Phantom (СИ)

— Он там? — нервно спрашивает Джин. — Дай этому блондину трубку.
— Он рыжий, — уже смеётся в голос Юнги.
— Вчера утром он был блондином, — растерянно говорит Джин.
— Ой не могу, — ухахатывается Юнги и, держась за живот, сползает по стенке на пол.
— Чего ты смеёшься? Я вообще-то серьезно.
— Чимин, — еле произносит Мин и снова заливается смехом. — Блондина зовут Чимин, а Теха - мой кот, и я такого даже врагу не пожелаю.
Пауза на том конце трубки длится несколько минут.
— Да ты издеваешься! Какой кот! Какой Чимин! Что ты несешь? — Джин кричит так, что Юнги приходится держать трубку на расстоянии.
— Теха — мой кот, Чимин — мой друг. Что тебе не понятно? — Мин с трудом удерживает очередной приступ смеха.
— Намджун охренеет, да я сам в шоке, — уже спокойно говорит Ким.
— Если ты сохранишь в секрете, что Теха - кот, я дам тебе номер Чимина и, более того, намекну, что ваша эта симпатия взаимна. Дай только кота покормить.
— Серьезно? — выпаливает Джин. — Намджун будет продолжать думать, что Теха - человек, обещаю. Только помоги мне с Чимином.
Юнги наполняет миску Техи и удобно усаживается на стуле с телефоном в руках. После получасового разговора с Джином Юнги прибирает кухню и идёт в спальню за котом. Теха, конечно же, идти на улицу категорически отказался, расцарапал Мину пальцы и в сотый раз убедил его, что стоило завести собаку. Вдоволь нагулявшись и купив себе каштанов, Мин ровно без десяти пять стоит перед офисом Намджуна и курит.
— Едем в детский дом номер три, — на ходу приказывает Ким и сразу идёт к дверце автомобиля. Юнги нехотя отбрасывает окурок на тротуар и садится за руль.
— Зачем нам в детский дом? Вернуть меня хочешь? — пытается шутить Мин.
— Сегодня же день города, моя компания детям праздник организовала. Так что едем подарки раздавать.
— Как мило, что ты лично контролируешь. До нас подарки не доходили, застревали где-то в верхах. Но знаешь, что обидно — все мажоры берут под опеку детдома в центре, будто им внимания и так не хватает, а те, что на окраинах, перебиваются, как могут.
— Никогда об этом не думал, — задумывается Ким. — Но в твоих словах есть правда.
— Подумай. Поверь мне, есть такие детдома, где даже отопления нормального нет, а на носу зима. Я хотел, чтобы меня усыновили большей частью из-за холода, терпеть сил не было, - с грустью в голосе говорит Мин.
— Как можно было тебя не усыновить, — пытается пошутить Намджун.
— Спокойно, — хмыкает Мин. — Я вечно болел и угрюмый был. Ты сам бы усыновил ребёнка?
— Тебя бы усыновил, — усмехается Ким. Юнги только недовольно фыркает.
— Ты прости, что тебе надо туда возвращаться. Если невмоготу, то я могу и сам поехать, — продолжает Намджун.
— Всё нормально, это же моя работа — возить тебя, и даже в детдома.
Юнги прибавляет звук радио, показывая, что больше говорить о детдомах не хочет.
Юнги, конечно же, солгал. Ничего нормального, пока он топтался в большом зале, украшенном шариками и бумажной мишурой, с ним не было. Он следит за тем, как Намджун обнимает и разговаривает с каждым малышом, как внимательно слушает стишки, как раздаёт подарки. Мин нервно вертит на запястье часы и всё порывается сбежать. Раны оказались слишком свежими, даже не планировали затягиваться, каждая из них сейчас кровоточит и по-новой возвращает все те воспоминания, которые Юнги считал давно погребенными. Намджун, видимо, чувствует настроение младшего, и пусть Юнги каждый раз, когда старший к нему оборачивается, улыбается, Ким не верит этой тусклой улыбке — всё равно подходит и спрашивает его о самочувствии.
До квартиры Намджуна они едут молча: один так и тонет в свежих воспоминаниях без шанса выплыть, а второй борется с разрывающими грудь чувствами, ни одно из которых донести до Юнги сил и смелости не хватает.
