Нефертити

— Значит, мы снесем храм Амона, и место появится! — торжественно заявил Аменхотеп.
Придворные принялись перешептываться. Я посмотрела на мать. Та была мертвенно-бледной; она пыталась поймать взгляд Нефертити, но моя сестра отводила глаза. Как он может снести храм Амона? Где же тогда будет отдыхать бог? Куда ходить людям, чтобы поклониться ему?
Майя кашлянул.
— На снос храма могут уйти годы, — предупредил он.
— Значит, озеро будет делаться в последнюю очередь. Но там должны быть высокие каменные пилоны и могучие колонны. И стенные росписи у каждого входа.
— Изображающие нашу жизнь в Мемфисе, — заявила Нефертити. — Чтобы там были слуги с опахалами, и телохранители, и визири, и писцы, и слуги, подносящие сандалии и ходящие по коридорам, — и мы.
— И чтобы на каждой колонне было изображение царя и царицы Египта.
Аменхотеп взял Нефертити за руку, позабыв про сидящую внизу беременную жену, и их захватило видение, внятное только им двоим.
Майя положил тростниковую ручку и посмотрел на помост.
— Это все, ваше величество?
— Пока да. — Аменхотеп стукнул скипетром об пол. — Введите военачальника!
Двери распахнулись, и в Зал приемов вступил Хоремхеб. Когда архитектор вышел и его место занял военачальник, я заметила, что многие визири напряглись. Я удивилась и подумала: неужто они боятся его?
— Все ли подготовлено? — спросил Аменхотеп.
— Солдаты готовы, — отозвался Хоремхеб. — Они ждут вашего приказа.
«И ожидают вознаграждения». Я читала эти слова на лице военачальника и понимала, что солдаты ждут войны с хеттами, чтобы помешать им захватывать наши владения.
— Тогда передай им мой приказ и приступай.
Хоремхеб двинулся к двери, но, прежде чем он дошел до выхода, Аменхотеп подался вперед и остановил его.
— Не разочаруй меня, военачальник!
Придворные повытягивали шеи, чтобы лучше видеть. Хоремхеб обернулся.
— Я никогда вас не разочарую, ваше величество. Я всегда держу свое слово. И знаю, что и вы сдержите свое.
Когда тяжелые, окованные металлом двери захлопнулись, Аменхотеп вихрем слетел с трона, напугав визирей.
— Прием окончен!
Сидящие в зале чиновники заколебались.
— Вон отсюда! — выкрикнул фараон, и все вскочили на ноги. — Эйе и Панахеси пусть останутся.
Я тоже встала, но Нефертити вскинула руку, веля мне остаться. Зал приемов опустел. Я снова опустилась на свое место. Кийя тоже осталась сидеть. Аменхотеп принялся расхаживать взад-вперед.
— Этому военачальнику нельзя доверять! — решил он. — Он не предан мне!
— Но вы еще не испытали его, — негромко заметил отец.
— Он верен только своим людям из войска!
Панахеси кивнул:
— Совершенно с вами согласен, ваше величество.
Почуяв поддержку, Аменхотеп принял решение:
— Я не пошлю его на войну. Я не стану отправлять его на север воевать с хеттами, чтобы он вернулся с полными колесницами оружия и золота и использовал их для мятежа!
— Мудрое решение! — тут же поддержал его Панахеси.
— Панахеси, я отправляю тебя надзирать за храмами, — сказал Аменхотеп. — Ты отправишься с Хоремхебом следить, чтобы ничего не было украдено. Все, что соберет войско, следует доставить ко мне. Во славу Атона.
Он повернулся к моему отцу.
— Эйе, ты займешься иноземными послами. Ты будешь решать все дела, подлежащие рассмотрению перед троном Гора. Я доверяю тебе больше всех.
Фараон впился взглядом в отца, и тот почтительно поклонился.
— Да, ваше высочество.
На третий вечер нашего пребывания в Мемфисе ужин в Большом зале получился молчаливым. Фараон пребывал в дурном расположении духа и взирал на всех с подозрением. Никто не смел упомянуть имя военачальника Хоремхеба, а визири тихонько перешептывались между собой.
— Ты еще не видела здешние сады? — спросила меня мать.
Она наклонилась и угостила кусочком утки одну из дворцовых кошек, на зависть слугам. За нашим столом она единственная была весела. В тот момент, когда Аменхотеп поклялся отвернуться от генерала, как только Хоремхеб закончит разбираться с храмами Амона, мать изучала местные рынки.
