У «Волчьего логова» (Документальная повесть)
— Марфа Давыдовна, — обратился к ней Волынец, — нам нужны старшие люди, партийные, с которыми посоветоваться можно, которые знают больше, чем мы. Неужели наши, отступая, не оставили таких людей!
— Хорошие вы мои… Найдите Лысячука, может быть, он что-то знает об этом. И еще я недавно встретила на улице человека… Такое знакомое лицо… Хотела поздороваться, а он поспешно отвернулся. Долго я не могла вспомнить, кто же это. Сами знаете, у меня пол-Калиновки училось за последние пятнадцать лет. Долго не могла вспомнить. А потом как озарило: Архипович. Бывший наш секретарь райкома комсомола. Разыщите его, он где-то в Калиновке, и то, что он отвернулся, — не случайно. Если не хочет, чтобы его узнали, зачем тут ходит? А если вынужден это делать, значит, что-то его обязывает. Я так думаю.
…В воскресенье со всеми предосторожностями Гришу благополучно посадили на поезд. После этого, переговорив с Блохиным, подпольщики принялись разыскивать Архиповича и Лысячука, о которых им говорила Марфа Давыдовна.
Минуло еще два-три месяца, когда наконец после ряда неудачных попыток парням удалось разыскать Николая Архиповича, бывшего секретаря Калиновского райкома комсомола. Это был первый их успех в поисках связей с партийным подпольем.
Перед войной Петро Довгань, который был секретарем комсомольской организации школы, несколько раз встречался с Николаем Архиповичем. Однако год войны может изменить человека больше, чем двадцать лет мирной жизни. Теперь Архиповича трудно было узнать. Он работал в Куравском отделении бывшего совхоза вместе с военнопленными.
Именно туда и направился Довгань, чтобы встретиться с ним.
Сарай, где сушили и перерабатывали табак, тщательно охранялся, и Петру пришлось ждать, пока закончится рабочий день. Тогда он вышел из своего укрытия и, присоединившись к толпе, пошел вместе со всеми. Отыскал глазами Архиповича и не выпускал его из поля зрения.
На развилке дорог часть рабочих пошли в сторону, потом отделились еще несколько человек. Наконец уже перед самой Калиновкой Архипович остался один. Тогда Довгань подошел к нему.
— Можно вас на минутку?
— Я слушаю.
— Давайте закурим для начала, — вытащил Петро свой кисет.
Когда они молча раскурили цигарки, Довгань повел разговор.
— Если не ошибаюсь, вы Николай Петрович, бывший секретарь райкома комсомола?
— Ошибаетесь, юноша. Я был на фронте. Меня ранило, и я попал в плен. Из плена меня отпустили только потому, что я украинец. Вам, должно быть, известно, что немцы протягивают руку настоящим украинцам, плененным на их родной земле.
— Да… а мне хотелось поговорить с вами откровенно, как с бывшим секретарем. Я не предатель. Подумайте, провокатор давно бы вас выдал. Того, что о вас известно, вполне достаточно.
— Я сегодня слишком устал для таких шуток.
— Так я приду завтра, — сказал Петро.
— Дело ваше.
В следующий раз на это же место Петро Довгань пришел вместе с Волынцом. Было уже далеко после полудня. Комиссар, вооруженный пистолетом, должен был идти поодаль за Довганем и следить, не тянется ли за ними «хвост», а в случае опасности принять решительные меры.
Когда работа окончилась и из сараев вышли люди, Архиповича между ними не было. Довгань вышел из кукурузы, чтобы своевременно смешаться с толпой и получше рассмотреть, не пропустил ли он Архиповича. И вдруг кто-то спросил его по-русски:
— Явился?
Оглянулся. На него снизу вверх смотрел невысокого роста курносый парень: ладный, крепкий, в драном пиджачишке, который туго подпоясан. Петро сразу узнал того, который подходил вчера после работы к Архиповичу и перебросился с ним несколькими словами.
— Пришел.
— К Архиповичу?
— Да.
— Я за него, сойдет?
— Не сойдет! — передразнил его Петро. — С Николаем мы были немного знакомы перед войной. У меня к нему дело есть. Теперь, сам знаешь, время нелегкое, всякое знакомство может пригодиться.
— А откуда ты? — спросил курносый.
— Та здешний я. Петром зовут.
