Шестой этаж пятиэтажного дома

И уже как-то чисто механически он отмечал и видел по-новому детали комнаты, в которой жил вместе с Тахминой — ее огромные фотографии на стенах, тонкий узор обоев, старинные стенные часы — наследство отца Тахмины, который был часовщиком, многоцветный надувной шар — она привезла его из Болгарии, крохотное инжировое дерево — оно росло где-то высоко в горах, в четырех тысячах метрах над уровнем моря, и его подарили им общие друзья-альпинисты. Это случилось в первые годы их супружества, когда у них еще были общие друзья. Потом все распалось, и каждый из них зажил своей жизнью. «Но что же стало последней каплей, переполнившей чашу? — думал Манаф, пересчитывая пуговицы на халате Тахмины. — Что же заставило Тахмину принять окончательное решение?»
Старинные стенные часы пробили одиннадцать…
— Что я говорила? — Зивяр-ханум, радостно-возбужденная, бросилась к Зауру уже в передней. — Я не знаю лишь дня своей смерти. Говорила я тебе — она разведется с мужем!
— Кто?
— Кто же еще? Твоя краля! Ах, ты даже не знаешь? Заходила Алия. У нее такое же горе, как у меня. Не знаем, куда уж обратиться: в ЦК, в «Правду», может, написать?..
— Скажи толком, что случилось?
— Да эта женщина разобьет все порядочные семьи. Алия говорит: она опять повадилась звонить Спартаку. Несколько месяцев, говорит, уши наши в покое были. Она в кого-то вцепилась и оставила Спартака в покое. Это она мне нарочно так говорит. Знаю же я, что она все знает про твои с ней шашни. Даже про то, что вы в Москве были, намекала! Так вот, говорит, как приехала из Москвы, так опять Спартаку покоя не дает. А тут и разводится, значит. Наверное, моего мальчика решила заарканить, говорит Алия, польстилась на его деньги. Да и в порядочную семью хочет влезть. Не тут-то было! А я, — продолжала Зивяр-ханум, с одной стороны и рада, что хоть от тебя отстанет, а с другой — и Алию жалко: как-никак соседи…
Но Заур уже не слушал. Он подошел к телефону и впервые прямо из дому, при матери набрал номер Тахмины. Он долго ждал — телефон не отвечал.
— Да не дозвонишься ты, — злорадно сказала Зивяр-ханум. — Видела я, как Спартак выводил из гаража машину. Что ж, видимо, она предпочла его «Волгу» твоему «Москвичу». — Внезапно Зивяр-ханум умолкла, пристально посмотрела на сына и уже совершенно иначе, тихо и мягко, сказала: — Сыночек, милый, да не расстраивайся ты, не твоего она поля ягода. Ну, иди поешь, я твою любимую долму приготовила, сейчас накрою на стол. С работы пришел, голодный, ну, иди, на тебе лица нет.
Он оделся и вышел, лишь бы не слышать ее голоса, ее слов не только о Тахмине, о Спартаке, но и о чем угодно — о еде, усталости, работе, сказанных грубо или мягко, зло или ласково.
Только пройдя два квартала, он понял, что не взял машину. Он ходил и думал: «Что за чертовщина, опять это бабьи сплетни или действительно она звонила Спартаку? Может, опять из-за подруги? Но она же говорила, что там все кончено, у подруги с ним. И почему она не звонит мне, и что за новая тема развод? Не в этом ли было дело, когда она просила меня не звонить, пока не решится некий важный вопрос? Тогда при чем Спартак? А не связан ли этот развод с Мухтаром? И где она сейчас, в девять вечера, сама, черт ее дери?» Он звонил ей еще и еще, а телефон все молчал. И в половине одиннадцатого Заур понял, что, если сегодня же не объяснится с ней, он не уснет и вообще не сможет жить.
Он знал ее дом и знал ее окна, они светились. Он вошел в будку автомата напротив этих окон, звонил и ждал — три, четыре, пять минут, и опять, и опять звонил: телефон не отвечал. Заур вышел из будки и вдруг сразу увидел ее сверкающую бордовую «Волгу» Спартака прямо у подъезда Тахмины, под ее окнами. И ему показалось, что сейчас наконец он понял все, но, чтобы поставить все точки над «и», он должен все выяснить точно. Увидеть их своими глазами. Они не берут трубку — он уже думал об абоненте неотвечающего номера как о Тахмине и Спартаке, которые, вне сомнения, сейчас вместе за этими интимно полуосвещенными окнами. Что ж, он поднимется прямо к ним, не думая о последствиях. Они не откроют ему так же, как не отвечают на его звонки, что ж — он взломает дверь. Заур вошел в подъезд, поднялся на третий этаж и нажал на звонок. Ответом была тишина, он нажал еще и услышал чьи-то торопливые шаги, а потом голос Тахмины, чуть удивленный:
— Кто там?