Я покачала головой и со вздохом отозвалась:
— Нет. Я разбирала вещи.
— Тогда нам надо сходить туда после ужина! — жизнерадостно заявила мать.
Когда Большой зал опустел, мы прошли через заполненные народом внутренние дворики и отправились прогуляться по вечерней тишине. С верхней площадки дворцовой лестницы, ведущей в сады, я увидела нанесенные ветром песчаные холмы Мемфиса. В угасающем свете дня видно было движение песка и дрожащую пыльную дымку. Солнце садилось, но было еще тепло, и небо этим вечером было ясным. Я сорвала листик с дерева:
— Мирт.
Я растерла листок в пальцах и поднесла руку к лицу матери, предлагая ей понюхать. Она отпрянула.
— Ужас какой!
— Вовсе и не ужас, когда у тебя что-то болит.
Мать посмотрела на меня.
— Возможно, нам с тобой стоило бы остаться в Ахмиме, — внезапно произнесла она. — Ты скучаешь по своему саду. У тебя всегда были большие способности к травознанию.
Я взглянула на нее, пытаясь понять, отчего вдруг она заговорила об этом сейчас.
— Ранофер был хорошим наставником, — ответила я.
— Ранофер женился, — сказала мать.
Я вскинула голову.
— На ком?
— На местной девушке. Конечно, она не так красива, как Нефертити, но она любит его и будет ему верна.
— Ты думаешь, Нефертити его любила? — спросила я.
Мы стояли и смотрели на темнеющее небо. Мать вздохнула.
— Любовь бывает разная, Мутноджмет. Любовь к родителям, любовь к детям, любовь, которая на самом деле вожделение.
— Нефертити испытывала вожделение?
Мать рассмеялась.
— Нет, для этого она слишком хорошо владеет собою. Это мужчины вожделеют ее. Но я думаю, что она любила Ранофера — на свой лад. Он был рядом, он был привлекателен, и он ходил за нею по пятам.
— Как Аменхотеп.
Мать едва заметно улыбнулась.
— Да. Но Ранофер всегда понимал, что Нефертити предназначена для фараона. Она — дочь царевны.
— А теперь он женился.
— Да. Думаю, его сердце исцелилось.
Мы обе улыбнулись. Я была рада за Ранофера. Он женился на местной девушке. Наверное, у него хорошая жена, которая перемывает его травы и подает ему обед, когда он возвращается домой, навестив своих пациентов в деревне. Интересно, а мой будущий муж будет разбираться в травах или в садоводстве? На небо высыпали звезды; мы отправились обратно во дворец. Мать прошла ко мне в покои, напугав Ипу; девушка поспешно поклонилась и зажгла лампу.
— Чудесно.
Мать коснулась рисунка, изображающего Исиду и Осириса. На стене было нарисовано изображение моей богини-покровительницы.
— Мут, — сказала мать, глядя на освещенную светом лампы кошачью голову. Она взглянула в мои зеленые глаза, потом снова посмотрела на богиню. — Интересно, это имена определяют наши судьбы или судьба подталкивает нас к тому, чтобы выбирать определенные имена?
Мне и самой хотелось бы это знать. А знала ли мать, что у меня будут кошачьи глаза, когда выбрала мне это имя, Мутноджмет? И могла ли первая жена отца знать, какой красивой вырастет Нефертити, когда назвала ее «Красавица грядет»?
Мать опустила руку.
— Завтра будет трудный день, — многозначительно произнесла она. — Завтра решится будущее Мемфиса.
«И решит его человек, которого фараон собрался предать». Интересно, мать слышала об этом от отца? Я промолчала, и мать мягко улыбнулась.
— Тебе пора спать.
Я, как дитя, повиновалась и улеглась в кровать. А мать поцеловала меня в лоб — как раньше, в Ахмиме.
Поутру меня разбудило солнце; его лучи проникли в комнату сквозь плетенные из тростника занавески. Мир вокруг меня был странно безмолвным. Я встала и проверила дверь, но Ипу ушла. Я выглянула во дворик. Никого из слуг не было видно. Я быстро оделась. Наверное, что-то пошло скверно. Что случилось? Хоремхеб предал нас? Баржи скрылись? Я помчалась по коридору. Может, они уплыли без меня? Как я могла столько проспать? Я ускорила шаг, а когда увидела в коридоре слугу, тут же кинулась к нему: