Дочь генерального секретаря

Его встретил огонек сигареты. 
- Слинял. 
- Куда? 
- Отсюда и в вечность. 
Она засмеялась. 
- Я думала, вы друзья. 
- Как говорит твой Унамуно, все кончается не только в этом мире, но, может быть, и в том. 
Он был уже голый. Он лег. Она положила подушку и села. 
- Знаешь, кому я звонила? 
- Догадываюсь. 
- Я порвала с ним. 
Александру стало не по себе. 
- Он кто? 
- Обычный мачо. 
- Что ты ему сказала? 
- Что изменила. 
- А он? 
- Что убьет. 
- Тебя? 
- Это не в традиции испанидада. Тебя. Просил твои координаты. Я не дала. 
- А надо было. Спустил бы с лестницы. 
В ее молчании был скепсис. 
- Что? 
- С ним лучше не встречаться. На все способен. 
- Я тоже. 
- Он уже убивал. 
- Где? 
- В Боливии. 
- А здесь что делает? 
- Международное право изучает. Официально... 
- Так или иначе... Enfin seuls*. 
Наверное, акцент - она рассмеялась. Расстегнула джинсы и, выставив колени, взбросилась, чтобы стащить с трусами заодно. 
* Наконец одни (фр.) 
Момент проникновения разрушил Александра. 
Ее бедра пылали. Спрессованные волосы еще не отошли, и эта обманчивая под ними среди них уступчивость. Испанка была переполнена медом. Под исчезающий стон он ощущал, как ему склеивает волосы, заливает его по пояс, с головой. Она молчала, выдыхая кратко, редко. Предварительно познав ее, он кончил не вынимая и ужаснувшись: что я делаю? 
Но пути назад не было. Теперь только вперед. 
Сознание возвращалось вспышками. Он комкал простыню, спеша догнать по бокам и утирая живот, слепящий влажной ямкой. На него взглянула луна. Бедра ее сияли белизной, пятно волос искрилось, как муравейник - живой чернотой. 
Мелькнул локоть, она втянула сквозь зубы воздух. 
- Больно? 
Она засмеялась. 
Ближе к стене линолеум был пыльным. Он бродил, всем телом чувствуя, как белеется оно, тело, сквозь почему-то вдруг безлунный сумрак, передвигался вслепую, как ведомый ее глазами, наблюдающими его наготу, потом вдруг наступил на пупырчатость резины вокруг железа. Подобрав топорик, он не понял, отчего она забилась в угол, выставив колени. 
- Холод, - услышал он свой голос. - Нужен холод. 
Упираясь, она пригнулась под плоскостью наложенного на затылок металла. Набила шишку. Матрас исчез вдруг, она стукнулась об стену. Он забыл, что за пределами события где-то вдали у них еще есть головы. 
Взмокшую свою он потерял. 
Било солнце, когда он отпал и ощутил свою небритость. Вернувшись, она опустилась на колени, но не легла, облокотилась о плоскость стены. Простыня измочалилась, он перевалил себя на бок. 
- У тебя красивые плечи, - сказал он, любуясь этим вздернутым по-африкански круглым задом. 
Она не отвечала, занимаясь чем-то лицом к стене. Поэтесса, что ли? Или молитва? Темный какой-нибудь их ритуал? Своей шариковой ручкой женщина, и отнюдь не Востока, выписывала на затертых обоях столбцы. Наконец ее пятки вдавились в ягодицы - она подвела черту. 
- Что это? 
- Дни. 
- Какие? 
- До конца моей визы. 
Отпав, он ответил половиной рта: 
- Умножь на ночи. 
Хлеб зачерствел, потом он кончился. Кофе тоже. Потом и чай. Кончились сигареты. Потом заначки. Потом бычки. Осталась только вода из-под крана. 
Нечем стало кончать. 
- Так нельзя, - сказала она. - Надо сделать перерыв. Локти он стер до сукровицы. Потом до крови... 
Вид был все тот же. Труба теплоцентрали, провалы окон в белесых коробках напротив, совхоз-ное поле с божьей коровкой того, что осталось от часовни - перед этим образом он чувствовал себя, как в фантастическом романе. Возвращение со звезд. 
Уже совсем светлое, небо вдруг стало темнеть. Вспыхнул зигзаг молнии бесшумно. В гостиную вошли босые шаги. Завернутая в простыню, она наклонилась в окно. 
- Хочешь, выброшусь? 
