L.E.D. (СИ)

Я просто брожу по городу, иногда выходя на центральные улицы, иногда — совсем рядом с лесополосой или рекой на окраинах. Курю бессчётно. Вижу пару бездомных собак. Мусор. Следы на снегу. Свет в окнах. Желтый лёд в закоулках.
До тех пор, пока на улице не появляются заспанные люди, не открываются магазины. Город оживает, несмотря на то, что солнце ещё безмятежно спит за горизонтом.
Мобильный жалобно пискнул в кармане, но сетовал не на соседство с пистолетом, а на низкий заряд батареи. Наступило бессолнечное утро, которое застало меня в чужом районе, и в магазинах на меня откровенно глазели. В строительном, где я всё же купил замок на дверь, позвали менеджера на всякий случай. Тот же — усмехнулся, показал на пальцах среднюю сумму расценки и поманил за собой.
Пожалуй, это первый мой секс в столь ранний час, в столь неудобном месте, а именно в подсобке, да ещё и не снимая куртки. Просто животное сношение, я уже по ходу процесса припоминаю, что именно это за клиент, и как ему нравится. Иногда мне кажется, что я их по жопам и хуям быстрей различу, чем по лицам.
Наличка в кармане никогда не бывает лишней, и пока я работаю, в голове пусто. Никаких тяжёлых мыслей и забот. Только сосредоточенность.
Как только клиент удовлетворяется, вытаскиваю член и без труда надеваю штаны — профессиональная эрекция отличается от обычной, начинается и прекращается строго по желанию. Уже пять лет стажа, как-никак.
Менеджер улыбается, хлопает меня по плечу. Доволен. Я опять забываю, как он выглядит, как только выхожу на улицу под перешёптывание персонала.
К дому подхожу уже с рассветом, в голове по-прежнему звонко и пусто. Едва переступаю порог, как из спальни раздаётся истошный крик:
— Жрать! Я жрать хочу, ублюдок!
Бек, похоже, живее всех живых.
— Ну бля, я же не собака, — комментирует он то, что я затягиваю на нём ошейник.
— Я смотрю, ты мазохист, — подкалываю его, перекрепляя цепь, — не сопротивляешься.
— Есть смысл?
Бек потирает освобождённые руки и оценивает свои шансы. Правильно, нулевые, ошейник на нём действительно собачий, строгий, шипами вовнутрь, да ещё и удавка. Цепь от него обмотана вокруг моей руки, а сам я зол и раздражён.
— Можно мне хоть трусы? — спрашивает парень.
Ага, вспомнил о приличиях. Я непреклонен:
— Нет. Разорвёшь зубами, сделаешь из резинки рогатку, зарядишь зубом и выбьешь мне глаз.
— Да у тебя больная фантазия, чувак. У меня яйца просто мёрзнут, — жалуется Бек.
— Им полезно, — я дёргаю цепь. — Пошли, жрать дам.
Ест он и правда как не в себя, проглатывая огромными кусками всё, что видит съедобного, вперемешку с капсулами витаминов и протеина. У меня аппетита нет совершенно, в чашке снова кофе, крепкий, как виски.
Не для того, чтобы прогнать сон, просто именно такая горечь соответствует моему настроению.
Я становлюсь рассеянным, о чём мне сообщает Бек, справляющий нужду уже стоя:
— Я мог бы дотянуться вон до того штыря и убить им тебя.
— Мог бы, — я вяло подтягиваю цепь, — мог бы…
— Не, я понимаю, что ты только добра мне хочешь, — пока я снова связываю ему руки, парень совсем не сопротивляется, — это пока я нормальный. А потом… потом начнётся.
— Сколько ты у них пробыл? — спрашиваю.
— День? Два? Не помню. — Бек трясёт головой, блестящие кудри рассыпаются по плечам.
— Сбежал? — я подтягиваю цепь и щёлкаю замком.
— Да как бы… — мнётся, — мне кажется, один из них помог. Я не помню.
— Ещё б ты помнил, торчок сраный, — осматриваю конструкцию.
Теперь не вырвется и не сбежит. Хотя, вроде как, по адекватности и сам не собирается.
— Ты это… — Бек смотрит в сторону, — прости, наверное. За неприятности.
— Неприятности? — я вскипаю. — «За охренеть какие проблемы!» ты хочешь сказать? Да тебя уже ищут по всему городу!
Бек вздыхает, подтягивая колени к груди, потом бросает резко и зло:
— Может, аренду тебе заплатить?
