Fatal amour. Искупление и покаяние (СИ)
Бегло просмотрев бумаги, Волховский вернул их ему:
— Генерал нынче не принимает, — поднялся со стула поручик и прошёлся по узкой приёмной. — Приходите завтра.
— Может быть, вы подскажете, где здесь можно остановиться? — пересилив неприязнь, что у него появилась к холёному и высокомерному адъютанту Розена, осведомился он, тоном как можно более любезным и мягким.
— Охотно, — отвечал Волховский. — Коли надолго рассчитываете задержаться, то лучше снять квартиру. Выйдете из здания штаба и поворотите налево, увидите большой дом с белыми колонами. Владелец — купец Халатянц, обыкновенно он весьма охотно сдаёт комнаты и по вполне умеренной цене.
Сдержано поблагодарив Волховского за полученные сведения, Андрей направился к постоялому двору, рассудив, что рано пока снимать комнаты, коли судьба его пока не решена. Вдруг ему будет отказано в просьбе о переводе и придётся всё же ехать в Новые Закаталы.
Сняв комнату на постоялом дворе, Ефимовский отужинал, и лёг спать. Андрею казалось, что он уснёт, как только голова его коснётся подушки, но стоило только прилечь, как сонливость сняло, будто рукой. В тишине комнаты, прислушиваясь к завываниям зимнего ветра за окном, мыслями он вновь, как и множество ночей до этой, вернулся в Веденское. Он не понимал, что заставило Марью Филипповну прийти к нему в опочивальню после полуночи. Она не единожды ему отказала, стало быть не питала к нему никаких чувств, а потому он не находил объяснений её поступку.
От размышлений над обстоятельствами последнего свидания, мысли его плавно перетекли к воспоминаниям о той самой ночи. Закрыв глаза, Андрей вспоминал свои ощущения: мягкость бархатистой кожи, пленительные округлые изгибы под его ладонями. Сон смешался с явью, и проваливаясь в дрёму, он уже не мог отличить, где его воспоминания, а где мечты, о той, что и по сей день желал столь же страстно.
Когда он открыл глаза, свет холодного зимнего утра уже вовсю заливал комнату. Прошка давно вычистил и приготовил мундир, на столе стоял поднос с остывшим чаем и лёгкой закуской.
Быстро облачившись в одежду, Ефимовский отхлебнул из кружки холодный чай и поспешил в штаб. Розен был на месте, но Андрею пришлось обождать, пока генерал отправит курьера с поручением и только после того соизволит принять его. Аудиенция не заняла много времени. Оторвав взгляд от документов, Владимир Григорьевич внимательно вгляделся в стоящего перед ним офицера:
— Мы с вами ранее нигде не встречались? — поинтересовался он.
— В Польскую кампанию, под Остроленкой, — напомнил ему Андрей.
— То-то я смотрю лицо мне ваше больно знакомо, — тепло улыбнулся Розен, отчего в уголках его глаз разбежались лучики морщинок. — Насколько я понимаю, ваш отпуск по ранению ещё не окончился, потому, признаться честно, увидеть вас здесь весьма неожиданно.
Андрей промолчал. Да и что он мог ответить? Не рассказывать же Розену, что из-за женщины сорвался на Кавказ в надежде, что пуля оборвёт его мучения. Глупо. Поступок, присущий мальчишке, нежели боевому офицеру, знающему истинную цену жизни. Не дождавшись ответа, Владимир Григорьевич продолжил:
— Не стоит пренебрегать возможностью провести время с теми, кто нам дорог. Слава от вас никуда не денется.
— Ваше высокопревосходительство, состояние моего здоровья вполне позволяет продолжить службу на благо отечества, — глядя прямо в глаза Розена, отвечал Ефимовский.
— Оставьте пафосные речи, Андрей Петрович. Я не стану пытать вас о причинах, заставивших покинуть мирную гавань. Это только ваше дело, но хочу напомнить, что возможность вернуться в Петербург вам представится нескоро. Так может не стоит принимать поспешных решений?
— Моё решение никак нельзя назвать поспешным, ваше высокопревосходительство.
— Ну, что же, Андрей Петрович, коли вы всё решили и готовы заступить на службу, могу предложить вам остаться здесь в Тифлисе.
— Мой адъютант получил новое назначение при Главном штабе в столице, — поморщился генерал, — вот вы его и замените. Идите и принимайте дела у поручика Волховского, — распорядился Розен.