— А я Николай…
— Вот и познакомились, — впервые улыбнувшись, сказал Довгань. — Понимаешь, в нашем селе глушь, ни одного парня, ни одного из военнопленных (при этом он выразительно посмотрел на Николая), даже поговорить не с кем.
Они шли, разговаривали, а потом оба, как сговорившись, замедлили шаг и остановились на дороге.
— Понимаешь, мне не надо в Калиновку, — сказал Николай.
— Вообще-то и мне не туда. Шел с тобой, чтобы поговорить просто. У нас в селе такая тоска — с ума сойдешь!
Они повернули в обратную сторону и прошли несколько сотен метров. А Волынец, который был все время настороже и издали наблюдал за ними, вдруг замер от удивления: вместо Архиповича, которого он тоже хорошо знал до войны, рядом с Довганем шел совсем другой человек, совсем непохожий на бывшего секретаря райкома комсомола.
«Нет, тут что-то не то…» — подумал Волынец и решил: пока не поздно, надо подойти к ним, вмешаться в разговор.
Когда Волынец вышел на дорогу, спутник Довганя насторожился.
— Знакомься — мой друг, тоже Петро, — сказал ему Довгань.
— А это, как я догадался, Архипович? — вместо того чтобы протянуть руку, недобрым тоном спросил Волынец.
— Н-нет… Я Сидоренко, — растерянно произнес незнакомец.
Потом он внимательно посмотрел на Волынца. Шагнул к нему, еще раз заглянул в лицо, даже голову при этом склонил набок и, как к родному брату, бросился навстречу:
— Друг! Дорогой! Ты жив?
— Что за провокация? — попятился Волынец. — Я тебя первый раз вижу.
— А! Плевать на это. Зато я тебя не впервой вижу! Помнишь временный лагерь возле ставки? Помнишь первую бочку с водой, когда сами себя топтали?
Волынец смотрел на этого разгоряченного парня и начинал кое-что припоминать. А Николай Сидоренко, не ожидая ответа, продолжал:
— Это же ты делил воду, когда капитана подстрелили?
— Я…
Нет, такое не забывается.
…Это было в начале августа сорок первого. Тысячи изнывающих от жажды военнопленных… Жарища, вот уже трое суток на небе ни облачка. Их загнали за колючую проволоку и забыли. Тысячи людей умирали от жажды, от ран, задыхались от трупного запаха.
А вода рядом. В двухстах метрах от лагеря поблескивает зеркало небольшого пруда. На вышках, по углам ограды — пулеметы и томящиеся от безделья охранники.
На четвертый день ворота лагеря отворились, и слепая кляча втянула туда бочку с водой. Все, кто мог ходить или ползать, кинулись к бочке. Люди ошалели от жажды. Те, кто напирал сзади, давили передних, оказавшихся у бочки. Толпа затаптывала самое себя. И вдруг, перекрывая рев и стоны, прозвучал властный голос:
— Товарищи! Люди! Остановитесь… Так мы передавим самих себя и разольем воду.
На мгновение толпа притихла. И все увидали на возу крепкого человека лет сорока. Его решительность кадрового командира немного успокоила обезумевших людей.
— Погубим воду, погубим своих товарищей, сами погибнем. Разве можно так. А-ну отступись! Взгляните, над нами фашисты потешаются.
Он указал рукой за ограду, где группа охранников приготовилась, очевидно, к интересному зрелищу. И кто-то из этой группы вдруг выстрелил. Командир, взмахнув руками, свалился на головы тех, что плотным кольцом окружили бочку.
Петро Волынец лежал неподалеку от ворот. Когда привезли бочку с водой, его самого едва не затоптали. Когда громыхнул выстрел, люди отпрянули. Отступили назад. Командир, подстреленный охранниками, лежал под телегой. Он пытался еще что-то сказать, но его уже не слушали. И тогда, забыв об опасности, Волынец вскочил на бочку и закричал:
— Отступи! Отступи! Воду будем делить: по баклажке на четверых!
И чтобы не дать безумству людей снова взять верх, твердо сказал:
— Командиру — первому, последнему — мне. Разберись по четыре!
Волынец вздрогнул. То были жуткие минуты. Будто и теперь на него смотрели сумасшедшие глаза тысяч людей, которые погибали от жажды. Очевидно, среди них были и глаза этого парня, который пришел сегодня вместо Архиповича.