Тени леса

До ушей доносится хрип. Это Зенки. Пытается встать, вступиться, пытается хотя бы присмотреться к тому, о чём мы говорим. Но все голову роняет: стыдно, что защитить не смог. Да что бы он сделал против пещерного? Беспомощный дурак. Лучше бы остался в стороне, был бы целее.
Не мигая, смотрит на нас Дио. Переводит взгляд с меня на Гарольда. Облизываясь, изучает тело Сатори. Такие женщины его не привлекают, разве что как еда. Но Торре не ест компаньонов. Даже если те раздражают.
— Гарольд, ты… сур! — вырывается у меня, и я тут же вытираю губы кулаком.
Подумать только, какие нежные. Ужели неприятно? Как про девку мертвую говорю, так им интересно, а чуть ругнусь, сразу нос воротят.
Кто-то еще не знает значения этого слова? Уберите детишек, если такие все еще слушают меня. Сур есть человек, который предпочитает скотину живой женщине. Занятно, что валюта наша зовется «су». Чуть ошибешься, и человек, вместо того чтобы заплатить, заедет тебе по морде.
— Может, поясните хоть немного? — подает голос Дио. Он беззастенчиво водит пальцем по узорам на теле Сатори, пытается продавить когтем тонкую кожу, понять, из чего состоят чёрно-золотые линии.
— Она Вещающая.
— Вещающая… что?
— Я не верю, что можно быть настолько тупым!
Судя по недовольному урчанию, Торре оскорблен. Но, пока я не кидаюсь на него с кулаками, делать с этим он ничего не будет.
Я понимаю, что он — пещерный, что их обычаи значительно отличаются от наших. Но он живет среди людей — а не среди тех, кто их ест, — не первую Эс’алавар и, как мне всегда казалось, должен знать хоть что-то. Вещающие всегда — «Чьи?», всегда — «Кому принадлежат?». Но никогда — «Что?».
— Это Инимсэт, Нить Жизни. — Поворачиваюсь лишь для того, чтобы спросить у Сатори: — я права?
А она только губы поджимает. Не хочет отвечать. Вместо нее кивает Гарольд.
Мы стоим посреди чужого дома, на полу которого, кроме нашего верного товарища, лежит мертвая девка, и тело ее вновь облепляют синие бабочки. Эти крылатые твари садятся даже на веки, почти касаются неба своими цепкими лапками. Но наше внимание отдано голой Сатори. И вовсе не потому, что она голая.
— Все равно непонятно. — Торре мотает головой.
— Редко рождаются люди под знаком Инимсэт. И всегда — Вещающие. Иных-то и нет, ага. Все с хранителем слишком тесно повязаны. Такие редко доживают до сорока Половин. — Выдыхаю, закрываю глаза, но спокойнее почему-то не становится. Наверное, стоит выругаться вновь. — Погибают молодыми. Как Сатори, ага. Или еще раньше. Понимаешь, в чём дело: они — как сосуд с жизненной энергией. Осушишь такой — враз помолодеешь, и раны затянутся. Только надобно, чтобы тело не страдало ни от чего, повреждений не имело. Помрет иначе.
— Допустим. Но при чём тут это и любовь Гарольда к скотине?
— То есть ты знаешь, что такое «сур», зато про Вещающих слышишь Впервые? — Скалю зубы и всё-таки продолжаю: — Это просто ругательство. Не воспринимай буквально. Как видишь, Гарольд взял девочку с нами на случай, если кто откинется или серьезно пострадает. Забавно, правда? Чудовище тут как бы я. Я сквернословлю, пью и подвергаю опасности чужие жизни. И жую листья типпи, ага. Я помру рано, оставив о себе не самые приятные воспоминания. Но я хотя бы не стараюсь выглядеть лучше, чем есть. Дерьмо, даже усыпанное цветами, все равно дерьмом и останется.
Когда я подхожу, Гарольд молчит. Молчит, и когда снимаю с него подбитый коротким мехом плащ. Видать, для Лиата я — эдакая забавная диковинка, которая, в случае чего, может очень больно укусить. Он не боится, ага. Ему просто хочется понаблюдать, что я буду делать дальше.
Интересно, в его глазах я настолько же безмозглая, насколько и Дио?
— Думаешь, было бы лучше оставить ее в деревне и дать помереть там? — наконец спрашивает Гарольд и поднимает ворот черной рубахи, расшитый серебряной нитью. — Вещающим Инимсэт важно исполнить свое предназначение.
— Давай ты заткнешься. Даже без оружия я смогу переломать тебе пальцы. И Крушения не помогут. — Хлопаю по кинжалу на поясе, лишний раз напоминая, что лучше со мной не шутить. Ни сейчас, ни потом.