— А что, — я сажусь рядом на кровать, окидывая взглядом его привлекательную фигуру, — это можно.
Столько ненависти в глазах. Столько злости в словах:
— Ты, урод трахнутый, не понял ничего?
Вид у Бека затравленный, панический. Но дело, кажется, совсем не в том, что у него приступ ломки, или совсем нет желания «платить аренду». Тогда в чём же?
— Ладно, — я встаю, — будешь сильно кричать — заткну. И не вздумай наблевать.
Оставляю его одного, прикованным и запертым. Я не собираюсь заботиться о нём больше, чем нужно для его элементарного выживания. Тут вообще идеальное убежище — даже если он будет орать во всё горло, снаружи никто не услышит. А с соседями я не общаюсь.
Ещё раз набираю птенчику. Гудки. Телефон жалобно пикает, 2% зарядки. Бросаю его на шнур в коридоре, достаю ящик с инструментами.
Когда ты долго живёшь один и постоянно экономишь — то давно сам себе повар, плотник и сантехник. Вот и сейчас я не испытываю никаких физических трудностей, пока меняю замок. Только моральные, потому что снег на заднем дворе пересекают полузанесённые следы маленьких ножек. Птенчик. Который пришёл с искренним желанием помочь, а я…
Может ли быть что… До меня всегда доходит туго. Вот если бы я увидел, как кто-то прикасается к птенчику, я бы… А что, если то же самое? Я метнулся в коридор к телефону. Должен был позвонить ещё раз.
Мигала синяя лампочка, на экране в открытом сообщении значилось одно короткое «Приходи.». От птенчика. Я заорал так, что потом услышал голос Бека:
— Сам, блядь, заткнись.
Когда я просунул голову в спальню, парень прокомментировал:
— Что, идёшь сосать прощение?
— Тебе что-нибудь нужно? — елейным голоском спросил я.
— Сдохнуть, — Бек закрыл глаза и отвернулся, устраивая спутанные руки поудобнее.
— Сам справишься, — говорю ему вместо прощания.
Выскочив за дверь, ощущаю приступ ликования. Чёрт возьми, возможно, мы сейчас навсегда расстанемся, но насколько легче, чем эта неизвестность. Что угодно, кроме неё.
========== 12. Тьма ==========
Он стягивает с себя футболку, так быстро, что я не успеваю его остановить. Потом шарит в ящике и протягивает мне какой-то свёрток со словами:
— Вот, это не совсем то, конечно, но если тебе так нужно.
Моток верёвки. Очень хорошей. Плотной. Это значит, что он предлагает мне…
Дрожит худым тельцем, стараясь не выдать страх. Боги, какой же он… слов просто нет. Он просто потерялся, запутался. Не знает, что ему делать.
Обнимаю его, хрупкого. Вцепляется в меня ручками, хнычет. Я только и могу, что повторять: «Прости, прости». Я и не подозревал, что так много значу для него. Что он совсем не играется со мной, и так страшно боится одиночества, что готов мне даже отдаться. Да ещё каким образом! Ну же, маленький, птенчик мой. Перестань. Не рви мне сердце!
Отстраняю его от себя, убираю прилипшие волосы с личика. Целую. Мокрые щёки, глаза, губы — всё подряд, лишь бы успокоить его. Сейчас не важно, кто виноват. Мой любимый — плачет, я должен его успокоить.
— Мне страшно, — всхлипывает, — мне страшно!
— Тихо, тихо, — уговариваю я его, — я ничего тебе не сделаю.
— Нет, — дрожит в моих руках. — Ты только друга не трогай больше, пожалуйста, не надо!
Снова плачет, я снова его укачиваю.
— Не делай ему больно, хватит, пожалуйста!
— Не сделаю, — я кутаю любимого в одеяло, — никогда не сделаю, я обещаю. Хочешь кофе?
Мне не приходит в голову никаких идей получше, но птенчик, на моё счастье, шмыгнув носом, кивает.
Вцепляется в меня, но потом доверительно утыкается в шею, когда я поднимаю его вместе с одеялом и несу на руках. Ещё привыкнет, он же совсем не тяжёлый.
— Ну что ты меня, как невесту! — пихает тонкой ручкой в плечо.
— Ты без тапочек! — усмехаюсь я в ответ.
Любимый болтает босыми ногами в воздухе, пока я спускаюсь с лестницы, и уже совсем успокоился.
Когда сидит на стуле, в коконе из одеяла — ещё больше напоминает птенца в гнезде, озабоченно вертящего головой.