Песни мертвого сновидца. Тератограф
Уже после первого запомнившегося мне Рождества — хронологически пятого, — я прекрасно знал, что ждет меня в доме, и год за годом ни по сути, ни в деталях там ничего не менялось. Тем, кто вырос в больших семьях, такие праздники слишком хорошо знакомы, чтобы тратить время на их описание. Возможно, даже сирот оно успело утомить. Но все же есть и другие, кому привычная череда необычных дядюшек, милых дедушек и бабушек, кузенов и кузин всегда будет мила и дорога сердцу; те, кто радуется персонажам из разных поколений, загромождающих страницу, кого греет прикосновение их бумажной плоти. Скажу вам, что в этом они похожи на тетю Элиз, а ее дух живет в них.
Каждое Рождество она занимала главную комнату своего дома. Я помню это помещение только таким: как декоративную фантазию, как галлюцинацию в праздничном убранстве. Другой я ее никогда не видел. Ветки падуба, как свежие, так и искусственные, висели везде — на рамах картин, на полках из мореного дерева, где толпились сотни безделушек, даже на бархатном рельефе обоев, переплетаясь с их завитками и узорами. А с креплений на потолке, с люстры, изящно украшенной крошечными лампочками, свисали целые сады омелы. Огромный камин пылал праздничным пеклом, а перед плюющимся искрами очагом стоял защитный экран с массивными медными шестами по бокам. На вершине каждого красовалась куколка Санты, раскинув руки, словно готовясь одарить любого маленьким и неуклюжим объятием.
В углу комнаты, рядом с передним окном, стояла пушистая ель, полностью спрятанная под свисающими, натянутыми или мерцающими украшениями всех форм и размеров, завешанная глупыми бантами пастельных оттенков, атласными бантами, любовно повязанными человеческими руками. Эти же руки клали подарки под дерево, и год за годом, как и все в этой комнате, яркие коробки находились на одном и том же месте, словно подарки с прошлого Рождества никто так и не открыл, от чего я все больше чувствовал себя так, как будто угодил в кошмарный ритуал, который повторяют и повторяют, даже не надеясь сбежать. (Почему-то это ощущение ловушки так никуда и не исчезло.) Мой собственный подарок всегда находился в самом низу этой горы, чуть ли не у стены позади елки. Он был перевязан бледно-пурпурной лентой и завернут в бледно-голубую бумагу, на которой медвежата в детских пижамах видели во сне еще больше бледно-голубых подарков, где, в свою очередь, уже маленькие мальчики мечтали о медведях. В канун Рождества я часто сидел рядом со своим подарком, больше желая спрятаться от остальных родственников, чем думая о том, что же там внутри. В свертке всегда была то пижама, то носки, никаких безымянных чудес, которых я с таким воодушевлением ждал от своей непристойно богатой тетушки. Никто, кажется, не возражал, что я сидел в другой стороне комнаты, пока гости собирались, беседовали, пели рождественские гимны под музыку древнего органа, на котором тетушка Элиз играла, повернувшись спиной и к слушателям, и ко мне.
Спииии, младее-ееенец святой.
— Очень хорошо, — сказала она, так и не повернувшись. Как обычно, голос тетушки был таким, что ты вечно ждал, когда же она откашляется и избавится от липкой массы, приставшей к ее внутренностям. Но она не откашливалась, а отключала электрический орган, после чего гости, особенно взрослые, разбредались по дому.
— Мы не слышали, чтобы старина Джек пел вместе с нами, — сказала она, взглянув через всю комнату туда, где я сидел в массивном кресле перед затуманенным окном.
В тот раз мне было то ли двадцать, то ли двадцать один, и я приехал на Рождество из колледжа. Уже выпил немало пунша тетушки, и мне очень хотелось огрызнуться: «Да кому какая разница, что старый Джек не поет, ты, дряхлая калоша?» Вместо этого я просто взглянул на нее, хотел запомнить лицо Элиз, внести в семейный дневник моей памяти: туго стянутые назад волосы (как причесанные провода), спокойные глаза, как на старом портрете (портрете того, кто уже давно умер), высокие скулы, зардевшиеся ярким румянцем (не розовым, а больше похожим на сыпь), и выдающиеся зубы, как у лошади, что во сне наскакивает на тебя из ниоткуда. Я не волновался, что в будущем забуду эти черты, хотя поклялся, что на Рождество вижу их в последний раз. Потому сегодня вечером я сохранял спокойствие в ответ на насмешки тетушки. Да и дальнейший спор между нами прервался, когда один из детей принялся требовать, чтобы тетя рассказала им историю.