Кутаю в плащ тощую рыжую девочку так, что торчать остается только голова. Сатори не сопротивляется; кажется, она старается даже не дышать, когда я рядом. Это вызывает легкую усмешку. Маленькая дурочка, сейчас ты боишься точно не того человека.
— Спасибо, — шепчет она, и по телу проходит мелкая дрожь.
— Ты мне все еще не нравишься. — Убираю свалявшиеся пряди с лица. — Но ему до тебя я добраться не дам, поняла?
Кивает, хотя создается ощущение, что голова от усталости просто клонится вниз. Отвожу Сатори к кровати, усаживаю на жесткую поверхность. И смешно, и тошно от того, как вожусь с этим нелепым созданием. Конечно, иногда она высказывает свое мнение, даже если оно отлично от мнения остальных, иногда подает голос. Но достаточно слегка надавить, и Сатори вновь слушается всего, что ни скажи.
— Дио, поищи в сундуках хоть какие тряпки. Нужно ее во что-то обрядить. Не вести же голой по улице.
— Будет сделано, красотка.
Высокая фигура в свободных одеждах появляется по правую руку от меня, хватает за запястье, и вот я чувствую прикосновение горячего языка к костяшкам. Не объясняю, что обычно люди прижимаются лбом к тыльной стороне ладони, реже — губами к идущим под кожей тонким линиям вен.
Торре понимает язык грубой силы, как и все пещерные. Торре слушает тех, кто умеет себя правильно поставить. Именно поэтому он прислушивается исключительно ко мне и к Гарольду, считая нас хоть как-то равными себе. Потому-то я и обращаюсь к нему с просьбами, понимая: мне не откажет. Кому угодно, но не мне. К тому же здоровяк весьма неравнодушен к игре на тимбасе и поглаживаниям за ухом. Последнее было обнаружено случайно. Не спрашивайте. Просто не спрашивайте. Для меня это лишь способ расположить к себе Дио. Не более.
— Гарольд…
Он по-прежнему раздражает меня не сильнее Сатори. Да, вся эта ситуация почему-то задела меня, как задела и причастность к ней Лиата, но он продолжает показывать себя с лучшей стороны. Просто молча наблюдает, не пытаясь доказать свою правоту. Заканчиваю:
— Ты все еще сур. Но постарайся сделать хоть что-то. Займись, — киваю на лежащее на полу тело, по которому ползают крылатые твари, — девочкой.
— И что мне с ней сделать?
— Не знаю. Заставь танцевать. Придумай что-нибудь!
Гарольд ворчит что-то о неуважении к усопшим и о том, что кому-то стоит следить за языком. Но я, по крайней мере, не собираюсь убивать невинных и прикрываться какими-то благими намерениями. Из подобной компании я когда-то сбежала. Хотя кого я обманываю: меня вытащили. Иначе померла бы. Или осталась бы калекой на всю жизнь.
— Зенки.
Он встает и почти заваливается назад — прямиком в камин. Но я успеваю ухватиться за ладонь и потянуть на себя. Крепко же его приложил наш Дио. Хорошо хоть, рёбра не сломал.
— Что ты считал? — Прежде чем Зенки открывает рот, прижимаю пальцы к его губам. Знаю я, что он хочет сказать. — Мы разберемся с этим. Позже. Сейчас — не время. И, прошу, не выводи меня из себя, ага. Как видишь, Сатори в порядке, а вот хозяйка дома — не особо. Так что давай-ка сперва поможем ей.
Не отвечает, покачивается только из стороны в сторону, точно травинка на ветру. Зенки и раньше не отличался излишней болтливостью, а теперь — и вовсе притих. Только глаза мечутся бешено туда-сюда. То на меня взглянет, то на Гарольда, то на Дио, то на Сатори.
Девочка рыжая в плащ заворачивается, капюшон меховой к носу подтягивает и сопит. И немного жалко, что для нее подобное обращение является приемлемым. Не впервые раздевают и осматривают как товар, не впервые обсуждают предназначение. Более чем уверена: слово «сдохнуть» за всю свою жизнь Сатори слышала довольно часто.
— Эй, красотка! Смотри, что нашел!
Оборачиваюсь, не выпуская запястье Зенки: свалится еще. И — кто бы мог подумать — обнаруживаю в руках Дио зеленое выходное платье. Очередное, терзать его душу, зеленое платье! Более длинное и менее рваное, чем было у Сатори. Его девочка принимает с благодарностью. Говорит что-то о том, что не забудет доброту Торре. Зовет его странным словом — «инхиль». «Благородный». Не слишком ли громко для пещерного?..