У «Волчьего логова» (Документальная повесть)
Взволнованная прочитанным, Александра Мефодьевна только теперь в полной мере осознала, какой опасности она подвергала людей, к которым шла. С чего начать разговор, как пояснить Марфе Давыдовне Полянчук, бывшей учительнице, причину столь поспешного и тайного отъезда сына? Однако, только она переступила порог Марфиной хаты, как забыла о своих сомнениях.
Увидав ее, Марфа Давыдовна обняла, расцеловала, подала стул. Учительница была еще молодой, красивой женщиной. Только на висках пробивалась едва заметная седина и еще больше стали глаза: глубокие, умные, все понимающие.
Учительница сама повела разговор. Не давая воли чувствам, рассказала, как с последним эшелоном наших войск оставил Калиновку ее старший сын Юрий. Вот уже год она ничего не знает о его судьбе. Александра Мефодьевна, в свою очередь, рассказала о событиях в Павловке, про расстрелы и аресты заложников.
— Неделю назад арестовали Милентия Кульчицкого, а теперь ищут моего Гришу. Ему надо уехать отсюда немедленно. Вот и пришла к вам, чтоб из вашей хаты прямо к поезду его проводить… А то его на перроне задержать могут.
— Тут надо подумать. От нас перрон не видно, надо, чтоб кто-то возле вагона стоял, — вслух размышляла Марфа Давыдовна, — а другой на улице подавал знак.
— Все это хлопцы сделают… — увлекшись беседой, заметила Александра Мефодьевна.
— Какие хлопцы?
— Какие, да из ихних же… — Она уже хотела назвать имена, одинаково знакомые и ей и учительнице, но тут же спохватилась. Ей было строго-настрого приказано никаких имен не называть. — Ну, с которыми он дружил…
Учительница, конечно, заметила, как осеклась ее собеседница, и с грустной улыбкой сказала:
— Я понимаю, Александра Мефодьевна, что у него есть друзья, как и у каждого парня его лет. Вот пусть бы кто-то из них и пришел сюда, посоветовались бы, разработали бы своего рода план… Тут надо действовать наверняка.
— А давайте вот вдвоем и посоветуемся! — схитрила мать.
— Какой из меня советчик, — терпеливо, как школьнице, сказала учительница. — Есть советчики получше меня.
— Кто? — насторожилась Александра Мефодьевна.
— Хотя бы я.
С этими словами, отодвинув пеструю занавеску, из второй комнаты к ним вышел незнакомый Александре Мефодьевне мужчина лет сорока. Говорил он по-русски, слова получались четкие, жесткие.
— Знакомьтесь, — сказала учительница.
— Блохин, — протянул он руку.
Александра Мефодьевна пугливо отпрянула, но потом поспешно встала и пожала ему руку.
— А вы не волнуйтесь, — спокойно, размеренно выговаривая каждое слово, сказал он, — у меня больше оснований бояться, но, как видите, я даже согласен помочь другим. К сожалению, только советом…
Держался он уверенно, был подтянутый, с военной выправкой. Гражданский пиджачишко совсем не шел ему.
— Извините… — Александра Мефодьевна не знала, как назвать его: Блохин, товарищ Блохин или пан Блохин? Поэтому решила никак не называть. — Извините, но я хотела только договориться насчет того, чтобы Гриша пересидел здесь до поезда. А больше я ничего не знаю.
— Это не беда. Пусть подойдет кто-то из его товарищей, и мы гут все подготовим.
— Хорошо. Хорошо. Я пойду. До свидания… — заторопилась она.
Марфа Давыдовна провела ее до крыльца и, заглянув в глаза, сказала:
— Передайте вот что: Марфа Давыдовна ручается за этого человека. Ему можно доверять. Ясно?
Через несколько дней Петро Довгань, Петро Волынец и Игорь Коцюбинский направились в Калиновку, чтобы разведать обстановку. Шли втроем, чтобы там можно было соблюсти все предосторожности.
Не успели дойти до края села совсем немного, когда навстречу им вышли трое в форме — два немца и полицай. Узнали в третьем Чумака. Это было особенно некстати. Петро Довгань сунул руку за пазуху, где лежал парабеллум, и поставил его на боевой взвод.
Когда поравнялись, немцы сняли с плеч винтовки, поставили их прикладами на землю и один вяло сказал:
— Хальт!.. Документ…
Хлопцы вытащили аусвайсы, а Игорь полицейское удостоверение. Петро Довгань сверлил глазами Чумака, но тот, повернувшись к нему боком, сказал немцу:
— Пан жандарм, эти все трое товарищи Милентия Кульчицкого и Гуменчука Григория, которого ищут. Одна компания.