Обнажив ее, он взмахнул простыней над запыленным линолеумом. Гром сотряс этот карточный домик. Волна ливня отхлынула, оставив их на хлюпающей простыне. Пятки ее заскользили у него по спине. Это было, как любоваться резаной раной. Поддерживая ее тяжесть ладонями, он поднялся. Она уцепилась за шею. Нахлесты дождя заливали обоих, огибая проникающий поцелуй. Под языком все рвалось и сводило, когда она вскрикнула, кончив ему в рот. Соскользнув, она сжала коленями его ребра. Чтобы войти, на мгновенье он снял правую руку с ее ягодицы. Она обняла его и запрокинулась. Ливень мял ее груди и струился с волос - бесконечный. 
И еще было утро. Застегнувшись с усилием, он приоткрыл - с топором за спиной. Уполномоченный по дому наводил всеобщий ужас рассказами о сыне шофере в Кремлевском гараже. Но для Александра он был гарантом существования. 
- Обратно бумага на тебя пришла. 
Просунутого в щель рубля уполномоченный не взял. 
- Не менее, чем на три шестьдесят две. Все жильцы подписали... 
В спальне он объяснил: 
- Местный налог. У меня не хватает. Одолев сложность парижского портмоне, он вернулся с листочком из тетради в клеточку. Только глаза от Инеc и остались. 
- С милицией требуют выселить. Это серьезно? 
Он выдернул, разорвал. 
В мусорном ведре под раковиной сдохла мышь. Бедняга не нашла ни крошки. 
Она вышла на звон собираемой стеклотары. 
- У меня же деньги есть! 
Выйдя на солнце, он покачнулся. 
В магазине были яйца. 
- Пять, - показал он. 
- Штук? 
- Десятков... 
Хохот тряс груди. Опираясь на швабру, беззубо смеялась уборщица. 
- Паэйя, - объявила она. - Омлет по-испански... 
Он подложил ей подушку. Кофе, сигареты. Глаза засияли снова. 
- Можно я поживу здесь? 
В буквальном смысле спать в паре он терпеть не мог. Сны в одиночестве были ярче. 
Она засмеялась. 
- Надолго я не задержусь. 
Она приняла душ, оставив обмылок ему на бритье. Окровавившись, он держал скулу под водой. 
- Привезу тебе новые лезвия. 
За спиной у них бабка не удержалась: "Срам, говорят, творят такой, что прости Господи". Другая плюнула. 
Прохожие останавливались и смотрели вслед. 
В Москве они вышли из автобуса и спустились в метро. Пассажиры напротив уставились, как по команде. 
Инеc поехала дальше, он вышел на станции "Университет" - первый ее советский... 
На почте Александру выбросили письмо от бабушки. 
"Твоя мать пишет, что завел любовницу, нанял квартиру. Не дело делаешь. Прошу как последнего из рода: опомнись, внучек, и возьмись за ум. Выключат из студентов, что будешь белать?" Даже вложенный червонец не обрадовал, хотя по пути в зону он сообразил, что бабушка в виду имеет предшественницу: до Питера слухи дошли только сейчас. 
В кабину вошла сокурсница, брошенная чилийцем. В свое время она так и не добилась от Александра (который не мог тогда с холодным сердцем) ответной оральной услуги. "Смотри, ее отец тебя уничтожит". - "Чей отец?" "Но ты же, говорят, отбил у Иванова его прекрасную полячку?" 
При виде Александра Иванов вскочил. 
- Где она? 
Он сбрил усы, и лица на нем не было. 
- Кто? 
- Ты не темни. Она жива, по крайней мере? 
- Вполне. 
- Еще смеется. Надеюсь, ты ее не изнасиловал? 
- По обоюдному согласию. 
- Ну, друг... 
- А что? 
- Паника, что. Иностранка пропала. С факультета ходили по комнатам, спрашивали. Вот отчислят, узнаешь, как играть с огнем. 
Александр сел. 
- Но ты же с Полой - и ничего. 
Иванов убрал глаза. 
- С пальцем не сравнивай. Пола - соц. И она уже в прошлом. 
- То есть? 
- Штатника себе нашла. Зубы вставные, но USA. А я, м...к, остался без усов. 
- Вырастут. И впереди еще сто стран. 
- Если даже Польша такая развитая, то я просто, друг, не знаю. Не вернуться ли в свои пределы? Кстати, и тебе советую. 
Александр улыбнулся. 
- Я понимаю, у самого итальянка была... - Иванов вздохнул. Апостериори, я на твоем бы месте знаешь, что сделал бы сейчас? Трахнул кого-нибудь из наших. Для равновесия.