L.E.D. (СИ)

Хоть бы пронесло. Хоть бы.
— Подойди поближе, — просит мать птенчика.
Он подходит, кладёт букет на постель. Слепая, мама ощупывает сначала цветы, потом руки любимого, лицо. Тот не шевелится. Видимо, никогда не знакомился с такими людьми.
Мама улыбается:
— Как тебя зовут, красавица?
— Я не девочка, — смущается птенчик, — меня зовут…
Но договорить ему мать не даёт. Её лицо каменеет, бледнеет, она громко вопрошает меня:
— Как ты посмел? Как посмел ты, ублюдок, привести ко мне этого… мерзость эту? Убирайтесь. Вон!
Птенчик отшатывается. А мать почти кричит, и откуда у неё столько сил? Перечисляет все гадкие и отвратительные слова, приписывает нам такие грехи, по сравнению с которым содомский — детская шалость.
Тяну опешившего любимого за руку за собой. Вслед нам летят оборванные лепестки и отборные проклятия. Позор-то какой. На нас пялятся медсёстры и некоторые пациенты. Лучше позаботьтесь о матери, ей там успокоительные нужны.
— Она не в себе? — озабоченно спрашивает птенчик уже на улице.
— Нет, она всегда такая.
Меня душат злые и яростные слёзы, но я их не пускаю. Ну я-то ладно, не понятый, отвергнутый ребёнок, который с шестнадцати — продаёт себя, и слова доброго не стоит. Не очень-то и нужно мне уважение человека, который всё на свете на бутылку сменяет. Но любимого, любимого-то так за что? Светлейшее, невинное создание?
— Прости, — трогает меня ручкой, — зря я настоял.
— Это ты её извини. Если сможешь.
— Мне кажется, она потом будет плакать в одиночестве, — любимый обнимает меня. — Все мамы так делают, когда накричат на своих детей.
Хотел бы я, как ты, в это искренне верить. Хотел бы.
Комментарий к 18. Хризантемы
________________
1. В оригинале: «лечились при помощи виски», отсылка к пословице «Если виски не может излечить болезнь — она неизлечима!»
========== 19. Кукла ==========
Видно, что любимый расстроился, и отпускать его таким мне не хочется. Тем более, осталось, чем его порадовать. Тяну его за собой, через дорогу, на площадь, где праздничная ель. Скоро её уберут и забудут. До следующего года.
— Смотри! — показываю птенчику на верхушку.
Послушавшись, посмотрев и убедившись, что там нет ничего необычного и я его обманул, опускает взгляд:
— Что?
— Вот, — протягиваю ему на ладони кольцо, — с Новым Годом.
Замер, не решаясь взять.
— Ты предлагаешь мне…
— Нет, это как бы… — оправдываюсь. — У меня такое же.
Да-а, плохая была идея для подарка.
— Я согласен.
Схватывает кольцо, надевает себе на пальчик. Подошло. Заметив моё очень сложное лицо, смеётся:
— Я понял, понял! Своё покажи!
Некоторое время любуемся кольцами, как будто и правда свежепомолвленная парочка.
— А я тут… — копается в кармане курточки, протягивает мне коробочку, — вот.
Открываю. Серьги. С чеканным узором. Змея, переплетённая кельтским узлом.
— Ты точно не перепутал подарки? — улыбаюсь.
— Неа. Одну тебе, одну мне. А, и сертификат в салон.
Я внутренне вздрагиваю. Добровольно делать в себе дырки? Бр-р. Но это мои страхи, птенчика, похоже, перспектива совершенно не пугает:
— Интересно, а они сегодня открыты?
Открыты, и мастер, курящий на крыльце, кивает мне. Узнал. Ещё бы, он же и покрыл мне спину и руки розами. Как не узнать. Да и рожа у меня приметная, такую забудешь. Косится на нас подозрительно, но вопросов не задаёт. Предлагает несколько базовых вариантов серёжек, но у нас всё при себе.
Любимого мучает нетерпячка, поэтому я уступаю очередь. Мастер ощупывает ему ушко, смазывает раствором, ставит крохотную точечку. Подносит аппарат, щелчок. Любимый выглядит удивлённым. А морщится тогда, когда, побрызгав спреем, татуировщик меняет серьгу на нашу. Но всё равно улыбается и глядится в зеркало на стене, пока готовлюсь я.
Мастер, проделывая те же подготовительные манипуляции, показывает в сторону птенчика и спрашивает меня глазами. Киваю. Да мне орать об этом на каждом углу хочется. Он мой. Мой.
