Нефертити

— Ты что, не можешь отвлечь его от мыслей об Атоне?
— Да он только об этом и думает!
Отец встал и направился к выходу.
— Нужно провернуть это постепенно, — решил он. — При дворе есть люди, которых ни тебе, ни твоему мужу лучше не иметь врагами.
Мы слышали, как его шаги стучат по плиткам пола, удаляясь в сторону его покоев.
Нефертити рухнула в кресло.
— Так значит, пока Аменхотеп читает стихи этой шлюхе, царица Египта проводит ночь в обществе своей сестры!
— Не злись, или он на тебя разобидится, — предупредила я.
Нефертити сердито взглянула на меня, но не стала смеяться над моим предостережением.
— Сегодня ночью я буду спать вместе с тобой, — решила она, и я не стала жаловаться.
Мне бы тоже не хотелось, чтобы мой муж забирался ко мне в постель после ночи, проведенной с другой женщиной.
На следующее утро я проснулась на рассвете и быстро оделась, чтобы отправиться на поклонение в храм Амона. Я старалась двигаться как можно тише, но Нефертити все равно проснулась и заворчала на меня.
— Ты что, в храм? — с недоверием спросила она. — Зачем тебе ходить туда каждый день?
— Мне нравится говорить с Амоном, — виновато, словно бы защищаясь, ответила я.
Сестра недоверчиво фыркнула.
— А ты когда ходила туда в последний раз? — перешла я в наступление.
Нефертити закрыла глаза и сделала вид, будто спит.
— Ты вообще хоть знаешь, где здесь храм Амона? — возмутилась я.
— Конечно. В саду.
— Ну так тебе не помешало бы туда сходить. Ты — царица Египта.
— А ты ходишь туда каждый день. Ты относишь туда подношения за меня. Я слишком устала.
— Чтобы поблагодарить Амона?
— Он знает, что я ему благодарна. И отстань от меня.
Так что я отправилась в сад сама, как и каждым утром со времен нашего переезда в Фивы, и собрала букет цветов, чтобы положить его к ногам Амона. Я брала лишь самые лучшие цветы: ирисы, фиолетовые, словно поздний летний вечер, и гибискус, похожий на звезды и алый, словно кровь. Когда я вернулась из храма, было еще очень рано, и лишь слуги бродили по саду, поливая тамаринд из тяжелых кувшинов. Нефертити наверняка еще спала, потому я отправилась во внутренний дворик, где располагались покои родителей. Мать, конечно, уже встала, чтобы поднести дары к ногам Хатор.
Шагая по дворцу, я наслаждалась тишиной. По коридорам крадучись двигались кошки — черные, поджарые, бронзовоглазые, — но они не обращали на меня внимания. Они разыскивали остатки вчерашнего ужина, фигу в меду, оброненную слугой, или вкусненький кусочек жареной газели. Я дошла до дворика матери и обнаружила ее в саду; она читала свиток со знакомой восковой печатью.
— Новости из Ахмима! — радостно сообщила мать, увидев меня.
Ее новое ожерелье из лазурита сверкало под лучами утреннего солнца.
Я уселась на скамью рядом с ней.
— И что там пишет управляющий? — спросила я.
— За твоим садом хорошо ухаживают.
Я подумала о моей ююбе с плодами цвета имбиря и о чудесном гибискусе, который я посадила прошлой весной. Я так и не увижу, как они поспеют.
— А еще что?
— Виноградные лозы быстро растут. Управляющий говорит, что в Шему урожай может составить шестьдесят бочек.
— Шестьдесят бочек?! Они отошлют их в Мемфис?
— Конечно. Я еще попросила, чтобы мне прислали мои льняные сорочки. Я их позабыла за всей этой суматохой со сборами.
Мы улыбнулись друг другу и обе подумали об Ахмиме. Только улыбка матери была более широкой и невинной, потому что отец оберегал ее от тех вещей, от которых не мог уберечь меня, и она не знала, что мы обменяли безопасность на беспокойство.
— Ну, расскажи же мне о Нефертити, — попросила мать, сворачивая свиток и пряча его к себе в рукав. — Она счастлива?
— Счастлива, насколько это возможно. Вчера ночью Аменхотеп уходил к Кийе. — Я устроилась поудобнее на холодной каменной скамье и вздохнула. — Итак, мы едем в Мемфис.