— Я, — сказал он, — Заур.
Дверь открылась, и изумленная Тахмина переспросила:
— Ты?
— Да, я, — сказал Заур с вызовом.
— Заходи, чего ж ты стоишь?
Он вошел в переднюю. Из комнаты доносились звуки приглушенной музыки, а из кухни — запах жареных каштанов.
— Каким образом ты очутился здесь?
— Я звоню тебе, почему ты не берешь трубку?
— Так у меня же телефон не работает. Со вчерашнего дня. Отключили. Наверное, не уплатила вовремя. Да что мы здесь стоим, заходи в комнату.
Сколько раз он мысленно представлял себе ее квартиру, и все же она стандартная маленькая квартира в типовом доме — каким-то особым расположением предметов, декоративными деталями (большими фотографиями Тахмины на стенах, пестрым надувным шаром в углу, старинными стенными часами, странным сухим деревцем в деревянном бочонке) поразила его своей похожестью на хозяйку. Может, дело было даже не во вкусе, а в каком-то психологическом шифре, который мог разгадать лишь человек, близко знающий Тахмину, ее душевный настрой, несбывшиеся желания, ностальгию по чему-то неуловимому и, увы, уже неосуществимому. Она, например, любила коллекционировать бирки от багажа различных авиарейсов, и друзья, знакомые с этой ее причудой, привозили ей бирки из зарубежных поездок. Разноцветные эмблемы разных компаний, названия городов, номера рейсов, нанизанные один на другой, были привязаны к дверной ручке. У случайного человека могло создаться впечатление, что Тахмина объездила весь мир, в то время как она существовала лишь в мире воображаемых экзотических путешествий…
Под торшером, на маленьком журнальном столике стояли два стакана чая, конфеты, варенье и три рюмки. Две из них были пусты, а одна — полная. «Кто третий?» — ударила кровь в голову Заура.
— Садись где понравится, — сказала Тахмина.
— У тебя гости?
— Да какие гости, соседка Медина.
— Это ты с ней пьешь коньяк?
— Да, сейчас и тебя угощу, — сказала Тахмина и вынула из буфета початую бутылку коньяка.
— Здравствуйте, — сказала Медина, входя в комнату. В руках она держала большую тарелку с горячими каштанами.
Заур сдержанно поздоровался.
— Ах да, вы же знакомы, — сказала Тахмина, и Заур сразу вспомнил, как Медина принесла ему на работу ее подарок — зажигалку «Ронсон».
— Видишь, Медина, — сказала Тахмина, — Заур почувствовал, что ты решила жарить каштаны, и пришел: он ведь до них большой охотник.
Она помнила, как он порой покупал жареные каштаны, еще когда они работали в издательстве, и угощал также и ее, и он был благодарен ей, что она помнит это, хотя каштаны-то они жарили не для него.
— Ну, садись, Медина. Вот и Зауричек составит нам компанию.
Она налила себе и Медине, а перед Зауром поставила ту самую наполненную рюмку.
— Знаешь, по какому случаю мы сегодня пьем?
— Нет, — сказал Заур.
— Мы отмечаем одно событие, — сказала Тахмина. Заур не понимал причины ее возбуждения: то ли его неожиданный визит, то ли выпитое, то ли что еще.
— Обычно люди торжественно отмечают свадьбу, — сказала Тахмина с нервным смешком. — А мы вот с Мединой отмечаем развод. Мой развод, — добавила она.
— В нашем полку прибыло, — сказала Медина.
Заур вспомнил, что Медина развелась с мужем несколько лет назад и что у нее сынишка — о нем часто рассказывала Тахмина.
Наступило молчание. Потом Тахмина сказала уже серьезно:
— Сегодня состоялся суд, Заур. Я разошлась с мужем.
Он не знал, что сказать: вопросы «зачем?», «почему?» были бы так же неуместны, как и попытки выразить сочувствие, или удивление, или огорчение, или удовлетворение.