Ефимовский наклонил голову в знак согласия и покинул кабинет главноуправляющего. От него не укрылось отношение Розена к штабным, Андрей и сам их недолюбливал, потому таким поворотом дела остался не доволен. При штабе обыкновенно царила весьма удушливая атмосфера. Здесь почитались чины и связи, а вовсе не доблесть и заслуги на полях сражений. И вот ныне, ему предстояло нести службу среди этой братии, жадной до наград, чинов и званий.
Волховский, не скрывая радости, оттого, что ему столь быстро сыскалась замена, довольно поспешно передал дела своему преемнику и принялся объяснять, в чём состоят обязанности адъютанта при главноуправляющем. По сути, адъютанту отводилась роль секретаря, но, как рассказал поручик, на этой должности можно было обзавестись весьма влиятельными знакомствами, дабы продвинуться вверх по карьерной лестнице без особых помех. Однако, Ефимовского его рассказ нисколько не взволновал. Приди ему в голову сделать карьеру подобным образом, он бы остался в Петербурге и воспользовался связями, коих, видит Бог, у него было немало, но подобное продвижение по службе претило его натуре, да и не понимал он, каким образом он сумеет быть полезным отечеству просиживая в штабе лучшие годы жизни.
Оставшись один на один с горой бумаг, что высилась на столе и всё увеличивалась с прибытием каждого нового курьера, Андрей впал в состояние лёгкой паники. Рапорта, приказы, донесения — всё перемешалось на теперь уже его рабочем столе. Поднявшись со стула и глядя на хаос, что творился в приёмной, Ефимовский шагнул к узенькому окошку и выглянул на улицу. Прислонившись лбом к холодному стеклу, он медленно сосчитал до двадцати, стараясь унять волнение, после чего вернулся к столу и принялся раскладывать документы по стопкам, сортируя их в зависимости от назначения и даты.
Розен несколько раз вызывал его к себе, когда надобно было составить донесение или записать текст того или иного приказа. Уже к концу дня Ефимовский был убеждён, что предпочёл бы нести службу на самой дальней линии, на самом опасном её участке, нежели пытаться разобраться во всей этой бумажной карусели, что закружила его с самого утра.
Только после обеда, когда генерал уже покинул свой рабочий кабинет, Андрей закончил раскладывать документы и переписал набело все донесения.
Освободившись и вернувшись на постоялый двор, Андрей предался размышлениям над утренним разговором с бароном Розеном. Отправляясь на Кавказ, он не подумал о той, кому его решение, вне всякого сомнения, причинило огорчение, ежели ни душевную боль, о матери. Ему был ведом только один способом, коим можно было унять беспокойную совесть. Конечно, это весьма слабое утешение для madame Соколинской, но всё же будет лучше, ежели он сообщит о том, что жив и здоров, а также, что службу ему предстоит нести в штабе, не рискуя собственной жизнью.
Усевшись за стол, Андрей снял нагар со свечи и обмакнул перо в чернила. Слова ложились на бумагу легко, выстраиваясь в ровные строки. Пока он писал, улыбка не покидала его уст, а пред мысленным взором стояло милое сердцу лицо с лучиками морщинок в уголках глаз, обрамлённое прежде времени поседевшими локонами.
"Милая моя маменька, Татьяна Васильевна! Знаю, как огорчило Вас моё решение и поспешный отъезд на Кавказ, потому спешу сообщить, что жив, здоров и ныне нахожусь в Тифлисе. Не стану Вам описывать причины, заставившие меня покинуть деревню, Вы и так прекрасно осведомлены о них. Надеюсь лишь, что Вы понимаете, отчего дальнейшее пребывание в поместье сделалось для меня невозможным. Душа и сердце жаждут успокоения, но не могут обрести их, коли та, что стала причиной сего беспокойства столь близко.
Вам не стоит тревожиться обо мне, потому как ныне я остаюсь при штабе, и тяготы военных походов мне более не угрожают. Я сменил на посту адъютанта поручика Волховского. Он давно рвался в Петербург, но в Тифлис присылают мало офицеров, умеющих в достаточной степени владеть пером и грамотно изъясняться по-русски, и ему долгое время не было замены. Служба штабного адъютанта скучна и утомительна, но в ней имеется целый ряд преимуществ, которыми я, впрочем, вряд ли воспользуюсь, потому, как вовсе не к тому имею устремления.