Дочь генерального секретаря

- Я не уеду. Ты веришь? 
Возвращались они солнцепеком. Стояли на старом деревянном мосту, глядя, как влетают в его тень стрелы многоруких байдарок. Несмотря на опущенные стекла, в автобусе было душно. Уплыла из вида бирюзовая мечеть. Татарская, куда не успели. Просторная, как империя, уплыла Нева. Пестрело цветами Марсово поле. Автобус шел по Садовой, через Невский, потом налево под арку и по площади, огибая бюст Ломоносова с надписью, которую с детства он знал наизусть: Отрок, оставь рыбака! Мрежи другие тебя ожидают... 
Через Фонтанку - мимо арок с цепями. 
На Разъезжей они вышли. Июль, после полудня. У Пяти Углов вяло жужжала убогая жизнь. 
- Вот увидишь, - сказала она. 
Бабушка и Мамонов смотрели на телефон, который стоял на холодильнике финской фирмы "Розенлев". Они не успели перевести дыхание, как пошли звонки. 
- Это вам, - указал Мамонов. 
Инеc замотала головой. Мамонов снял трубку, приблизил ухо и отдал: 
- Вам. Москва... 
Она взяла, отвернулась. Когда она заговорила не по-русски, Мамонов взглянул. Только сейчас он поверил, что она не советская, и в глазах его Александр прочел сострадание: "Так-то, брат..." Он был из Мурома неиспорченный человек. Когда-то мастер по слалому. Реакцию он еще не потерял, поймав трубку, которую Инеc положила мимо холодильника. 
- Висенте... 
- Кто? 
- Отец. Он в Москву прилетел. 
Александр оглянулся на бабушку, которая, не слыша ничего, сидела посреди кухни, эпически сложив руки. 
- Откуда он узнал, где ты? 
Инеc не ответила. Она закрылась в отведенной ей шамбр де бонн. Он толкнулся следом, но был остановлен Мамоновым: 
- Тут вот... На билеты вам. 
Александр взял деньги и поднял глаза. 
- Я тебя засветил. 
- Ничего... 
- О том, где мы, не знал никто. Понимаешь? 
- Понимаю. Зря хлеб не едят... 
Бабушка вышла на лестницу и перекрестила обоих - через пролет. При расставаниях она не обнаруживала слез - в отличие от внука-невротика. 
Мамонов проводил до вокзала. 
- Все это, конечно, выше моего понимания, но вы вот что, ребята... Он пошел за вагоном. - Вы держитесь. - И догнал, чтобы крикнуть: - Вдруг, понимаешь, судьба? 
Прослезился, пропал. 
Они остались в тамбуре. Питер в то лето был завален индийскими сигаретами, очень едкими, и они их докуривали. Она не уедет, говорила Инеc. А если придется, то следующим летом вернется. На машине приедет. В Париже багажник набьет сигаретами - капорал. Les blondes. И мы все повторим. Петербург... 
Он курил и кивал. Он не верил. Ни во что. Только в то, что сейчас. Он лишь на чудо надеялся. Вдруг сгорела Москва? 
Но Москва не сгорела. 
- На Арбат. 
- Куда именно? 
- Я покажу... 
Когда приехали, она вырвала руку и открыла дверцу на проезжую часть. "Вот увидишь!.." Не оглядываясь, пересекла улицу, скользнула меж черных "Чаек", поднялась по ступеням и исчезла в турникете. Вывески никакой. 
Таксист повернулся. 
- Здесь я стоять не могу. 
- А что здесь? 
- Не видишь? Логово ихнее. 
- Сигареты, - сказал Александр, - у вас не найдется? 
- И без этого гарью месяц дышали. Не курю и тебе не советую. Дальше куда? 
* * * 
В немецкой книге под названием "Революция отвергает своих детей" я нашла свидетельства того, что в СССР он сумел остаться трезвенником. Не только в смысле водки, с которой он вел бескомпромиссную борьбу как староста Испанской группы Высшей школы Коминтерна. Когда к нему в номер как бы по ошибке попадали развязные женские голоса, он неизменно клал трубку на рычаг. Было начало 1945-го, и после роспуска Коминтерна его вызвали из глубокого тыла и поселили в гостинице, известной всем, кто когда-нибудь распечатывал бутылку "Столичной", на ярлыке которой неизбежно изображен угрюмый конструктивистский небоскреб. 
По ночам он не спал. 