Мать кивнула:
— Здесь Аменхотеп будет вести себя все нетерпеливее, ожидая смерти Старшего. А может, он даже и ждать не станет, — зловеще добавила она.
Я быстро взглянула на нее:
— Ты что, думаешь, что он попытается приблизить кончину Старшего?
Мать оглядела дворик; но мы были одни.
— Говорят, будто он стал причиной преждевременной смерти Тутмоса. Но это всего лишь разговоры, — поспешно добавила она. — Сплетни слуг.
— Только вот слуги обычно говорят правду, — прошептала я.
Мать слегка побледнела.
— Да.
Тем вечером мы ужинали в Большом зале, но многие придворные отсутствовали, поскольку отправились на похороны родосского посла. Царица Тийя, равно как и мой отец, были там, а вот Старший остался во дворце со своим вином и женщинами. Тем вечером Старший пребывал в особенно вульгарном настроении — самозабвенно пел и рыгал. Я видела, как он ухватил за грудь служанку, наливавшую ему вино, а когда Нефертити уселась рядом с мужем, он поинтересовался, не хочет ли она лучше сесть рядом с ним. Нефертити молча проигнорировала его предложение, а я покраснела, и тогда фараон повернулся ко мне.
— Может, тогда сегодня вечером мне составит компанию зеленоглазая сестра?
— Довольно! — Аменхотеп грохнул кулаком по столу. Придворные обернулись в нашу сторону, посмотреть, что происходит. — Сестра главной жены царя прекрасно себя чувствует там, где она сейчас!
Старший угрожающе поставил чашу с вином и встал; его кресло с грохотом рухнуло.
— Ты мне еще будешь указывать, слабак? — воскликнул фараон, потянувшись за мечом. Но стоило ему сделать шаг, как у него подкосились ноги. Фараон, одурманенный вином, рухнул на мозаичный пол, и десяток слуг ринулись ему на помощь. — Чтобы собственный сын мне указывал, что мне делать? — бушевал фараон.
Аменхотеп вскочил и приказал слугам:
— Уберите его отсюда! Он перепил!
Слуги застыли, глядя то на Старшего, то на его сына.
— Немедленно уберите его! — прикрикнул Аменхотеп.
Слуги кинулись выполнять приказание. Они понесли фараона к выходу. Но Старший вырвался и кинулся к помосту.
Аменхотеп схватился за короткий меч, и у меня бешено заколотилось сердце.
— Нефертити! — крикнула я.
Стражники кинулись наперерез фараону. Старший выкрикнул:
— Никогда царевич, который пишет стишки, вместо того чтобы сражаться на войне, не будет править моим царством! Ты меня слышишь? Тутмос — вот кто был избранным царевичем Египта.
Стражники стали оттеснять его к двери, и Старший яростно крикнул снова:
— Избранный царевич!
Двери зала захлопнулись, и внезапно стало тихо. Все ужинавшие смотрели на Аменхотепа. Тот спрятал меч в ножны и швырнул свой кубок на пол. Кубок разлетелся вдребезги, а Аменхотеп протянул руку Нефертити:
— Идем.
Ужин в Большом зале завершился.
Когда мы добрались до нашей прихожей, Аменхотеп был сильно не в духе.
— Он как свинья — только и думает, что про вино да про женщин! Я никогда не буду таким, как он! — выкрикнул молодой фараон. — Служанка и та интересует его больше, чем я! Будь Тутмос жив, он бы принялся упрашивать его что-нибудь рассказать. «Кого ты сегодня подстрелил?» — передразнил Аменхотеп отца. — «Кабана? Быть не может! Ты схватился с крокодилом?»
Аменхотеп яростно расхаживал из угла в угол. Этак они с Нефертити изотрут тут всю мозаику.
— Отчего это Тутмос — избранный? — гневно выкрикнул он. — Оттого, что я не ношусь и не стреляю в зверей, как это делал он?
— Никого не волнует, ездишь ты на охоту или нет, — сказала Нефертити. Она погладила мужа по щеке, провела рукой по спутанным вьющимся волосам и попросила: — Не переживай. Завтра мы начнем готовиться к отъезду, и ты станешь истинным фараоном и никому ничем не будешь обязан.
  
8