Стану твоим дыханием (СИ)

— Бля-я-я, — он резко отшатывается от прижимающегося к нему демона, пару мгновений смотрит ему в глаза, внутри сжимается от ужаса катастрофы, что только что сломала ему жизнь. Андрей толкает в грудь обнимающего его парня, поднимается на ноги… шатаясь, делает пару шагов и снова падает на песок, обхватив голову руками:
— Пиздец, какой пиздец, — слова глухо отхаркиваются из горла.
Что он сделал?
Что он, блядь, сделал?
Отсосал парню.
Пиздец, какой же пиздец.
Кто он теперь?
Голову сжимает стальным обручем, в висках ломит, тело горит, словно он попал в самый эпицентр пожара.
Андрей, пошатываясь, поднимается; смотрит невидящим взглядом вдаль… делает шаг вперёд, ещё один… прямо перед ним набрасываются на берег высокие волны… ещё шаг… быстрее… срывается в бег… и вот уже море обнимает его колени, раскрывая перед ним свои объятия.
========== Харон and Андрей ==========
Харон находится в каком-то тупом оцепенении. Не то, чтобы он не ожидал подобной реакции, хотя, положив руку на сердце, всё-таки, именно такой — не ожидал. Как-то привык к тому, что даже совращаемые им иногда «типа натуралы» не так уж и ярко реагировали на своё «грехопадение». Ну да, натуралы, конечно — наверное, именно поэтому они тусят в гей-клубах, не стесняясь, накачиваются спиртным и пялятся на контингент. И именно поэтому охотно идут, куда позовут, разве что, изредка немного поломавшись для приличия. Но здесь совсем другой случай — Харон понимал это и раньше, понимает — очень отчётливо — и сейчас. К тому же, полученное совсем недавно удовольствие расслабило настолько, что он практически потерял способность соображать и действовал чисто на инстинктах.
Конечно, он не хотел сразу же вставлять по самые гланды. И кончать в рот, не давая парню возможности отстраниться — тоже не хотел. Всё произошло само собой. Или хотел? Всё случилось слишком стремительно, а сейчас уже не до анализа. Сейчас Харон хочет только одного: чтобы его мальчик успокоился. Проснувшуюся совесть, начинающую подгрызать изнутри, Харон игнорирует — не время. Сначала парень. Нужно как-то успокоить его, что-то сказать… Что? Что это не конец света? Что если ему было хорошо, если понравилось, то это нормально? Что он нисколько не хотел его унизить и всё это просто рефлексы? Что не нужно загонять себя в какие-то глупые, придуманные кем-то рамки? Что не стоит насиловать свою сущность и жить так, как того требует социум, а не хочешь ты сам? Это, бесспорно, сказать, может, и стоит. Да вот только никто сейчас ничего не услышит.
Харон топчется на месте, не решаясь снова обнять раскачивающегося на песке парня, обхватившего руками свою голову. Колеблется, прикидывая, как лучше поступить в данном случае. Затыкает очнувшееся раскаяние, которое ядовито замечает, что лучше было вообще такого не допускать. Но делать что-то нужно, в конце концов, по его милости произошло то, что произошло, а значит, ему и надо теперь как-то разгребать образовавшийся пиздец.
Харон делает шаг в сторону парня, а тот поднимается и, словно сомнамбула, бредёт к морю.
«Смыть с себя грязь случившегося», — появляется в голове дичайшая по своему идиотизму мысль, и Харон подавляет невольно вырвавшийся нервный смешок.
Шаги парня ускоряются. Он уже почти бежит к воде, влетая в бушующую полосу прибоя. Даже у берега волна достаточно высокая — тело всё дальше уходящего в море захлёстывает взбесившимися волнами. Одна сбивает его с ног, но он поднимается и снова идёт вперёд, дальше, глубже…
«Море коварное, далеко не заплывай в шторм — течение здесь очень сильное», — слова Вахтанга, сказанные Харону накануне его поездки в город, словно обухом по голове. Включают, заставляют действовать мгновенно и без промедления. Потому что промедление может стать фатальным.
— Стой! — кричит Харон, но его голос тонет в шуме прибоя и разрывается на мелкие ошмётки бешеным ветром. — Вернись, я кому сказал? Стой, мать твою, — Харон срывается с места и бежит следом, бросаясь в разбушевавшуюся стихию.
