За гранью тьмы (СИ)

Тео кричит, приседает, пытается закрыть собаку руками.
Безрассудно смелая, не в силах защитить себя, она забывает обо всем, стараясь уберечь дряхлого пса.
Собака щерится и огрызается, глаза ее закатываются, сверкая белками. Не соображая, слепо кусает Тео, оставляя на рукаве ветровки рваные зацепы.
Девчонка вскрикивает от боли, жмется в сторону — промедления достаточно, чтобы один из обидчиков успел схватить попытавшегося извернуться пса за ошейник.
Недолго думая, в добавок ногой толкает Тео, небрежно, как будто даже нехотя, словно боясь прикоснуться к чему-то грязному. И тут же, подбадриваемый довольными возгласами приятелей, со всей силы прибавляет удар по спине, оставляя на ткани куртки Тео грязный отпечаток ботинка.
Девчонка валится за мусорный бак, тихо ойкает, явно больно ударившись коленями, пальцы проезжаются по сгнившим очисткам. Всхлипывает униженно, приподнимаясь на руках. Грязная вонючая жижа расползается под ее ладонями, бессильные слезы стекают по щекам, оставляя заметные дорожки.
Наблюдаю безучастно, прислушиваясь к тому, что происходит в самой глубине, там, где прежде стояла мертвенная тишина.
Из всей человеческой музыки, какофонии звуков и голосов, я всегда выделял скрипку. В ней слышался мне звон дождя и свист ветра, плеск волн и жар полуденного солнца. Полная страсти или тоски, она всегда напоминала о человеческих чувствах, влекущих и покоряющих, но притягательно недосягаемых.
Заслышав мелодию случайно, ненароком, льющуюся из окон домов или звучащую из-под самих струн уличного музыканта, я завороженно внимал ей, ощущая необъяснимое давление в груди, почти боль — тревогу, капающую в глубокую чашу.
И никогда я не давал чаше наполниться.
Но сейчас, рассматривая сидящую в грязи Тео, я точно слышу мелодию, произведенную самим мастером. Она льется как свет, греет плечи и затылок подобно палящему солнцу, распускается бесконечно-прекрасным цветком в груди, заполняет до предела и тоненькой струйкой стекает из переполненной чаши вниз.
Неспешно двигаюсь вперед, когда нож вонзается в бок взвизгнувшей собаки. Эмоции захмелевшего от собственной смелости подростка окатывают на мгновение, проносятся мимо, непринятые мною. Отталкиваю их с долей презрения.
Собака корчится, парень кидает дергающееся мохнатое тело на асфальт и, совершенно опьяненный самим собой, смеется.
Пес протяжно скулит и замолкает.
Остальные двое напуганы. Замерли в нерешительности — не ожидали, что пустые угрозы претворятся в жизнь.
Игра зашла слишком далеко, а дети так и не выучили правил.
Тео вскидывает голову, кричит, и слезы брызжут из темных глаз. Поскальзываясь в грязи, отталкивается руками от мусорного бака, поднимается на ноги, обливаясь слезами. Безрассудно, не различая дороги сквозь застившую глаза влагу, бросается вперед, прямо на ненароком выставленное окровавленное лезвие.
Миг понимания.
Серебристая паутинка легко взлетает над головой Тео, сверкая и переливаясь.
Прекрасная.
Беззащитная.
Ледяные мурашки, не спрашивая позволения, скользят по спине вниз сокрушительным цунами.
И точно стальной стержень пронзает позвоночник. Выпрямляю плечи, вскидываю ладонь, хватая пространство пальцами. Сжимаю, ощущая плотность времени, дыхание утраченных мною секунд. Быстро, уверенно, так, словно делал это несчетное количество раз прежде.
Каждое мое действие продиктовано давним инстинктом, я едва узнаю его, ищу ему определение, но отбрасываю тщетные попытки.
Исчезаю, превращаясь в черную пыль, туман или нечто иное, не имеющее описания.
Ни единого колебания, ни краткой мысли — ничего, кроме ведущего меня инстинкта. Вокруг меня тьма, я сам — тьма, а впереди серебристая паутинка, волосок, который я не позволю оборвать.
Время замедляется, теряет четкость, размываются границы реальности.
Я зашел так далеко, как не заходил никогда прежде.
Но мелодия еще не отзвучала.
