Шестой этаж пятиэтажного дома

Медина, чтобы снять напряжение, попробовала было угощать Заура каштанами. Тахмина уставилась в свою рюмку. Молчание стало тягостным. И тут Заур увидел в ее глазах слезы.
— Ну, будет, — сказала Медина, встала и обняла ее за плечи. Тахмина всхлипнула. Заур впервые видел ее плачущей. Она быстро вытерла глаза, улыбнулась.
— Да, да, я просто так. Простите, — она подняла рюмку и сказала: — Ну, давайте выпьем. За нас. Они выпили, и Заур спросил:
— Почему ты не звонила?
— Да вот собиралась все. Может, завтра и позвонила бы. — Опять губы ее дрогнули, но она сразу же взяла себя в руки и снова улыбнулась…
— Нервы совсем расшатались. Я все эти дни как в лихорадке. Хорошо, что ты пришел Зауричек.
Медина отпила глоток и сказала:
— Я пойду, уже поздно.
— Да нет, посиди. Столько трудилась, каштаны жарила. Отлично пожарено, да, Заур?
— Ага.
— Ну хоть поешь. Ешь, Медина, ешь на здоровье! — Она повернулась к Зауру: — Это она мне купила каштаны. Для успокоения души.
— А я тревожился, — сказал Заур и добавил: — Я сегодня тоже слышал о твоем разводе. Звоню — телефон не отвечает.
— Я так и знала, что Спартак разболтает, — сказала Тахмина скорее Медине, чем Зауру. — Вернее, его мать. Медина кивнула.
— Дело в том, что судья нашего района, — теперь Тахмина обращалась к Зауру, — близкий приятель Спартака, ну, просто водой не разольешь. Я позвонила Спартаку, чтобы он помог, поговорил с судьей, чтобы душу не тянули, не уговаривали, не наставляли на путь истинный там, на суде. А то знаешь всякие их штучки: «Может, еще подумаете, взвесите?» — месяцами тянут. А тут что уж думать — все решено. И правда Спартак здорово помог. Но вот уж не сболтнуть он не может.
Кончилась пластинка, Тахмина встала и выключила проигрыватель.
— Ну, я все-таки пойду, уже поздно, — сказала Медина, и на этот раз Тахмина не стала ее удерживать, проводила до дверей, о чем-то они там долго шептались. Заур, не зная, что и думать, бессмысленно разглядывал стены с нежными обоями белые цветы на голубом фоне.
Тахмина вернулась. Заур соображал, стоит ли задавать вопросы, которые он хотел задать до прихода сюда, или всеразъяснилось и не о чем говорить. Но кто пил из третьей рюмки?
_ Что ты разглядываешь стены? — сказала Тахмина.
— У тебя красивые обои, — сказал он. — Цветы…
— Это они сейчас расцвели, — неожиданно пылко сказала Тахмина. — Потому что ты пришел ко мне, Зауричек, в мой дом. Ты первый раз у меня, видишь, даже обои расцвели.
И опять ни черта не мог понять: любит она его или насмехается?
— Как хорошо, что ты пришел, Зауричек! Тебя просто бог послал именно в этот день. Мне было так плохо, так одиноко. Я с ужасом думала: вот Медина уйдет, и я, наверное, умру.
— А почему ты не звонила мне, почему я был в стороне от всей этой истории? Хоть я и незнаком с судьей, но, может быть, тоже в чем-то помог бы…
— Спасибо, Зауричек. Но есть вещи, которые человек должен делать сам, один, не впутывая в них никого другого. И я не звонила тебе, потому что вся была в этом разводе. Мне хотелось поскорее покончить с этим кошмаром и освободиться от всего, что так долго меня мучило, унижало, заставляло презирать себя. А сегодня напряжение сказалось. Я с утра хотела выпить, до суда, но подумала, еще придерутся, скажут: вы в нетрезвом состоянии, суд откладывается… Пришла, позвала Медину, мы выпили, третью рюмку налили тебе…
Заур улыбнулся ей, улыбнулся впервые за этот день — спокойно и счастливо. И она увидела эту улыбку, которая пусть на какое-то время, но снимала его тревоги и сулила покой и умиротворение, а следовательно, и счастье.
— Ну, Зауричек, — сказала она-мягко. — Ну, почему ты все время пытаешься меня как-то уличить, почему не веришь мне, а веришь всем тем глупостям, которые обо мне болтают? — Она положила голову ему на колени и, повернув лицо к нему, продолжала шепотом:- Зауричек, милый, пойми наконец: я люблю тебя и только тебя. Я не хочу губить твою жизнь. Я не могу претендовать на нее. Но я не могу и без тебя. Все эти дни я сходила с ума без тебя. Я сто раз проходила мимо вашего дома, мимо издательства и говорила: «Здравствуй, Зауричек».
