За гранью тьмы (СИ)

Девочка мертва, и нужно всего лишь завершающее движение, один взмах, расставляющий все точки.
Но я медлю.
Смотрю на черное, отполированное собственными прикосновениями древко Косы и медлю.
Девочка шевелится, острый подбородок упирается мне в живот. Медленно отвожу взгляд от Косы. Смотрю вниз, на шелковистую макушку, на непослушные темные волосы и заметно вздрагиваю, когда ребенок, задрав голову, встречается со мной взглядом.
Она не может видеть моих глаз, но я хорошо вижу ее.
Карий цвет радужек почти слился с черными бездонными зрачками, тонкие веки подрагивают, густые ресницы влажные. Девочка с надеждой смотрит, глаза ее бегают из стороны в сторону, выискивают под белой маской что-то, что дало бы надежду. А пальцы сжимают сильнее, вбирают в кулаки черную ткань, не расслабляя объятие ни на мгновение.
Непрошенная улыбка растягивает губы. Улыбка проигравшего.
Там, под маской, я улыбаюсь, смотря на вцепившегося в меня ребенка.
Удивительно ненормальны чувства, обуревающие меня при взгляде в карие глаза. Они как давнее воспоминание, доносятся эхом, полузабытым сном, который выскальзывает из рук, как ни старайся ухватить.
Имя. Мне нужно ее имя, и я ищу его в блестящих глазах.
Оно возникает на языке, невысказанное и такое, как я и ожидал — краткое, нежное, но несущее в себе силу.
Тео.
Малышка Тео, сумевшая обмануть саму Смерть.
Коса исчезает в вечности, сжимаю кулак, бессильно опускаю уставшую руку.
Обманул ли меня этот испуганный несчастный ребенок? Нет. Не существует игр, в которых Жнец Смерти мог бы проиграть.
Я обманул себя сам.
Налетевший ветер порывом поднимает полы черного как ночь плаща. Нестерпимо хочу снять опротивевшую вдруг маску и почувствовать теплый воздух, скользящий по коже. Если там, под маской, прячется мое лицо.
Не время.
Едва осознавая свои действия, очень аккуратно дотрагиваюсь до волос девочки слабым прикосновением и тут же отдергиваю пальцы.
Пришел мой черед пугаться. Ее волосы мягкие. Настоящие. Это… невероятно.
Ощущение гладких прядей под руками кажется самым удивительным, что я помню за долгое, очень долгое время.
Она лишь дух, видение, идеальная копия живой себя. Снова мираж, пародия на жизнь, последняя перед забвением, созданная только для одного зрителя — меня.
Кем и почему — ответа не найти, возможно, его просто не существует.
Поднимаю руку, кончиками пальцев зарываюсь в темные пряди, смотрю в карие глаза и знаю, что не посмею отнять у девочки жизнь. Не в этот раз.
В благодарность за прикосновение к себе.
За то, что позволила вспомнить, каково это — чувствовать особенное, ни с чем не сравнимое тепло объятия.
За то, что не испугалась самой Смерти.
Выпускаю серебряную Нить из руки, кладу ладони на плечи заплаканной девочки и аккуратно отстраняю его от себя. Вяло сопротивляется, ощущаю ее нежелание, пальцы до последнего удерживают черную ткань рубашки.
Тонкая паутинка тихо шевелится у наших ног, пульсирует. Мне жаль расставаться с теплом, подаренным девочкой, с мимолетной лаской детского объятия, искреннего и невероятно настоящего.
Но здесь, в реальном мире, время утекает по песчинкам, просачиваясь сквозь пальцы. Нельзя больше ждать. Смотрю поверх головы ребенка на скорчившегося у тела дочери мужчину. Плечи сотрясаются от рыданий, воет в небо диким зверем.
Меня ждет мука, которой нет названия. Боль, которая будет казаться реальнее самой природы мира — этого ли, полного ветра и солнца, или того, где властвует черная ночь.
Я желал чувствовать, и мое желание будет исполнено.
Наверное, я мог бы рассмеяться, наконец услышав свой позабытый голос, но слишком тороплюсь. Времени почти не осталось, если я не хочу обречь доверившуюся мне девочку на жестокое существование в почти мертвом теле.
Оставляю ее, растерянную и поникшую, за спиной, слышу зовущий тонкий голос, но не оборачиваюсь.
