Тени леса

— Ты, рыжая, на огневик похожа, — смеется Дио.
А я примечаю: и правда похожа. Цветок это такой. Редко встречается, а как находят его, обычно срывают сразу. Отвары-то из огневика от чесотки помогают, а, коли добавишь туда чего, так и зелье приворотное получится. К тому же слишком хорошо знаю о том, что семена его, до того, как на землю попадают, — верный путь в Пак’аш.
— Ишет?
Зенки наконец находит силы ко мне обратиться. Он пришел в себя, глядя на то, как трясет длиннющими рукавами Сатори, пытаясь увидеть хотя бы кончики своих пальцев, как хлопает ей Дио, считая эти действия эдаким странным танцем, в котором тоже хочет поучаствовать.
— Надо же, ты и говорить умеешь, — фыркаю я и хлопаю Зенки по плечу. — Чего надо-то? Решил помочь общему делу?
Кивает. И продолжает смотреть глазами голодного щенка. Вот-вот скажет что-то, возможно, важное, возможно, глупое. Люди часто стараются казаться милыми, перед тем как наговорят ерунды. В последний раз с таким видом мне признавались в чувствах. Жалкое зрелище.
— Но мне нужно, чтобы они покинули помещение.
Так даже лучше: чем меньше людей рядом, тем спокойнее. Выслушаю Зенки, опровергну все то, что он расскажет. А там останется просто придумать красивую историю, в которую смогут поверить в гильдии, получить за нее деньги и уйти. Ведь, в сущности, этим-то я на жизнь и зарабатываю: байки придумываю, и чем нелепее, тем больше людей на это ведется. Забавно, правда?
Хлопаю в ладоши. Гарольд поднимает голову, Сатори замирает, а Дио — кланяется: видать, подумал, что я сумела оценить его танец. Нет, мой всеядный друг. Ты хорош во многом. Наверняка у тебя еще с десяток талантов, связанных с ломанием человеческих костей. Да только от искусства тебе лучше держаться подальше.
— Будьте добры, деньтесь куда-нибудь.
Зря я надеюсь на понимание. Три пары одинаково тупых глаз смотрят на меня так, словно я обязана хоть что-то объяснить.
— Вы мешаете Зенки сосредоточиться.
На чем? Я бы и сама в это не поверила. Да каждый ребенок знает, как считывают кириан! Даже если рядом будет выступать труппа бродячих артистов, это не помешает.
Представьте себе книгу, ага. Книгу, которую вы, будучи человеком не слишком смышленым, начали читать с середины. Вы не знаете, что было раньше, но для того, чтобы понять это, достаточно перевернуть несколько страниц. Так же работает считывание. Зенки просто разгребает наслоившиеся друг на друга пласты дерьма, которые, как и исписанные листы, может попортить кто угодно. Даже я. Начерчу на печи знак Атума, задействую его, и что этот умник сделает? Да ничего!
Сатори смекает, что дело далеко не в способностях нашего Зенки, и краснеет от собственных предположений. Ага, именно этим мы и собираемся заниматься, глупая ты рыжая девочка!
Собирается высказаться Лиат. Но едва звучит первое «Ну уж…», он получает толчок ладонью в грудь. Дио не желает слушать очередные заумные речи, полные незнакомых слов. Всех попросили выйти. А, как известно, не стоит спорить с женщиной, которая может испортить вашу жизнь. И с мужчиной, который может испортить вашу еду.
Запирается дверь, закрываются ставни. Свет тонкими полосками проникает в комнату лишь через замочную скважину да щели в стенах. Ощущаю себя как дома. Как в затерянной среди лесов треклятой каменной постройке, пол которой давно начал оседать. Там я прожила от силы Половину. Прекрасное было место. Гляжу, как бабочки смыкают крылья и неподвижно замирают на тонких руках галлерийки.
— И что ты собираешься делать, мой милый дружок?
— Заставить ее…
— Погоди-ка, ты принял мои слова всерьез и решил попробовать заставить ее танцевать?
Прости, Зенки, я не могу сдержаться.
— Почти.
Стоит признаться: он меня удивил. Этот мальчик-тихоня, умеющий слушать и готовить, по-настоящему удивил меня. Видать, тоже не слишком полагается на считывание. Да только никогда раньше в качестве замены этой почти бесполезной способности мне не предлагали поднять мертвую девку и допросить ее лично. Мне вообще никогда не предлагали поднять никого мертвого! Какой же скучной была моя жизнь.
