За гранью тьмы (СИ)

Не отличима от себя, лежащей неподвижно на холодной земле, разве что волосы ее сухи — того и гляди взметнутся надо лбом, подхваченные ветром.
Только, в отличии от меня, души не способны чувствовать тепло или холод, а ветер не замечает их, проносясь мимо.
Темные глаза широко распахиваются, с опаской разглядывают мое лицо, пытаясь заглянуть под капюшон.
Бледнеет тонкая кожа щек, губы потрескавшиеся, обкусанные, кончик языка быстро скользит от одного уголка рта до другого — испуг выглядит реальным, когда девочка шарахается в сторону, рассматривая в деталях маску Смерти на моем лице.
Неизменно одно и то же.
Души ищут, пытаются понять. Найти в моем облике что-то способное объяснить, дать ответы.
Но это невозможно. Я существую не для того, чтобы разъяснять придуманные не мною истинные законы бытия.
Повторяющие свой земной облик, лишенные ран и увечий, болезней и боли, души всегда просят меня о чем-то, кричат и восклицают. Их умоляющие голоса доносятся эхом.
Никогда не слушаю, не ищу смысла в наполненных слезами словах. И чаще всего они смиряются.
Некоторые же не прекращают свои мольбы, даже когда видят занесенную Косу.
С безразличием наблюдаю последние штрихи их былого существования, не удивляясь бледности кожи, расширенным зрачкам, заполнившим радужки, трясущимся рукам. Они выглядят как живые, не подозревая, что между жизнью и смертью их протянута тонкая паутинка, настолько прочная, что только Коса одного из Жнецов Смерти способна ее рассечь.
Серебристая Нить плавно колышется, тянется от девочки, из самой середины груди. Держу второй ее конец в своей руке, не торопясь оборачиваю единожды вокруг ладони. Иду вперед без спешки, а Нить проседает, ложится петлей на траве.
Девочка сглатывает, отступает на шаг, страшась моего приближения. Трава не колышется, не сминается под ее ногами. Тело лежит в стороне, безутешный отец склоняется над ним, вдыхает воздух в полные воды легкие.
Опустевшая оболочка еще жива. Я чувствую холод озерной воды, заполнившей грудную клетку, слышу шум замедляющей бег крови в венах, ощущаю, как застывшее сердце теряет тепло.
Останавливаюсь в шаге от замершего, запрокинувшего голову ребенка. Сколько земных лет она прожила? Мысленно задаю вопрос и мгновенно получаю ответ. Он возникает в голове как данность.
Неполных семь лет.
Смотрит на меня снизу вверх, затаив свое иллюзорное дыхание. В пронзительно-карих, как спелые каштаны, глазах блестят слезы.
Повисли на длинных ресницах, грозясь скатиться по нежным, покрытым пушком щекам.
Я привык к тому, что вызываю ужас. Лишь совсем еще малыши, не мыслящие словами, живущие образами и ощущениями, никогда не боятся. Смеются и гулят, тянут маленькие ручки, а я улыбаюсь им.
Под маской.
Когда-то мне было жаль забирать детей. Когда-то я ощущал несправедливость происходящего.
Когда-то очень давно.
Смотрю на девочку, не отводя взгляда.
Медленно отвожу выпрямленную в локте руку в сторону, в предвкушении разжимаю пальцы. Призываю Косу одним своим желанием.
Теплое, совершенно точно живое древко привычно ложится в ладонь. Ощущаю немалый вес, глубоко вдыхаю свежий осенний воздух.
Зов, как проголодавшийся зверь, оскаливает пасть, едва Коса появляется в этом мире. На длинном изогнутом лезвии играют солнечные лучи. Черное древко длинное, почти с мой рост, блестящее, великолепное своей нездешней красотой.
Кончики пальцев знакомо покалывает, тело как пружина, ощущаю каждую мышцу — чувствую себя частью этого мира всякий раз, когда держу древнее как мир оружие в руках. Продолжение моей руки, превращающее существо без имени в слугу Смерти.
Всего один взмах — и яростный зуд; терзающий меня Зов наконец исчезнет, получив свою жертву.
Девочка ежится будто от холода, плечи ее сотрясает лихорадка. Слезинка обрывается с ресниц и катится по щеке, скрываясь под подбородком. Странное выражение мелькает на миловидном лице, не сразу могу понять, прочитать. Будто за стеной страха прячется что-то еще, проглядывает несмело, неуверенно.
