колотилось в груди. Никогда раньше мне не доводилось участвовать в подобного рода вылазках. Приходилось действовать бесшумно. Одно неверное движение, один звук мог все испортить. Я изо всех сил пытался делать все правильно, не издавая и малейшего шороха. Вождь же вовсе не напрягался. Возникало стойкое ощущение, что он просто сейчас вышагивает своей привычной походкой, как и всегда, не очень-то и задумываясь над мерами предосторожности. Вот только, при этом, он не издавал не единого звука. Впрочем, Жеребенок и остальные участники набега тоже проявляли в этом деле изрядный профессионализм. Я почувствовал себя сосунком. Гадкое было чувство.
Приблизившись к табуну, воины вскочили на лошадей, низко пригибаясь к шеям животных. Они прятались от часовых в лошадиной ораве. Нельзя было допустить, чтобы айнаи преждевременно нас заметили. Несмотря на скромного вида стоянку, их, все же, было намного больше, чем нас. На лице Высокого Утеса я заметил тревогу. Вождь, похоже, по-настоящему переживал насчет того, сможет ли Падающий-С-Лошади удержаться на спине коня, не свалившись с него и не привлекши ненужного внимания со стороны врагов. Понимая и разделяя его тревогу, я попытался не оплошать. Как же я был благодарен судьбе за то, что не сплоховать мне удалось. Я приметил себе симпатичную лошаденку и вскочил на нее, как бывалый конокрад. Мой напыщенный вид лишь повеселил вождя. Вскоре он сам отыскал себе скакуна и заарканил его, разумеется, куда изящнее, чем я.
И тут началось самое интересное! Мы пинали захваченных мустангов по бокам, что есть мочи, заставляя их мчаться во весь опор. Подкрасться без шума к чужому табуну, не привлекая к себе внимания его хозяев, - вполне возможно. Но увести огромный табун так, чтобы этого не заметили, невозможно совсем. Впрочем, мы не боялись гнева айнаев. Догнать нас пешком они не смогли бы при всем желании.
Великий Дух проявил к нам свое благоволение. Редко бывает так, чтобы за один раз удалось увести целый табун, состоящий из ста лошадей. Но у нас в тот день получилось. Толпа животных, недавно принадлежавшая заклятым врагам кайова, теперь поспешно двигалась туда, куда ее направляли сыны гордого племени.
Не знаю, когда айнаи осознали, что гнаться за нами бессмысленно и прекратили погоню. Мне также неизвестно, что с ними сталось после того, как они перестали нас преследовать. Возможно, им оказали помощь представители родственных племен. А может, им не посчастливилось, и они попались в руки каранкава - союзников кайова, шаставших тогда на востоке Техаса. Но кто-то из них точно выжил и донес о случившемся своим соплеменникам.
Вести такой огромный табун к Нечес было непросто. Индейцам пришлось временно принять на себя роль ковбоев, с которой они, в общем-то, справились недурно. Однако возвращение в родной лагерь заняло пять дней вместо двух, которых нам было достаточно, чтобы достичь становища айнаев. Каждую ночь за табуном присматривал один из воинов, пока остальные отдыхали. Как-то и мне пришлось подежурить. Во время караула меня временами клонило в сон. Но я не давал ему полностью мной завладеть, так что свою работу исполнил исправно. Невероятно сложно было в почти кромешной тьме наблюдать за тем, чтобы ни один жеребец из целой сотни не пропал. Но, как оказалось на утро, все лошади были на месте. Маленький Жеребенок даже похвалил меня за это. Вождь лишь удостоил меня одобрительным взором.
Я заметил, что в последние дни пути ковбойская деятельность изрядно поднадоела диким сынам прерий.
-Никогда не думал, что мне придется вести табун, как какому-то бледнолицему пастуху, - недовольно буркнул Маленький Жеребенок.
-Зато представь, как нас будут встречать в лагере с такой богатой добычей, - попытался утешить его я.
Попытка была не бесполезной. Мысль о многочисленных восхищенных взглядах соплеменников, которыми они нас, несомненно, щедро одарят, успокоила сына вождя. Недовольство индейца уступило место приятным мечтаниям, тешившим его самолюбие.
