L.E.D. (СИ)

Пробует сопротивляться, когда я вытираю его большим полотенцем, но потом смиряется и позволяет мне это. Теперь он — сияюще-чистый, а ко мне вернулось романтическое настроение.
Его улучшению способствует вжимание птенчика, как он и хотел, в пушистый белый мех. До вина мы так и не добрались. Какой там. Мы и без того достаточно опьянели друг от друга, от поцелуев, прикосновений, запаха. Я до конца не верю в происходящее, но предпочитаю об этом не думать.
Только почему любимый так прижимается ко мне, трётся и выгибается?
— Может мы… ну… — шепчет.
Змея внутри раскрыла алую пасть и зашипела. Возьми его. Он твой. Сожри. Сомни. Сделай своим. Я не слушаю. Страшное подозрение закрадывается мне в душу.
— Скажи… а что ты об этом знаешь?
Краснеет, отворачивается. Сопит. Ничего. В восемнадцать-то лет. Я в его возрасте уже мог консультантом работать.
— Какие-то проблемы? — бросает немного раздосадовано.
— Видишь ли, — я выпускаю его из объятий и сажусь рядом, спиной к огню, — секс между мальчиками немножко отличается от обычного.
Отвернулся, надулся. Молчит. Но как же мне не хочется просвещать его касательно не самых чистых и приятных сторон этого вопроса! Только не сегодня, не здесь.
Наклоняюсь, целую его в шею, шепчу в ушко:
— Давай по-другому?
Изворачивается. В глазах — хитрющие огненные чёртики.
— Давай! — заявляет довольно нахально.
Извращённая птичка. Ну, раз согласен… Есть один неплохой вариант, для «второго захода» как раз подойдёт…
…стоим друг напротив друга на коленях, мне пришлось чуть шире расставить ноги, чтобы находиться на одном с ним уровне. Ласкаемся. Целуемся. В глазах любимого отражается огонь, который согревает нас сбоку. Охраняет нас. Трепещет, как мы. Дух Хогманей.
Обмениваемся любезностями. Я, лаская член птенчика, который так удобно и приятно держать в руке, в то же время ощущаю тонкие пальчики любимого на своём. Мы так близко, что постоянно соприкасаемся, сталкиваемся. Ритм стараемся держать один, но всё время кто-то из нас сбивается, ощутив особенную приятность.
Любимый кладёт мне голову на плечо, обнимает свободной рукой. Стонет, и его обычно звонкий голосок звучит неожиданно грубо, хрипловато. Жутко заводит.
Обнимаю его в ответ, закрываю глаза. Позволяю и себе расслабиться, застонать. Раз, другой… не потому, что этого попросил клиент. Потому, что действительно хочется. Потому что движения руки птенчика, которым, может, и недостаёт силы или уверенности, доводят меня до такого уровня блаженства, которое не подарит и самая шикарная задница.
Потому что это — любимый. И я с ума от него схожу, и совершенно дурею от того, что это взаимно. Но, похоже, я приложил слишком профессиональные усилия, потому что любимый не выдерживает натиска первый.
Стонет, почти кричит. Громко, гортанно. Никогда бы не подумал, что он так может. Дрожит, впиваясь ноготками мне в розы, пачкает спермой мне руку, а себе животик. Пара капель срывается вниз и падает на мех.
Открывает свои зеленоватые глазищи, улыбается мне. Целует, и… продолжает меня ублажать, поглядывая с хитринкой, мол, ты скоро?
Ещё как скоро, если ты так и продолжишь целовать мне шею, покусывать ухо, если продолжишь так же настойчиво требовать от меня оргазма. Притягиваю его ближе, глубоко целую, чтобы не застонать в голос. Понимает, хитрец. Ускоряет движение, сжимает пальчики сильней…
— Фе-е-е, — смеётся, показывая мне испачканную ладонь, — гадость какая!
— Ах так! — переводя дыхание, отвечаю, и вытираю об него тоже не самую чистую руку.
Взвизгивает, потом снова смеётся. Целует меня. Вздыхает:
— Что купались, что не купались.
— Повторим? — я встаю и протягиваю ему руку, чтобы помочь подняться.
Медлит, и смотрит на меня как-то странно. Приоткрывает ротик, но так и не решившись ничего сказать, подаёт мне руку.
