Кулинар

Мараван показал на газету. Теварам подвинул ее к себе, приподнял, нащупав конверт, и, не заглядывая в него, пересчитал купюры. Потом одобрительно поднял брови и сказал:
— Ваши братья и сестры на родине будут вам благодарны.
Мараван сделал глоток чая.
— Может, и они кое-чем смогут мне помочь?
— Они сражаются за вас, — ответил Теварам.
— У меня есть племянник, — сказал Мараван, не обращая внимания на его слова. — Он примкнул к освободительному движению, но ему нет еще и пятнадцати.
— В наших рядах много храбрых молодых людей.
— Но он еще ребенок.
Теварам и Ратинам обменялись взглядами.
— Я хотел бы и дальше поддерживать вашу борьбу, — заметил Мараван.
Тамильцы снова переглянулись.
— И как его зовут? — спросил Ратинам.
Мараван назвал имя. Ратинам что-то записал
в своем блокноте.
— Спасибо, — сказал Мараван.
— Я всего лишь записал имя вашего племянника, — ответил Ратинам.
После этой встречи Мараван позвонил Андреа.
Он не был уверен, что Теварам и Ратинам могут повлиять на судьбу Улагу, но знал, что у ТОТИ длинные руки. Ходили слухи о работающих в Швейцарии тамильцах, «щедрость» которых по отношению к «тиграм» поддерживалась неприкрытыми угрозами в адрес их оставшихся на родине семей. Логично предположить, что ТОТИ имела возможность не только расправляться с людьми, но и спасать их на таком расстоянии.
Так или иначе, другого выхода Мараван не видел. Каким бы ничтожным ни казался ему шанс спасти Улагу, он должен был за него ухватиться, а это стоило денег. Больших, чем те, которые он зарабатывал сейчас.
В гостиной пахло мазутом. Маравану давно было пора зажечь масляную печь.
Сейчас он, босиком и в одном саронге, стоял на коленях возле своего домашнего алтаря и совершал пуджу. Несмотря на холод, сегодня он молился дольше обычного. Мараван просил богиню помочь Улагу и натолкнуть его самого на правильное решение.
Закончив, он обнаружил, что крышка бака в печи отошла и пол топливной камеры залит маслом. Преодолев отвращение, Мараван промокнул жидкость туалетной бумагой. По квартире пошел нефтяной запах. Мараван зажег печь, потом открыл окно и пошел в ванную. После длительного душа тамилец тепло оделся, заварил чай и закрыл окна.
Мараван пододвинул стул к печи, сел, прижимая к своей кожаной куртке горячую чашку и не спуская глаз со все еще горящего фитиля дипама, и задумался.
Разумеется, то, что он хотел сделать, противоречило его культуре, религии, воспитанию и убеждениям. Но он находился не на Шри-Ланке, а в чужой стране. Здесь нельзя было жить как дома.
Сколько женщин его диаспоры устраивалось на службу, хотя долг предписывал им вести домашнее хозяйство и воспитывать детей, передавая им традиции и религиозные обычаи? Жизнь заставляла тамилок добывать деньги.
А сколько иммигрантов и беженцев выполняли здесь работы, унизительные для своей касты: посудомоек, горничных и сиделок? В большинстве случаев они просто не имели другой возможности прокормиться.
Для скольких индусов выходным днем стало воскресенье вместо пятницы, как положено? И все по той же причине.
Так почему же Мараван не может пойти против традиции, если жизнь в изгнании его к тому вынуждает?
Он подошел к телефону и набрал номер Андреа.
— Как дела? — первым делом спросил тами-лец, когда она взяла трубку.
— Честно говоря, не очень, — отвечала девушка спустя некоторое время. — До сих пор все те же три заказа.
Мараван замолчал.
— Я думаю, что сейчас согласился бы, — сказал он наконец.
— На что?
— На «нечто непристойное».
Андреа сразу поняла его, но на всякий случай решила уточнить.
— Что ты имеешь в виду?
Мараван опять задумался.
— Если снова позвонит тот тип, насчет «эротического ужина», — ответил он, выдержав паузу, — можешь на меня рассчитывать.
— Хорошо, я учту, — сказала Андреа. — Что-нибудь еще?
— Нет, это все.