Затухающая искорка надежды на спасение, которое она ищет во мне.
Ну не смешно ли?
Нахмуриваюсь, скрывая свои эмоции под надежной маской.
Ребенок смотрит на меня, смаргивает слезы, колеблется. Тихонько поскуливает, поднимает дрожащую руку и вытирает рукавом под носом, размазывая вполне реальную слизь по вытянувшемуся свитеру.
Напугана, несомненно. Не понимает, почему видит себя со стороны, неподвижную, мокрую насквозь, с бледным помертвевшим лицом; почему отец ее рыдает в голос, прижимая темноволосую голову к груди.
Хочу сказать ей, что бояться не нужно, но молчу. Потому что не знаю слов, не знаю языка, на котором говорит эта девочка. Не уверен даже, что смогу произнести хоть единый звук — не помню, когда последний раз слышал собственный голос.
Ребенок вдруг словно решается, сдвигает тонкие брови — на лице ее настоящая мука. Протягивает руки навстречу и ступает вперед как слепая, спотыкаясь и в самый последний миг удерживая равновесие. Вспыхивают бледно-розовым щеки. Кусает губы, всхлипывает от смущения, тянет ладони и хватает меня за рубашку, цепляется сильно, натягивая ткань.
Прижимается всем телом, тихонько поскуливая.
Делаю вдох и замираю. Мир, кажется, застывает навсегда.
Движение прекращается, бесконечные песчинки песочных часов вдруг становятся осязаемыми, они висят в воздухе, дробят пространство на миллиарды крошечных объемных точек.
Небо над головой трескается со звоном лопнувшего стекла; превратившаяся в лед молния расползается ветвями по небосводу.
Время словно пепел, медленно оседает вокруг, его можно потрогать — только протяни ладонь.
Магнитные полюса моего существования сбиваются, изменяют свое положение.
В один краткий, неуловимый миг меняется все.
Смотрю вперед, поверх темной макушки прижавшегося ко мне ребенка, мимо лежащего на земле тела, на спокойные воды озера. Почти на самой середине мелькает что-то бесформенное. Перевернутая надувная лодка. Понимаю это отчужденно, не задумываясь.
Чужие руки ныряют под полы плаща. Обхватывает меня за талию, сжимает крепко-крепко, так, как это могут делать только дети.
И мир оживает, сбрасывая ледяную корку.
Слышу пение птиц, жужжание насекомых, плеск волн о поросший травой берег. Звуки вокруг объемные, проникают в уши не спрашивая позволения. Запрокидываю голову, смотрю в темно-синее небо. Вытянутая рука, держащая Косу, дрожит от напряжения.
В груди становится тесно. Шумно выдыхаю, вдруг понимая, что дышу. Дышу так, как это делают люди.
Девочка, будто ища утешения, трется щекой о мой живот, волосы елозят по черной ткани рубашки.
И тут же что-то тянет внутри, там, где заходится запутавшееся сердце — там, где оно должно быть — выкручивает до боли, отзываясь на неожиданное прикосновение. Теряюсь совершенно, не понимая.
Беспощадный вихрь буквально обрушивается сверху, сносит немилосердно, лишая почвы под ногами.
В груди как провал зияет — черная пустота завывает ледяным ветром.
Потому что я не знаю, как реагировать. Потому что никто и никогда не пытался обнять меня.
Руки девочки сомкнуты на моей пояснице, голова упирается в живот, сминает струящуюся ткань рубашки. Обнимает изо всех сил, что-то шепчет тихо, слов не разобрать, да и разбери я их — не пойму.
Она реальна.
Дух мертвого ребенка совершенно реален. Я чувствую ее плоть, прикосновения и тепло. Она, испуганная, жмется ко мне, плачет, а черная рубашка намокает от ее слез. Пропитывается влагой, как будто все это происходит на самом деле.
Коса в моей руке ходуном ходит. Ошарашенно поворачиваю голову, смотрю, как мелко трясется всегда сильная рука.
Ребенок обнимает меня, а я просто стою, замерев, сосредоточившись на ощущениях, подчинивших мое тело.
Лихорадит всего, тело ощущается тяжелым, непослушным. Невозможный холод пробирает насквозь, и игра солнца на лезвии кажется насмешкой.