Регина(СИ)
Регина неторопливо ходила по улицам и переулкам. Ей никогда не надоедало гулять по Парижу. Она любила этот город и на рассвете, когда от Сены поднимался призрачный туман и первые лучи солнца сверкали, словно капли росы на траве, в цветных витражах церквей и дворцов. В рассеянном утреннем свете город казался чистым и праздничным. Редкие прохожие казались обрывками сна на струящихся туманом улицах. Днём прогретый солнцем город источал не самые благоуханные ароматы, но Регина привыкла и к этому. Запах фиалок в руках у молоденьких цветочниц, свежевыпеченного хлеба и кровяных колбас смешивался с вонью нечистот и помоев, выплескивающихся прямо из окон. Ветер приносил запахи пряностей, духов и лекарств с моста Менял. Улицы и площади пестрели яркими красками дворянских шелков и бархата, грязными бесцветными лохмотьями нищих и белыми кружевными косынками молоденьких горожанок. Когда спускались сумерки, город становился таинственным и даже пугающим. В тёмных его переулках то и дело кого-то грабили, резали, или и то и другое одновременно. Кто-то дрался на дуэли, кто-то лез по верёвочной лестнице на балкон к возлюбленной. Город влюблялся, изменял и дрался, пил, пел и танцевал в эти часы.
Но больше всего графиня любила гулять по улицам Сите. Ей нравилось слушать незамысловатые песенки и весёлый щебет белошвеек, нравилось смотреть на переливающиеся мускулами, мокрые от пота торсы кузнецов и сильные ловкие пальцы оружейников. Она часами могла наблюдать за работой кружевниц и чеканщиков. Её узнавали издалека и склоняли головы, улыбаясь навстречу Красоте. Она была их музой, её несравненное лицо появлялось на чеканных кувшинах, гобеленах, подсвечниках. И если других придворных красавиц в народе величали титулованными блудницами, а Маргариту Валуа и вовсе королевой шлюх, то графиню де Ренель называли Весенним цветком, Французской лилией и Драгоценностью Парижа. Её любили, как любили Красавчика Бюсси, о котором на каждом перекрёстке распевали песенку:
— Кто красивей всех, спроси?
— Граф Луи де Бюсси.
— Кто смелее всех у нас?
— Лу де Клермон д'Амбуаз!
А теперь уже по городу бродила похожая песенка о самой Регине:
— Как первой красавицы Франции имя?
— Кто же не знает? Графиня Регина!
— Чьи глаза всех прекрасней, а кожа нежней?
— Конечно, прелестницы де Ренель!
В этот раз Регина задержалась возле сапожных мастерских на улице Башмачников: уж слишком колоритная ругань неслась из-за полуоткрытой двери. Спорили трое, причём два голоса были мужские и явно нетрезвые, а третий — низкий женский, с хрипотцой и очень рассерженный. Потом раздался грохот и звон, дверь распахнулась и на улицу вылетел Длинный Жан — старейший башмачник Парижа, никогда никем не виденный трезвым, на голове у него красовался горшок с остатками похлёбки. Следом за ним кубарем выкатился Жан Короткий, его любимый зять и преемник башмачного дела. Последней в дверях появилась высокая широкоплечая женщина с молотком в руках. Всё, что она собиралась сказать башмачникам, было написано на её побагровевшем от злости грубоватом лице.
— Клянусь, если вы оба ещё раз вздумаете переступить порог моей мастерской, я пущу в дело не горшок, а этот молоток и вправлю вам ваши гнилые мозги на место! — убедительно пообещала она обоим Жанам.
Длинный Жан поспешил убраться молча, а Жан Короткий не удержался и бросил через плечо:
— Всё равно мастера из тебя никогда не получится! И хороший клиент никогда не понесёт свой заказ взбалмошной бабе, которой просто мужика не хватает!
Вместо ответа его догнал молоток. Метко догнал — чуть пониже спины. Под дружный хохот улицы, подвывая и ругаясь на чем свет стоит, Жан Короткий убрался восвояси. Башмачница повернулась в сторону хохочущих мастеровых и рявкнула:
— Ну, а вы чего ржёте? Работы, что ли, другой нету? — и встретилась с заинтересованным взглядом графини.
Женщина почему-то вспыхнула до корней волос и склонилась в запоздалом и немного неуклюжем поклоне. Регина из чувства женской солидарности прониклась симпатией к странной башмачнице.
— Как тебя зовут?