— И в этот раз настоящую, тетушка. Которая реально случилась.
— Хорошо, — ответила она и добавила: — Может, старина Джек подойдет и сядет с нами.
— Я уже слишком старина для этого, спасибо. К тому же я и отсюда все прекрасно…
— Ну, — начала она, прежде чем я закончил, — дайте мне подумать минутку. Их так много, так много. В общем, вот вам одна. Все произошло еще до вашего рождения, спустя несколько зим после того, как я с вашим дядей переехала сюда. Не знаю, замечали ли вы, но если пройти чуть дальше по улице, будет пустая площадка, где по идее должен бы стоять дом. И он там стоял. Ее видно из переднего окна, вон там, — и она указала на окно за моим креслом.
Я лениво проследил за ее пальцем, взглянув сквозь туман на пустую площадку, героиню ее истории.
— Когда-то там стоял прекрасный старый дом, гораздо больше этого. В нем жил очень древний старик, который никогда не выходил на улицу и никого не приглашал в гости, по крайней мере, никто этого не замечал. И когда старик умер, как вы думаете, что случилось с домом?
— Он исчез, — ответили несколько детей, опережая события.
— Можно и так сказать. На самом деле туда пришли несколько человек и полностью разобрали дом, кирпичик за кирпичиком. Думаю, старик, который жил в нем, очень хотел, чтобы после смерти с домом поступили именно так.
— А откуда ты знаешь, что он хотел именно этого? — встрял я, пытаясь испортить ее рассказ.
— А есть другое разумное объяснение? — ответила тетя Элиз и продолжила: — Я думаю, что старик просто не мог вынести саму мысль о том, что кто-то другой поселится в его доме и будет там счастлив, так как он-то точно не был. Но возможно, только возможно, он снес дом по другой причине.
И тут тетя Элиз сделала паузу, подчеркнув последние слова ради пущего эффекта. Дети сидели, скрестив ноги, перед ней и слушали с напряженным вниманием, а в очаге как будто чуть громче затрещали дрова.
— Может, уничтожив дом, заставив его исчезнуть, старик считал, что заберет его с собой в другой мир. Люди, которые очень долго жили в одиночестве, обычно начинают думать о чем-то странном и совершают странные поступки, — подчеркнула она, хотя я уверен, что никто, кроме меня, не подумал соотнести последнюю фразу с самой рассказчицей. (Расскажи обо всем, Джек.) Тетушка же продолжила:
— Вы можете спросить, что могло натолкнуть человека на такие выводы об одиноком старике? Может, что-то странное случилось с ним и его домом после того, как оба исчезли? Да, кое-что действительно произошло. И сейчас я вам расскажу, что именно.
Однажды ночью — туманной зимней ночью, такой, как сейчас, мои детишки, кто-то прошел по этой самой улице и остановился на границе того участка, где стоял дом умершего старика. Это был молодой человек, и многие люди видели, как он уже несколько лет иногда появлялся поблизости, бродя туда-сюда. Я сама однажды столкнулась с ним и спросила, что ему надо от нас и наших домов, так как интересовался он именно ими. Незнакомец назвался антикваром и сказал, что его очень интересуют старые вещи, старые дома. И особенно дом странного старика. Он несколько раз просил пустить его внутрь, но хозяин всегда отказывался. И в доме почти постоянно царила тьма, словно там никто не жил.
Только представьте удивление молодого человека, когда той самой зимней ночью он увидел, что темный дом, где никогда никого не было, сверкает от рождественских гирлянд, ярко сияющих в тумане. Неужели это был дом того самого старика, так красиво и радостно украшенный? Да, ведь именно его владелец стоял в окне с довольно дружелюбным видом. Потому молодой человек решил еще раз попытать счастья и заглянуть внутрь старинного дома. Он позвонил в звонок, и дверь широко распахнулась. Старик ничего не сказал, лишь сделал шаг назад, чтобы гость мог пройти внутрь. Наконец юный антиквар мог изучить дом изнутри, проникнуть в самое его сердце. Он шел по узким коридорам и давно заброшенным комнатам, а старик позади лишь постоянно улыбался, не издавая ни звука.