Приближаюсь к лежащему на земле телу. Лишенное жизни, оно напоминает брошенную пластиковую куклу. Незримая тень забвения уже скользит по посиневшим губам, трогает обескровленную кожу.
Мужчина больше не плачет, съежился рядом, склонившись лицом к собственным коленям, точно желая спрятаться от закрывшей свет безысходности.
Присаживаюсь на корточки рядом с телом и низко склоняюсь. Скрипит кожа ботинок, полы плаща ложатся на зеленую траву. Мелькают тонкие ноги в темных заношенных джинсах, бросаю быстрый взгляд — девочка стоит напротив, по другую сторону тела. Кулаки сжаты, губы лишены красок, шмыгает носом, но молчит.
Поднимаю руку к лицу, пальцы подцепляют края маски, тянут вверх — и свет ослепляет. Капюшон падает на спину, и я чувствую ветер, играющий в моих волосах. Бережно опускаю маску на землю.
Тепло солнечных лучей трогает кожу, мягко скользит по щекам ветер.
Это чистый незамутненный восторг. Закрываю глаза, делая глубокий вдох. Наполняю легкие до предела, до легкой распирающей боли.
Красота всего мира обтекает меня своими чарующими волнами. Свет и тепло, огромный махаон, черная бабочка расправляет крылья в самой груди, щекочет нежно — и я чувствую, что живу.
Всего на миг, а затем…
Затем я слышу тихий изумленный вздох.
Медленно открываю глаза. Поднимаю взгляд на замершую напротив девочку.
Смотрит прямо на меня, в мое лицо, жадно и по-детски пытливо.
Чувствую укол необъяснимой тревоги, сжимаюсь от ожидания, от неминуемой реакции, словно имеет значение, что увидит ребенок в моем лице.
Почему-то имеет.
Губы девочки растягиваются в неуверенной улыбке. А на лице ее… восхищение.
Теряюсь, потому что ожидал иного. Страха, отвращения — любой гримасы неприятия. Возможно, в наилучшем из возможных вариантов — равнодушия. Но не того, что озаряет лицо подобно солнечному свету.
А время жизни утекает, рассеивается по ветру, и я опускаю глаза, рассматривая линию полураскрытых губ лежащей у моих колен мертвой девочки. Две родинки на левой щеке, мокрый, потемневший от воды локон, прилипший к виску.
Тео.
Имя, которое я запомню.
Склоняюсь совсем низко, длинные волосы цвета темной меди скользят по лбу, свисают вдоль лица тонкими прядями.
Мои волосы, оказывается, лишены черного. Удивительно, ведь я — сама вездесущая тьма.
Невесомо дотрагиваюсь ртом до посиневших губ. Они холодны и пахнут озерной водой.
То, что я делаю — глубоко неправильно. Мои действия нарушают созданный задолго до меня порядок.
Все еще могу призвать Косу и решить дело так, как должно. Отказаться от овладевшего мною порыва, забыть имя, которое назойливо вторглось в разум. Хочу произнести его вслух, услышать звучание, ощутить силу, которая покорила даже Жнеца Смерти.
Серебряная Нить колеблется в воздухе, парит над кажущимся почему-то очень одиноким телом.
Прикрываю веки и жаром выдыхаю прямо в приоткрытый рот, делая выбор.
Меня сметает боль.
Вокруг кромешная непроницаемая темнота и бесконечная, терзающая тело боль. Зов, не получивший свое, пожирает меня, выкручивает веревками, обвивает колючей проволокой, терзает с силой бушующей стихии.
Я не чувствую себя — только боль. Полуослепшие глаза с трудом различают черный туман, бывший мною, моими руками.
Тело горит, полыхает, пламя пожирает снаружи и раздирает изнутри. Черный деготь, разлитый вокруг, обволакивает, но не дарит облегчения.
Схожу ли я с ума? Не знаю. Возможно.
Вероятно, я давно не в себе, потерявший счет времени, переставший замечать проносящиеся мимо века. Древнее существо, одно из многих слуг Смерти, я совершил ошибку, сохранив серебряную Нить целой.
Знаю это с непоколебимой уверенностью, как и то, что кем-то не без причины мне было даровано право не только отнимать жизнь, но и дарить ее.
Все защитные барьеры давно пали, сокрушенные Зовом, сгинули под неудержимым напором.
Когда крик прорывается из глотки, я наконец слышу свой голос. Не узнаю его, обезображенный страданием.