— Мадлена, — женщина опустила глаза, ужасно стесняясь своего растрёпанного вида и грубых рук рядом с этой изысканной статуэткой.
Она, конечно, видела и раньше красавицу-графиню и много раз слышала о ней, но ей даже и в голову не приходило, что эта дивная, хрупкая девушка в сверкающих драгоценностями нарядах когда-нибудь с ней заговорит.
— Красивое имя. А ты правда можешь сделать обувь?
— Какую угодно, госпожа. Туфельки, сапоги, башмаки — всё, что захотите.
— А могу я посмотреть на твою работу?
Мадлена резко вскинула голову и в глазах её зажёгся торжествующий огонёк:
— Конечно, госпожа. У меня как раз есть кое-что для вас.
Она нырнула в мастерскую, оттуда снова послышался грохот и через минуту Мадлена появилась, осторожно неся на ладони пару туфелек. Это были самые прелестные туфельки, которые Регине, избалованной нарядами и украшениями, доводилось видеть: очень маленькие, как раз ей по ноге, невесомые, сшитые из кроваво-красного бархата и украшенные речным жемчугом столь искусно, что у графини захватило дух. Эти алые башмачки были мечтой.
— Сколько…они стоят? — шёпотом спросила графиня Мадлену.
— Они не продаются. Я их шила для своей сестрёнки. Но ей они больше не понадобятся, — в голосе башмачницы явственно прозвучали слёзы.
Регина вскинула виновато-испуганный взгляд:
— Прости. Она умерла?
— Нет. Сбежала с каким-то офицером. Жанна была красивая, совсем не похожа на меня. И очень глупая. Совсем как птичка.
— Мне очень жаль. Правда.
— Ну, что вы, госпожа. Туфли не продаются, но если вы позволите, я подарю их вам. Вещи должны приносить радость. Пусть и эти туфельки проживут свою жизнь, пусть танцуют на балах и гуляют по Венсенскому лесу. К тому же вам они подойдут. Примерьте, госпожа.
Мадлена провела Регину в свою мастерскую. Графиня со свойственным ей любопытством осмотрела всё до последнего гвоздя и расспросила обо всём, что попадалось ей на глаза. Туфельки ей действительно пришлись впору. Девушка только что не визжала от восторга — обновка даже не чувствовалась на ноге. Пританцовывая по мастерской, Регина напросилась в ученицы и целых полтора часа усердно копалась в кусочках кожи и бархата, подавала гвоздики и нитки и даже попробовала прибить каблук на каких-то башмаках, пока Мишель не отобрал у неё молоток силой. Обычно суровая и неразговорчивая Мадлена беззаботно смеялась, глядя на огненно-рыжее солнце, осветившее её негостеприимное жилище, и отвечала на бесконечные вопросы графини. Робость и смущение первых минут прошли и она на равных держалась с богатой и капризной графиней де Ренель.
И вдруг Регине пришла в голову гениальная идея. Она подскочила к Мадлене и ухватила её за локоть:
— А ты можешь сделать на заказ любую обувь?
Мадлена на секунду задумалась и уверенно кивнула.
— Тогда завтра приходи во дворец Бюсси. Знаешь, где это?
— Кто же в Париже не знает ваш дом!
— Так вот, моей подруге герцогине Монпасье нужна особая обувь.
— Вы говорите о хромой герцогине?
— Да, она хромает. У неё одна нога короче другой. Ты можешь сделать ей такие туфельки, чтобы хромата не так бросалась в глаза?
— Могу. Я однажды делала такое. Грациозную походку, как у вас, не обещаю, но хромать она не будет.
— Замечательно. Значит, договорились? С сегодняшнего дня ты будешь моей личной… моим личным мастером. Заказов будет много, но только от меня и от герцогини. Я хочу, чтобы во всём Париже только у нас двоих были твои волшебные туфельки. А это задаток.
И Регина, не обращая внимания на слабый протест Мадлены, оставила на столе горсть золотых монет.
Через неделю герцогиня Монпасье щеголяла в новеньких туфельках, каким-то непостижимым образом скрадывавших хромоту. Имя мастера подруги хранили пуще государственных и семейных тайн и не раскрыли бы его даже Инквизиции. Платили подруги щедро и вскоре Мадлена приобрела новую мастерскую, просторную и на более выгодном месте, наняла несколько подмастерьев, набрала учеников, и герцогиня Монпасье, соблазнившись на уговоры Регины, тоже стала частым гостем у Мадлены.