Купаемся мы намного быстрее, чем до этого. Ночь подходит к концу, родители птенчика могут явиться в любой момент, а у нас тут не прибрано и сексом пахнет. Лечь спать мы решили всё-таки вместе в комнате птенчика — она запирается. А вот шкуру тащить на чердак не было никакого желания, поэтому её просто вытерли от следов нашего пребывания и оставили в зале. Погасили камин. Новогодняя ночь закончилась.
♥♥♥
Если я мечтал проснуться от поцелуя, ну или хотя бы от объятий, то это я зря. Потому что разбудил нас стук в дверь, и птенчик пошёл открывать.
— Кофе хочу, — заявила его сестрица с порога, — и мне скучно.
И с любопытством заглянула в комнату. Я как можно более доброжелательно помахал ей рукой. Варить кофе, судя по всему, предстояло мне.
— А где мама с папой? — интересуется птенчик, пока я готовлю кофе, зевая, а остальные ждут.
— Их поклевала большая птица перепел! (1)
— Странно, что ты осталась невредимой, — не могу не подколоть её сонный и злой я.
— Да меня бы вообще принесли, — отвечает девушка, — если б не этот чёртов сын мэра.
— Отбирал стаканы?
— Нет, был красавчиком. Ну не могла же я в его присутствии нажраться! Это на твою рожу тошно трезвой смотреть!
— То-то я тебя трезвой никогда не видел, — улыбаюсь.
— Ну, и как, познакомились? — это уже любопытствует птенчик.
— Познакомились, — тянет девушка, — и общались, и танцевали. Там все такие уродины остальные! А он смотрит на меня, а как будто мимо. Бесит так! Может, он по вашей части, а? У вас-то, как я вижу, ночка бурно прошла! Шкуру вон где-то достали, камин жгли. Романтики!
— Завидуй молча, — я ставлю кофе ей под нос, — он, скорее всего, знает о твоих похождениях.
— Меня, кстати, официально представили, как аристократку вашего клана! — сестра птенчика пропустила моё язвительное замечание мимо ушей.
— Значит, родители от тебя всё-таки совсем отказались, — немного печально произносит любимый.
— Не очень-то и надо, — бросает девушка, — мне твоей сестрой больше нравится быть.
— Правда? — распахивает глазищи наивный птенчик.
— И наследство нормальное, — я подсаживаюсь за стол.
— Я и так не бедствовала, — теперь уже законная сестра птенчика вскидывает голову. — Это у тебя даже права носить тартан нет.
Интересно, откуда она знает. Я никогда и не стремился. Все эти бутафорские кланы, общества… что-то астрономически далёкое.
— А я и не потомственный шотландец, — невозмутимо прихлёбываю кофе.
Заметно, что расстроилась от того, что подкол не достиг цели. А вот любимый кажется заинтересованным, но молчит. Потом расскажу как-нибудь, если спросит.
— Теперь, кстати, — обращаюсь я к любимому, — можешь официально запрещать ей шляться.
— А я могу тебе официально за брата рожу расцарапать, — самодовольно ухмыляется, — но кто-то до меня лучше постарался.
— Хватит! — обрывает нас любимый. — Знаешь, — обращается ко мне, — а давай сегодня навестим твою маму?
Логические цепочки у него в голове строятся ещё непредсказуемей, чем в женской. И срабатывают совершенно случайно.
— Я пас, — отвечает за меня его сестра, — я спать.
Мнусь. Отвечаю:
— Мне бы не хотелось…
И дело даже не в том, что я там больше года не был. Совсем в другом. Но любимый, загоревшийся идеей, возражений не терпит.
И после кофе мы всё же отправляемся в больницу, по пути купив обычные гостинцы, и озадачив продавца просьбой собрать букет из цветов, которые «самые приятные на ощупь и хорошо пахнут». Оказывается, хризантемы.
Я не хочу идти. Я предчувствую беду. Я ещё помню, что говорила мне мать, в те редкие моменты, когда была трезвой. Может, забылось, всё уже не так и не актуально. Может.
Не изменилась с того момента, как я видел её в коридоре. Такая же беленькая и аккуратненькая. Как жительница облачной страны. Может, и обойдётся.
— Здравствуй, мама, — говорю я тихо.
— Здравствуйте, — вежливо произносит птенчик.
Лицо матери смягчается:
— Здравствуй, сынок. А кто это с тобой?
— Мой любимый человек, — осторожно отвечаю я.