Течение, действительно, очень сильное. Да и шторм неслабый. Харона с ног до головы обдаёт солёными брызгами и окатывает холодной водой. Одежда промокает моментально, кроссовки превращаются в тяжеленные гири и тянут вниз. Харон избавляется от обуви и настигает своё наваждение, у которого абсолютно безумный взгляд и почти белые, трясущиеся губы. Внутри словно ледяной когтистой лапой кто-то безжалостно сжимает сердце, и Харон пытается избавиться от этого парализующего страха.
— Ты что творишь, мать твою? — орёт он, хватая парня за плечи и пытаясь вытащить из моря. — Совсем охренел? Самоубийца недоделанный!
— Да пошёл ты! — таким же ором в ответ, и парень, вывернувшись из захвата, — держать мокрое тело, облепленное свисающими лохмотьями рубахи довольно непросто, — отталкивает от себя Харона.
Сильным толчок не получается — обоих швыряет в волнах. Харону удаётся удержаться и успеть подхватить почти потерявшего равновесие парня. Он тут же сгребает его и прижимает к себе, обхватив обеими руками.
— Выходим, — кричит он, пытаясь тащить за собой упирающееся наваждение. — На берег, живо! Быстро вышел, иначе я тебя собственными руками прикончу, паршивца такого. Ты понимаешь, что жизнь — это самое дорогое, что у тебя есть? Ты это понимаешь? Ты что удумал, а? Это не способ решения проблемы. Это бегство от проблемы. Ты сбегаешь от самого себя, нихрена не решив. Ты же сильный, мать твою, ты же не слабак. Что ж ты ведешь себя, как последний придурок?
— Сам ты придурок, — с ненавистью шипит парень, продолжая выворачиваться. — Отпусти меня. Отпусти, сказал. Сейчас же.
— Хрен тебе, — Харон стискивает дрожащее тело ещё крепче. — Отпустить… ага, щас, разогнался. Чтоб ты мне утопился здесь? Какой же ты идиот, что же ты…
— Топиться? Я? Из-за тебя? Ещё не хватало, — орёт в ответ наваждение. — Не дождешься, сволочь. Буду я из-за какой-то хрени…
— Вот именно, что из-за хрени, — Харон уже более спокоен — они почти вышли, но отпускать он никого не собирается, а постепенно продвигается к берегу, борясь с прибоем, подталкивая и таща за собой уже меньше упирающегося парня. А когда они оказываются на суше, падает на влажный песок рядом с тяжело дышащим несостоявшимся «утопленником». — Херня ведь, на самом деле. Ну сам посуди, если вдуматься, то ничего же не произошло такого, из-за чего…
— Ничего не произошло? — Андрей смотрит на него, как на умалишённого. — Ничего не произошло? А-а-а, ну для тебя, конечно, что произошло-то по факту? Ты-то таким способом по сто раз на дню упражняешься. Да?
Снова начинают дрожать губы, подступает озноб — то ли от холодного ветра и насквозь мокрой одежды, то ли от вновь закипающей ярости. Андрей подрывается на ноги, его ведёт в сторону, но он, покачиваясь, тем не менее, удерживает равновесие. Харон тоже вскакивает — мало ли, сейчас рванёт обратно. Но парень, сжав в кулаке край мокрой футболки Харона, дёргает того на себя.
— Ты, — шипит он в лицо Харону. — Ты, сука, поиграть захотелось? Скучно живёшь? Развлечение себе нашёл? Что же ты со своими друзьями-пидорасами так не развлекаешься? Что ты ко мне привязался?
— Послушай… — начинает Харон, не пытаясь отстраниться и отцепить от себя сжимающиеся в бессильной ярости пальцы, но закончить фразу не получается из-за набирающего силу крика, который чуть ли не перекрывает шум прибоя.
— Нет, это ты меня послушай, — Андрей делает шаг вперёд, заставляя противника отступить. — Что тебе надо от меня? Что ты там про душу пиздел? Это ты сейчас вот с душой моей разговаривал? Вот таким способом, да?
Андрей задыхается — эмоций слишком много, они вытягивают последние остатки энергии.
— Я ненавижу тебя, сука, — наваливается головокружение, ноги отказываются держать тело, и чтобы удержать равновесие, Андрей хватается за плечо стоящего напротив парня. — Душа, говоришь? О душе моей ты подумал? Да ты, не разуваясь, по ней прошёлся. Наплевал ты мне в душу, сука. Откуда ты взялся вообще? Зачем? Почему я? Ты залез ко мне в голову, я спать не могу, я везде тебя вижу — отвали от меня, я прошу тебя. По-человечески, блядь, прошу, если в тебе вообще есть что-то человеческое.