Мин прощается с боссом, загоняет машину в гараж и плетётся на остановку. Усевшись на единственное пустое сиденье в автобусе, Юнги прислоняет голову к стеклу и прикрывает веки. Ему приходится напоминать себе, что он больше не живет в детдоме, что больше не ждёт родителей, что вообще никого не ждёт. Вот только прошлое оказывается сильнее настоящего, оно давит на черепную коробку, поднимает из глубин подсознания мрачные картинки из детдома, и Юнги чувствует, как кожу покрывает липкий страх. Он вскакивает с сиденья и, попросив водителя остановиться, вылетает из автобуса. Свежий ночной воздух не помогает — приступ паники не отступает. Юнги просто идёт прямо, не думая о своём маршруте, и пытается унять проснувшийся внутри чудовищный страх. Он будто сейчас сидит в углу своей крохотной комнатки в приюте, которую делит ещё с тремя малышами. Он дрожит от холода, от отчаянья, от страха перед будущим, которого как такового и нет, и продолжает обнимать острые коленки. Его только что вернули в комнату после очередного «показа» потенциальным родителям, и Юнги уже знает, что его не возьмут.
Он продолжает убеждать себя, что это прошлое, что это чудовище, проснувшееся в глубинах сознания, не существует, что надо только захотеть, и оно исчезнет, вот только самовнушение не работает. Юнги выкуривает очередную сигарету и, проходя мимо какого-то бара, притормаживает — выпить кажется единственной хорошей идеей, может, хоть алкоголь поможет притупить разрывающие мозг воспоминания.
Юнги, не поднимая голову, проходит через накуренное помещение прямо к барной стойке и заказывает сразу шесть шотов текилы. Выпив все шоты залпом и только после шестого закусив их лимоном, Юнги просит повторить. Ни в одном глазу: ни страх, ни паника, ни мерзкое хлюпающее внутри зловонное болото, образовавшееся из неоправданных надежд — ничего не исчезает. Юнги так же херово, как тогда, когда он только вошел, может, даже еще чуточку больше, потому что пить на голодный желудок не стоило. Он выпивает ещё шесть шотов, слушает жалобу на своего бывшего сидящей слева блондинки и, только соскользнув со стула, понимает, что пьян. Кое-как переставляя ноги, Юнги выходит на улицу.
Холодно. Юнги ёжится, не понимая, этот холод внутри него, или всё-таки это потому, что он стоит в одной рубашке. Он плетётся в сторону дороги и ловит такси. Юнги нужно согреться — это вопрос жизни и смерти, нужно прямо сейчас, чтобы его обняли, чтобы поглаживали по спине и шептали слова успокоения, чтобы закопали обратно вырвавшегося наружу старого Юнги и вернули настоящего. Единственный человек, который всё это может, и единственный человек, от которого Юнги всё это надо — живёт в высотке в центре. Мину сейчас плевать на все нормы и морали, плевать на последствия, на правильность-неправильность ситуации, он хочет его рук, его тепла, его голоса. Он должен пойти к Намджуну, потому что только рядом с ним ему хорошо. Иначе его сердце лопнет. Иначе он не справится. Один он не сможет.
***
Намджун уже собирается идти спать, когда слышит звонок в домофон. Ким несколько секунд не веря смотрит на изображение на экране домофона, а потом, всё-таки убедившись, что это точно Юнги, поспешно открывает ему дверь в подъезд и в свою квартиру.
— Что случилось? — обеспокоено спрашивает Намджун и втаскивает Юнги в квартиру. Мин нетрезв: это чувствуется и по запаху, и по тому, как ему приходится постоянно опираться о стену.
— Мне холодно, — Юнги смотрит в пол, пусть он немного и пьян, но ему дико неудобно, хотя о том, что пришел сюда — он не жалеет. Один голос Намджуна - и Мину уже получше.
Ким запирает дверь и, взяв парня за руку, идет в гостиную.
— Посиди здесь, я принесу тебе одежду, встанешь под горячий душ и согреешься, — Намджун идёт в сторону спальни, а Мин следует за ним.
— Не хочу, то есть не надо душ, мне внутри холодно, — бурчит Юнги, остановившись напротив него. — Я думал, что я уже пережил тот этап, но оказалось, что нет. Поэтому я просто посижу чуть-чуть у тебя и пойду. А ты посиди рядом. Если можно, конечно.
— Малыш, — нежно говорит Ким, притягивает парня к себе, крепко обнимает, кладёт свой подбородок на его затылок и, вообще, ведет себя именно так, как Юнги и хотел.