После визита "электриков" номер прослушивался, но ванна все так же протекала и было жутко холодно. 
Погасив свет, он смотрел из окна на темный Кремль и площадь, заносимую снегом. При этом он курил, пряча огонек папиросы в ладони. 
Эта гостиница была первой школой страха в Советском Союзе, который за трактора выкупил из алжирского концлагеря бывшего comandante* Республиканской армии. В конце 30-х жильцов отсюда выселяли неожиданно - по ночам и под конвоем. Тогда, перед большой войной, Висенте повезло, но в одну из этих январских ночей его поднял стук в дверь. 
* Майора (исп.) 
- Товарищ Ортега? 
- Я. 
- Пять минут вам на сборы. 
- С вещами? 
Полковник госбезопасности засмеялся. 
Шофер чистил стекла машины. На заднем сиденье -Димитров, Пасионария и Мануильский, который опустил для Висенте приставное сиденье. Смуглый, усатый и маленький, как испанец, Мануильский вместе с Димитровым возглавлял в ЦК отдел связи с партиями за рубежом. 
Обогнув площадь, машина поднялась к сторожевой башне. Место полковника впереди занял другой офицер. 
Машина въехала в Кремль. 
В прожекторном свете над площадями бесновалась метель, заметая Царь-Пушку и Царь-Колокол. 
У входа в невысокое длинное здание машину ждал офицер. 
Внизу у лестницы они сняли пальто и причесались перед зеркалом в золотой раме. Сквозь поредевшие волосы Димитрова просвечивала кожа черепа. 
В кабине лифта был офицер. 
На первом этаже они вышли на красную дорожку. Чистота была стерильной, дверные ручки сверкали, на каждом повороте стуком каблуков делегацию приветствовали рослые молодцы в голубых фуражках и с каменными скулами. 
В небольшой канцелярии их ждали двое, красивый блондинистый генерал госбезопасности и какой-то штатский - низкий, рыхлый и с грубым лицом. Штатский предложил садиться, неторопливо поднялся и скрылся за дверью. Вернулся он нахмуренный. 
- Можно входить. 
Молотов стоял у длинного стола для совещания. На стене портреты русских военачальников - Суворов и Кутузов. Министр иностранных дел был в европейском костюме - плотный, короткорукий, лобастый. 
Открылась дверь, показав огромный глобус за спиной старичка с трубкой. Он был ниже даже Мануильского. Несмотря на маршальский мундир с золотой звездой Героя Советского Союза, выглядел он тщедушно. Волосы и усы сквозили. Не расставаясь с английской трубкой, он пожал руки всем, включая молодого испанца, который представился: 
- Ортега. 
Старик ответил: 
- Сталин. 
У него были желтые глаза. 
Возглавив стол, он сел под портретом Ленина. По правую руку - Молотов. По левую - гости. В отдалении сел некрасивый штатский. 
На "ты" Сталин был только с Молотовым, всем другим говорил "вы". Иногда он откладывал свой "Данхилл" и брал синий карандаш, чтобы заштриховать очередной пункт беседы. Когда он посмотрел на Висенте, испанец заставил себя не вскочить. 
- Значит, когда речь зашла о десанте на Пиренеи, вы сделали шаг вперед? 
- Товарищ Сталин! Этот шаг сделали мы все. 
- Боюсь, это было преждевременное решение. А что, хочется вам домой? 
- Так точно, товарищ Сталин. 
- Замерзли у нас в России? 
- В Испании тоже бывает холодно. 
- Где же это? 
- В горах, товарищ Сталин. 
- А вы откуда? 
- Из Андалузии. 
- Из крестьян мне сказали? 
- Так точно. 
- Кто у вас там? 
- Мать, сестра, брат. 
- А отец? 
- Убили. 
Сталин нахмурился. 
- Франкисты? 
- Нет, товарищ Сталин. За игрой в карты. 
- Не иначе, как передернул? 
Черные зубы курильщика были загнуты внутрь. Отсмеявшись, Сталин вытер глаза. 
- Домой вы вернетесь, товарищ Ортега. Но, боюсь, что не скоро. Генералиссимус Франко - серьезный противник. Главная ваша задача на ближайший период - восстанавливать партию. Искать свой национальный язык, учиться бороться в условиях вашей собственной страны. Ради этого, товарищи, мы и пошли на роспуск Коминтерна... 
В завершение встречи Пасионария спросила, нет ли замечаний по работе.