Действительно, это не больно, но немножко неприятно. Я даже не смотрю, как это выглядит. К моему лицу ничего не подходит. Гасим сертификат, выходим подышать. Надо же, я справился.
— Ой, у тебя кровь! — пугается любимый.
Вытирает платочком мне шею, и от вида бурых пятен на белой ткани мне становится немного нехорошо.
Обнимаю любимого, глубоко дышу. Это просто глупый страх, с которым нужно справиться. Не получается, особенно когда чувствую, что по шее снова течёт что-то тёплое. Но не могу же я заорать и в обморок упасть?
— Мне домой пора, там Бек… — отмазываюсь.
— Точно! Иди, конечно, — любимый отстраняется. — Вот!
Протягивает мне платочек, я беру.
— Не провожай, — улыбается, держит меня за руку, — иди!
Безумно хочется его сейчас поцеловать, но мы посреди улицы в разгар дня. И мы — мальчики. На нас всё равно обернутся.
Дом встречает меня неправдоподобной тишиной. Пока разуваюсь, успеваю подумать довольно страшное, но вероятное — Чар обманул нас и всё-таки прикончил Бека. Плохо, конечно, но где труп?
Ничего подобного, совсем даже наоборот, я бы сказал. Парни, оба, в спальне. Но одетые, и выглядят так, как будто заснули спонтанно и жутко измотанными.
Трясу Чара за плечо, он просыпается, снимает с себя руки Бека и показывает мне жестом: «покурим». Киваю.
Выходим на задний двор, блондин щурится на белизну тонкого снега. Протягиваю ему сигарету, подкуриваю. Затягивается, произносит только:
— Его всю ночь ломало.
И замолкает. Вот так. У кого-то была самая лучшая новогодняя ночь на земле, а у кого-то — одна из самых худших.
— Привязал бы да ушёл, — пожимаю плечами я, — это обычное дело.
Уставился на меня своим кошачьими глазами, потом отвёл взгляд.
— Я не смог.
— Только не говори мне, что ты…
Блондин зыркает на меня с ненавистью, шипит:
— Заткнись! Я… я…
— Ой, а мне сигаретку?
Бек высовывается из двери, зевает.
— Тебе вредно, — отвечаю, — бросай. Ты ж у меня уже таблетку украл?
— Украл. Я одну, — не выглядит расстроенным и закрывает дверь.
— Не поддавайся, — затянувшись, продолжаю разговор с Чаром, — поверь, тебе это не нужно.
— Сам знаю, — огрызается, — стабильность, семья, дети…
— Именно, — подтверждаю, — а не этот наркоман трахнутый. Он сторчавшийся, понимаешь?
Янтарь глаз прожигает меня:
— Но ты же его пытаешься спасти.
Затягиваюсь, беря паузу, отвечаю:
— Не бывает бывших наркоманов, Чар. И если с веществ, возможно, он и снимется, то с секса — никогда.
— Ты что несёшь вообще? — блондин отбрасывает окурок подальше в снег.
— Не понимаешь? Он ничего не умеет, только задницей работать. Даже сдержать себя не в силах. Он животное, Чар, жи-вот-но-е.
— Замолчи! Прекрати!
Видно, что и сам блондин мечется, не может никак ни осознать свои чувства, ни склониться в сторону их отрицания. Шаткое положение. Самое время, чтобы отвратить парня, предостеречь от ошибки, от роковой любви к этой красивой кукле. Такой любви, что не принесёт ничего, кроме боли. Я знаю. Я когда-то любил почти такую игрушку. Только одержимую деньгами.
— Хочешь проверить? — усмехаюсь.
— Да ты сам — блядь! — вскипает блондин, — Буду я тебя слушать!
— Не ори, — подпускаю в голос чуть-чуть угрозы, — ты просто боишься правды.
— Хорошо, — Чар встряхивает головой, — попытайся мне что-то доказать.
Бек купается и, пока я его жду, развалившись на диване, Чар мечется туда-сюда, как запертый хищник. Я едва ли не слышу, что у него мозг скрипит. Покусывает ногти на здоровой руке, бросает в мою сторону рассерженные взгляды.
Наконец, наш помытый красавец является к нам во всей наготе. Даже полотенце вокруг бёдер не обернул, что уж там говорить про джинсы.
— Вы меня ждёте, что ли?
— Тебя, тебя, — отвечаю, — ты не желаешь трахнуться с нами обоими?