Из всего этого немец понял только слово «товарищи». Тыча пальцем то в Довганя, то в Волынца, он спросил, растягивая это слово:
— То-ва-ри-щи? Кам-ра-де?
— Да, да! — широко улыбаясь, сказал Волынец по-немецки. — Мы с ним камрады. И я, и вот Игорь, он в полиции служит, и Петя. Все мы когда-то с вашим коллегой, — Волынец кивнул в сторону Чумака, — учились в одном классе. Мы его товарищи.
Все это Волынец говорил по-немецки, быстро, не задумываясь, со смешком. Немцы смотрели на полицая. Тот не возражал, потому что ничего не понимал. Он даже разинул рот от напряжения, пытаясь вникнуть в смысл слов Петра.
Немцев же такие сентиментальные воспоминания совсем не интересовали. Один из них нетерпеливым жестом остановил Волынца и, повернувшись, зашагал дальше. Полицай и второй жандарм пошли за ним следом. Чумак ничего не мог понять, но и дальше объяснять что-либо немцам не решался. Могли дать по зубам, чтобы не был навязчивым.
Когда хлопцы пришли в Калиновку, Игорь направился в свою железнодорожную полицию, в казарму, чтобы узнать, спокойно ли вокруг. В любом случае его пропуск и форма полицая могли пригодиться. Волынец остался караулить возле дома. Порог переступил только Довгань.
Но дома, кроме Мити — младшего сына учительницы, никого не оказалось.
— Вы посидите трошки, а я сейчас позову дядю Григория.
Митя надел пеструю кепочку и выбежал из дому. Петро тоже вышел на крылечко, стал в тени под вишней и, подождав, пока подойдет Волынец, сказал:
— Последи, сколько их будет идти. Блохина нет. Митя побежал за ним.
Вернувшись в дом, Довгань сел у окна. Вскоре пришел и Блохин. Вошел, улыбнулся, протянул руку.
— Блохин.
— Петро… Довгань.
— Это что, фамилия или кличка?
— Я ж у вас не спрашиваю…
— Ну хорошо. На чем погорел ваш товарищ?
— Хотел украсть велосипед… Пацан еще. Покататься захотелось.
— Угу… — Блохин испытующе посмотрел на Петра, — а вы кем ему доводитесь? Родственник?
— Мы в Павловке все родственники.
— Значит, каждый вам дядя… и каждая тетя…
— Нет. Зачем же так. Никто он мне, — ответил Довгань.
Каждый хотел взять инициативу в разговоре.
— И много у Гриши — так, кажется, зовут этого парня — родственников вроде вас?
— Да есть немного.
— Голыми кулаками из камня высекаете искру? Кто же еще, кроме вас?
Петро встал.
— Бувайте здоровеньки! Если мое не в лад, то я со своим назад. На допрос мне можно и в управу попасть. Мы многого не просили — посадить товарища в поезд. Да и просили не вас, а Марфу Давыдовну. Вы же тут допрос учинили.
— Ну извини, — спохватился Блохин, — не горячись. Я ведь старше. Вот и хотел о вас побольше узнать.
— А чего обо мне узнавать? Я тут родился. Меня тут каждая собака знает. А вот кто вы, как в этот теплый угол попали — мне неизвестно. Чужой человек да еще такой любопытный. В наше время это опасно.
— Хорошо, хорошо! Садись. Расскажу о себе. Итак, Григорий Блохин. Солдат. Попал в окружение. Марфа Давыдовна, добрая душа, приютила меня.
— Ну а тут как устроились? — осторожно спросил Довгань. — В наше время без настоящих друзей не выживешь.
— Есть кое-кто… Мир не без добрых людей, — уклонился Блохин от прямого ответа.
— Может быть, познакомите?
— Знаете, давайте уж проводим вашего Гришу. А там будет видно. Идет?
Довгань согласился.
Возвращаясь домой, подпольщики, очевидно, не случайно встретились с Марфой Давыдовной.
— Ну и как Блохин? — спросила она. — Договорились? Нашли общий язык?
— Пока что, — сказал Довгань, — он больше похож на Фому неверующего.
— Да… — вслух рассуждала учительница, — тут ничем не поможешь. Доверие — оно приходит через общее дело. Необходимо время. А с Блохиным вам надо сойтись ближе. Как — не знаю, но надо.