Нас действительно приветствовали радостными возгласами и веселым улюлюканьем. Еще бы! Не всегда и не всем удается привести домой сотню лошадей, не потеряв при этом ни одного воина. Жеребенок рассказал мне многочисленные истории о том, как хозяева табунов нагоняли незадачливых конокрадов и самым жестоким образом заставляли их заплатить за воровство.
Я почему-то только теперь обратил внимание на других ребят, которых кайова захватили в плен вместе со мной. До того момента судьба их меня не колышила. Я думал о себе. С ними обращались ужасно. Наказывали за малейшие провинности ударами хлыста, заставляли выполнять непосильный труд. Никого это, впрочем, не удивляло. В представлении безжалостных дикарей они были лишь собственностью. Я один испытывал к ним жалость. Но, конечно же, не на виду у всех. В те дни я считал, что репутацию отважного воина следует поддерживать.
Глядя на всеми презираемых пленников, я вспоминал о мистере Чарли Датсоне, что жил на одной улице с семьей МакКингов. Этот человек был сущим зверем, и без всякой жалости относился к своим ниггерам. Я, так сказать, пытался сравнить уровень жестокости. Но, нет... Краснокожие варвары были бессердечными тварями. К рабам, а тем более к техасцам, они испытывали адскую ненависть. Отношение к плененным уроженцам Техаса было соответствующим. Техасцы, ведь, яростно уничтожали индейцев из года в год. Признаюсь, до того, как попал в плен, я даже симпатизировал властителям прерий. Но после набега, в котором они проявили всю свою демоническую сущность, и увиденного мной в лагере за время плена, я понял, почему рейнджеры не оказывают дикарям хотя бы и малейшего милосердия во время карательных экспедиций.
Несмотря на то, что свое сочувствие к пленникам я всеми силами пытался скрыть, от острого взгляда вождя не ускользнуло то, как товарищ его сына смотрел на своих соотечественников. Он понимал меня. О, в этом не было сомнений! Но он и не собирался что-то менять. При всем своем благородстве, он тоже был дикарем. Высокий Утес считал, что уважение, которым я был щедро одарен, - исключительный случай, неслыханная ранее милость. В сущности, так оно и было. Будь я одним из этих незадачливых бледнолицых, которым, все же, удалось каким-то чудом пройти испытания, ко мне бы относились не лучше, чем к ним.
Спустя три дня после нашего возвращения из удачного похода случилось страшное. Одному из пленных надоело рабское существование. Похоже, его не устраивала жуткая несправедливость. Его считали собачонком, над которым можно без конца измываться. Меня же, как невольника, освобожденного сыном вождя, уважали. Этот парень, похоже, отчаялся и впал в истерику. Хозяин заставлял его скоблить шкуры - делать женскую работу. Он отказался. Хозяин стал бить его прочной тонкой тростинкой. Терпеть ее удары, скажу я вам, то еще удовольствие. По себе знаю. Пленник этого не стерпел и, жутко взвизгнув, вскочил на своего поработителя и принялся колотить его по лицу со всей возможной яростью. Я слышал его рыдания, сидя в типи, подаренном мне Маленьким Жеребенком. Сердце разрывалось на части, но я ничего не мог сделать. Нанесенного бледнолицым молокососом оскорбления ни один воин не стерпел бы. И этот не стал. Воин огрел непокорного раба крепким ударом в висок. Паренек обмяк и на мгновение выпал из реальности. Грязно выругавшись, воин схватил мальца за волосы и поволок его через весь лагерь, к южному концу стойбища. Взбудораженные происходящим индейцы следовали за ним. Мужчины, державшие при себе белых рабов, сгребли их в охапку, и повели за собой. Очевидно, хотели научить их манерам на наглядном примере. Я не пошел к месту расправы, проигнорировав укоризненный взгляд Маленького Жеребенка. До меня доносился дикий вопль отчаяния, смешанный с веселыми выкриками дикарей. Пленник ужасающе визжал, слышались бессчётные мольбы о пощаде. Я закрыл уши. Слезы навернулись сами собой. Долгое пребывание среди спартанцев своего времени закалили во мне и без того стойкий характер. Но стерпеть это было невозможно. Подняв голову с все еще закрытыми ушами, я увидел стоявшего невдалеке Высокого Утеса. Лицо его выражало полное равнодушие ко всему происходящему. Я вдруг посмотрел на него со злобой, как на заклятого врага. Да, как уже упоминалось, пропасть между мной и этими дикарями была очень глубокой.