— Но почему, почему ты не звонила?
— Я не могла, Заур. Может, я и завтра бы не позвонила. Я не имею на тебя никаких прав. Не знаю, что мне делать, я заблудилась, Зауричек, заблудилась сама в себе.
Он не хотел этого говорить, но вырвалось как-то вдруг и само по себе.
— А я думал, у тебя Спартак, — простодушно сказал он. — Его машина у твоего подъезда.
— Она там? — сказала Тахмина. — Вот негодяй! С одной стороны, он мне действительно очень помог, а с другой… вот такой он и есть — фанфарон и бахвал. Поставил машину, зная, что всем уже известно о моем разводе. — Она пристально посмотрела на Заура и сказала, поджав губы:- Ну, Зауричек, не смотри на меня так. Потуши свои глаза. Они у тебя прямо полыхают. Когда ты пришел и я открыла дверь, ты так на меня смотрел, что я думала, сейчас вспыхну. Ну, потуши свои глаза, — с хмельным упрямством повторила она. — Ну, скажи мне, Зауричек, что мне делать?
— Я сейчас приду, — сказал Заур и, осторожно сняв с колен ее голову, встал.
— Куда ты?
— Мне надо позвонить. Я позвоню из автомата и сейчас поднимусь.
Он поспешно вышел и, перепрыгивая через ступеньки, бегом спустился вниз. Бордовая «Волга» сияла у самого подъезда. Она стояла наискось — левые колеса на тротуаре, правые на мостовой, — как бы притязая и на улицу, и на тротуар, и на вход в подъезд.
Заур вынул карманный нож и проколол шину заднего колеса. Потом не спеша повернулся и медленно поднялся на третий этаж.
У окна стояла Тахмина и смеялась.
Они встретились со Спартаком утром во дворе. Заур шел к своему «Москвичу», а Спартак, в джинсах и кожаной куртке, поливал свою «Волгу» из шланга. Зауру всегда казалось, что эта бордовая «Волга», в отличие от всех машин той же марки, излучает самодовольство. Может, потому, что Спартак всегда ставил ее во дворе носом вверх и в этом проявлялся гонор хозяина.
— Послушай, Спартак, — сказал Заур, — как ты вчера ночью доехал до дому?
— А что?
— С проколотой шиной как доехал, спрашиваю?
— А ты откуда знаешь? — насторожился Спартак.
— Знаю, потому что сам проколол ее.
— Зачем? — искренне удивился Спартак.
— Чтобы ты больше не ставил свою машину там, где не следует.
Спартак мгновенно все понял и с вызовом ответил:
— Машина моя, и я буду ставить ее где мне вздумается.
— Твое дело, — спокойно сказал Заур. — Но я тебя предупредил: проколол тебе одну шину. Если в следующий раз увижу там твою машину, проколю все четыре шины, разобью передние стекла, поломаю задний мост, и вообще ты ее не узнаешь. Я понимаю, у тебя много денег и ты машину отремонтируешь, но я вдобавок и тебя самого так разукрашу, что тут уж никакие деньги не помогут.
— Много на себя берешь. Подумаешь, испугал, — сказал Спартак, хотя Заур увидел по его глазам, что он все же озадачен, помня нрав Заура по давним детским дракам.
И все же когда Заур сел в свою машину и выехал со двора, его вдруг осенило: в сдержанности Спартака, помимо опасения, была еще одна причина. Видимо, он был в курсе планов своей семьи и допускал, что в будущем они с Зауром могут оказаться родственниками, а значит, не хотел идти на обострение.
— Уже не я буду с тобой говорить, — сказала Зивяр-ханум, — с тобой отец будет говорить. И не стыдно тебе приходить к утру? Для этого она развелась, да? Ну, ничего, теперь уж и отец твой все знает. Он поговорит с тобой как следует.
Вечером отец позвал его в свой кабинет и говорил долго, монотонно, но твердо и мучительно стыдно для Заура. И Заур снова убедился, что самую большую боль способны причинить самые близкие люди. Конечно, у отца и тон и лексика были иными, нежели у матери, но смысл был тот же. И еще Заур впервые заметил, что отец его говорит без знаков препинания нескончаемо длинной, без пауз и акцентов фразой.