Из печи Зенки берёт уголек и чертит на ладони хозяйки дома знак, пока синие падальщики облепляют уже его. Он лишь сгоняет одну из бабочек с носа и забавно фыркает: щекотно.
Что ты такое, Зенки? Что? Мне даже немного интересно. Ты разносишь ллок’ар пуще Крушений Гарольда. Ты возвращаешь к жизни усопших. Как такое вообще возможно в мире, где ты чувствуешь лишь один тип магических потоков — тех, которыми заведует твой хранитель? Разве что ты, как и тот неудачник из Тернква, просто вобрал их в себя, духов-то. Сломил, подчинил. Тогда почему они не исказили тебя, Зенки? Почему? Ты ведь красивый. Мать твою, красивый, зрячий, сохранивший все конечности. Расскажи свой секрет, Зенки. Расскажи. Я тоже хочу этому научиться!
По моей улыбке легко прочитать все мысли. Но вслух я выдаю лишь:
— Недурно.
— Это Лон. «Брешь». — Зенки проводит длинную полосу от своей ладони до запястья. — Единственный шанс бестелесному прорваться в Ру’аш. Если где бестелесных слишком много, чертится еще один Лон, и поток перенаправляется отсюда сюда. — Он указывает на вены галлерийки, а затем — на символ под средним пальцем.
Да знаю я, как сломать знак. И того, кто этот знак носит. Только пользы никакой, ага. Никакой, когда не понимаешь, как со всем этим управляться.
Зенки отряхивает руки, садится рядом и ждет. Потоки привычно движутся, и начертанный знак начинает слабо светиться. На сей раз — бело-синим. Можно выдохнуть: даже если ничего не выйдет, девушку хотя бы не разорвет, как тот же ллок’ар.
Пальцы мертвой, подрагивая, разжимаются. Первое, что делает галлерийка — неуклюже хлопает по своему острому уху и убивает бабочку, после чего рука падает.
Девушка переворачивается на спину, рывком поднимается. Каждое движение — резкое: отвыкла уже от тела своего, наверняка оно слушается плохо. Конечности дергаются, голова падает на грудь, но галлерийка тут же берёт ее в ладони и возвращает в привычное положение. Начинаю сомневаться в том, видит ли она. Зато, судя по тому, как реагирует на звуки, слышит превосходно.
— А станцевать у нее получится?
Но, стоит ей подняться, как ноги подкашиваются, и тело, подобно брошенной кукле тряпичной, валится на пол. Нет, не получится. Пройти через Лон — как попытаться протиснуться в щель. Может, палец ты и просунешь, а вот сам — вряд ли пролезешь. Поэтому бестелесные в большинстве своем или тупы, или лишены памяти, а воскрешенные — те, которым пытаются вернуть связь меж душой и телом, — как оказалось, до невозможности нелепы. Даже мертвые, которых танум вард поднимает, пусть и не соображают, но хотя бы двигаются нормально.
Галлерийка вновь опирается на руки, склоняет голову к плечу, смотрит. Небо в ее глазах слишком хочется выколоть кинжалом. Вы не можете себе представить, насколько мерзко выглядит мертвое небо, пусть даже усыпанное сотнями звезд.
— Что приключилось с тобой? — Опускаюсь на колено рядом и вытаскиваю из волос цветок. Он уже без лепестков — только одна сердцевина, желтая-желтая. Как пятно света на полу.
— Обез… главили.
Придерживает кулаками подбородок, моргает, шевелит губами. Не знала бы, что она мертвая, подумала бы, что напилась. Говорит, запинаясь, на ногах не стоит — ну точно приняла лишнего! Даже когда рывком голову направо поворачивает, и я слышу, как кости хрустят. А что? Живые люди тоже так делают. Не без последствий, возможно, даже не себе, но делают же!
Убираю белые пряди, осматриваю ее шею. Повреждений нет.
— Обезглавили, — вновь произносит галлерийка и отмахивается. Неприятно, что какая-то девка незнакомая ее трогает.
— Да чего заладила-то? Поняли уже.
— Обезглавили.
— Она так и будет это повторять. Дон слишком мал. Ей не пробиться, — вздыхает Зенки.
А ведь так знакомо звучит. Одно слово, последнее, видать, что говорила. Или слышала.