Ни боли и стонов, испуга на потерявшем краски лице и тихого всхлипа, сорвавшегося с губ. Тео вскидывает голову, безумные, полные слез глаза смотрят на меня снизу вверх. Перемещение в пространстве произошло в доли секунд, неуловимых человеческим взглядом.
Возвышаюсь над ней, склоняю голову, разглядывая дрожащие ресницы с повисшими на них капельками слез. На мне должная испугать маска с зашитыми губами — она смотрит на нее, и я вижу белое отражение в широко распахнутых глазах.
Слева в боку становится тепло, как от угольев. Достаточно осознания — и сразу разгорается, начиная полыхать, пожирать меня изнутри.
Боль человеческого тела совершенно удивительна. Замираю, прислушиваясь к полузабытым ощущениям.
Когда-то я знал ее, она была моим давним другом, но те времена канули в лету вместе с размытыми воспоминаниями.
Питаюсь страданием плоти, изумленный, завороженный. Медленно прикрываю веки, делая глубокий вдох, заполняя тело настоящей материальной болью. Наслаждаюсь, впитываю ее, хочу больше и больше.
Чарующая и такая же далекая, как свет холодных звезд, она видится мне прекрасной.
Затравленный придушенный вскрик слышится сзади, поспешные неуверенные слова. Ощущаю движение внутри моего тела, когда лезвие складного ножа покидает плоть.
Выдыхаю, морщась — слишком чувствительно. Боль совсем другая, чем та, что пытала мое тело в окружении непроницаемого черного эфира. Она ощущается жаркими толчками и не сразу понимаю, что так пульсирует мое сердце.
Неисчислимое количество проскользнувших мимо лет и веков я летел сквозь вязкую тьму, забывшись в вечности. Жил Зовом и редкими минутами До и После, когда тела моего касался ветер этого мира.
А теперь я кажусь себе живым.
Не оборачиваясь, слышу тяжелое прерывистое дыхание, быстрые, полные ужаса возгласы, а затем топот бегущих ног.
Хватило бы одного удара сердца, чтобы вызвать Косу, ощутить ее теплое древко в сжатой ладони. Представляю разящее движение руки и почти слышу тихий звук, с которым рвутся Нити.
Но глаза Тео, полные слез и неуверенного испуга, останавливают, сдерживая цепями.
Она смотрит прямо на меня.
Будучи живой, она видит меня. Как видели и сбежавшие подростки.
Мы остаемся втроем — я, испачканная в грязи девчонка и лежащий около мусорных баков мертвый пес. Кровавое пятно расползается по выщербленному асфальту, впитываясь в шерсть.
Ткань моей рубашки прилипает к коже, пропитывается теплом. Опускаю глаза, поднимаю руку и тянусь пальцами ниже ребер, под плащ. Ощупываю, чувствуя горячую влагу.
Красным окрашивает подушечки пальцев, смотрю на них непозволительно долго, а затем опускаю ладонь, переводя взгляд на замершую, будто не смеющую сделать вздох Тео.
Мое тело материально, а заполняющая его боль жестока. Ветер, касающийся кожи и одежды, минует изгибы тела — вполне реальное препятствие.
Безумен ли я? Возможно, мой разум давно пленен выдуманными грезами, возможно, я вижу сон, который хочу принимать за явь.
Серебряная Нить Тео исчезла, не видна глазу, а значит ей ничто не угрожает. Даже я.
Она жива и смотрит на меня, сверкающими в испуге глазами разглядывая маску на моем лице.
Разлепляет обкусанные потрескавшиеся губы и произносит что-то.
Не понимаю. Слышу вопросительную интонацию, но ни слова понять не могу.
Глаза девчонки бегают, перемещаются с маски на рану, она говорит и говорит, звук голоса слышится досаждающим препятствием. Наслаждаюсь оттенками звучания, но хочу, чтобы она замолчала. Или хочу понимать сказанные слова.
Придется вспомнить, поднять из самых глубин заблудшего в веках разума давнее знание. Но не сейчас.
Сейчас я желаю коснуться ее. Дотронуться до волос и вспомнить их мягкость. Казалась ли она мне тогда, или ее волосы действительно были… такими? Невероятная, с трудом преодолимая тяга — почувствовать их шелковистость, пропустить сквозь пальцы, наклонить лицо и сделать глубокий вдох…
Под маской мое лицо кривится, дергаю губами, понимая, что не посмею.