Как только Мараван положил трубку, Андреа принялась искать номер того самого мужчины. На всякий случай она его сохранила.
 Декабрь 2008 
 27 
Апартаменты в Соколином переулке располагались на третьем этаже прекрасно отреставрированного особняка семнадцатого века, если верить прибитой на двери табличке. Андреа поднялась туда на новом, беззвучном лифте. Гостиная и кухня занимали целый этаж. Мансарда выходила на террасу, с которой открывался вид на черепичные крыши и шпили Старого города.
В стене, прилегающей к соседнему дому, была дверь. За ней находились две спальни, каждая со своим мебельным гарнитуром, и роскошная ванная. Все это блистало дороговизной и новизной, однако выглядело безвкусно. Слишком много мрамора и позолоты, ковров с длинным ворсом и сомнительного антиквариата, хромированной стали и чаш с высушенными парфюмированными цветами.
Вся эта квартира напоминала Андреа номер в роскошной гостинице. Трудно было представить себе, что кто-то называет ее своим домом.
Она позвонила человеку, который хотел «эротический ужин», и тот подтвердил свой заказ коротко и определенно: «Да».
Его звали Рорер, и он не стал откладывать дела в долгий ящик. «Они», — он не стал уточнять, с кем именно Андреа имеет дело, — занимаются организацией досуга для людей, которые предпочитают держать свои имена в тайне. Если Андреа считает, что их фирме действительно есть что предложить, Рорер рекомендует им провести «пробный сеанс». Дальнейшее сотрудничество зависит от его результатов.
Уже на следующий день Андреа встретилась с Рорером, чтобы осмотреть место проведения ужина.
Коротко стриженный мужчина около сорока лет смерил ее профессиональным взглядом. Он был на голову ниже Андреа. В тесном лифте она дышала запахом его пота и туалетной воды «Пако Рабанн».
Андреа нашла квартиру подходящей, а срок через четыре дня — тут она сверилась со своим ежедневником — вполне приемлемым.
Ужин они решили накрыть в спальне. Для этого из комнаты убрали мебель, и Андреа соорудила обычный для «эротических ужинов» столик с покрывалом и подушками для сидения. Рядом поставила медный таз для омовения рук, потому что есть снова решили пальцами.
Марван впервые работал в высоком поварском колпаке. На этом настояла Андреа, и у него не возникло желания ей перечить.
Ужин предназначался для мужчины и женщины. Когда пара встретилась, Рорер удалился. Однако Андреа и Мараван должны были ждать до самого конца, пока их не позовут.
Меню оставили без изменений.
Мараван готовил с прежним вниманием к каждой мелочи, однако Андреа заметила, что на этот раз без особого энтузиазма.
Мужчине — начальнику Рорера — перевалило за пятьдесят. Он выглядел, пожалуй, слишком ухоженным. Был одет в блейзер с золотыми пуговицами, серые габардиновые брюки и рубашку в сине-белую полоску, высокий воротник которой скрепляла золотая булавка, сверкающая из-под желтого галстука. Зеленые глаза гармонировали с зачесанными назад рыжеватыми волосами. Андреа обратила внимание на его тщательно отполированные ногти.
Мужчина осмотрел кухню и поздоровался с Андреа и Мараваном, представившись как Кули. Рено Кули.
Его спутницу Андреа увидела впервые, только когда подавала шампанское. Та сидела за трюмо, повернувшись к двери узкой спиной. Ее волосы, длинной не более миллиметра, образовывали на затылке клин. Кожа цвета черного дерева матово блестела при свечах в глубоком вырезе платья.
Когда она повернулась, Андреа увидела округлый лоб, характерный для женщин из Эфиопии и Судана.
Она улыбалась, с интересом глядя на Андреа. На ее полных губах лежала красная помада.
Андреа тоже улыбнулась в ответ. Она давно не видела такой красивой женщины. Негритянку звали Македа, и она наслаждалась едой с такой радостью и самозабвением, что Андреа усомнилась в ее профессионализме.
Кули, напротив, сохранял самообладание и даже не расстегнул воротник, грозивший, как казалось Андреа, его задушить.
После конфет, когда храмовый колокольчик смолк окончательно, Андреа с беспокойством стала прислушиваться к доносившимся из спальни звукам.