Дом(II) Я помню вкус твоих губ (СИ)

Прежде, чем решишь со мной проститься…
Отец уже не кричал, а бежал в мою сторону…
А я стоял на зебре и смотрел на него…
Боковым зрением увидел чёрную махину, но было поздно…
От сильного удара меня подбросило…
Я влетел во что-то головой…
Чёрная махина промчалась мимо и скрылась…
Последнее, что я видел — в свете фар тормозящих автомобилей бегущего ко мне отца…
Моё сознание стало меркнуть, и я провалился в чёрный колодец…
 Комментарий к Глава 3. Дорогие читатели! Пишите отклики! Не заставляйте Автора чувствовать себя одиноким путником в пустыне!
Анекдот про чаёк: Сегодня утром спокойно спросил у жены: —Ты чайник поставила? Пока чистил зубы, узнал, что она для меня рабыня, я ее не ценю, перестал в ней видеть женщину и нам пора разводиться, так как я нашел другую... Нихрена себе, чайку попил!
Текст рэпа неизвестных авторов. Взято из гугла.
====== Глава 4. ======
— Тимур, здравствуй!
— Здравствуйте, тёть Нин! Как Паша?
— Пока всё по-прежнему.
— Тёть Нин, он обязательно очнётся.
— Да, Тёма. Я знаю. Только этим и живу. Я сделала тебе постоянный пропуск. Теперь можешь приходить к Паше каждый день на два часа с четырёх до шести.
— Спасибо. А сегодня уже можно?
— Да. Буду тебя ждать в половине четвёртого внизу в вестибюле. И паспорт свой обязательно возьми. Без него не пустят.
О том, что Пашка в больнице в тяжёлом состоянии, мне в ватсап написала Женька. Мы с родителями как раз после изнурительной экскурсии в буддийский храм Ват Па Праду сидели в уличном кафе неподалёку от нашего корпуса. Родители, неспешно разговаривая, обменивались впечатлениями об увиденном — уникальной скульптуре лежачего на боку двенадцатиметрового (как было написано) Будды. Тут же на столике стояла миниатюрная копия Будды, купленная в одной из сувенирных лавок. А я собирался подняться в номер, чтобы принять душ и просто поваляться. Трёхчасовая экскурсия по жаре среди толпы жаждущих зрелищ туристов, приставаний местных торговцев с их поделками и разной кулинарной всячиной меня просто достала. Хотелось прохлады, тишины и покоя. И тут блюмкнул ватсап.
— Тёма, что случилось? — спросила мама, увидев, как я изменился в лице.
— Мне домой надо. П-паша в реани-нимации, — едва смог выдавить я севшим голосом. Я перестал слышать звуки — в ушах оглушительно зазвенело, голову сковал обручем парализующий страх, а тело сделалось ватным. Я его почти перестал ощущать. Сознание сузилось до одной мысли, вытеснившей всё остальное: «Пашка в реанимации! Мой Пашка! Мне надо к нему!»
— Тёма, — сказала тихим, спокойным голосом мама, — успокойся и объясни толком, что случилось?
— Мама… мне надо к Пашке, — прошептал я и отключился.
Очнулся на кушетке в медпункте. Надо мной хлопотала медсестра, рядом сидела мама. Позади стоял отчим, придерживая её за плечи.
— Сынок! Слава Богу, очнулся! Как же ты нас напугал, родной! — прижавшись щекой к моей руке, быстро заговорила мама.
— Мне домой надо. Там Пашка. Мне надо к нему.
— Хорошо, хорошо! Только не волнуйся. У тебя губы белые. Может, там всё не так серьёзно, Тёма.
Мы вылетели в Москву первым утренним рейсом.
Прошёл почти месяц, а Пашка до сих пор не пришёл в сознание. Водителя, который его сбил, как и автомобиль, так и не нашли, хотя мой отчим приложил к этому все усилия. Кто-то что-то видел, но ничего конкретного. Его отец — а у Пашки через столько лет вдруг объявился отец — видел, как Пашку сбил джип. Но всё его внимание было приковано к сыну. Водитель же с места происшествия смылся, даже не остановившись. Но дело ещё не закрыто, и, возможно, что-то удастся прояснить. Хотя я ни минуты не сомневаюсь, что его специально замяли. Нечисто тут что-то.
Пашкин отец, видимо, какая-то большая шишка, раз сумел доставить в Ключ какого-то прославленного нейрохирурга из Москвы на военном вертолёте. И тот делал Пашке операцию в течение пяти часов, устраняя черепно-мозговую травму. Одновременно Пашке правили и собирали по кусочкам ногу: у него был перелом в двух местах.
Я прилетел через три дня после операции. Как я пережил ночь, а затем перелёт, лучше не вспоминать. Это были самые страшные часы в моей жизни. Я вообще не жил. Меня не было. Не мог ни с кем говорить и ничего не мог. Мне хотелось выпрыгнуть из самолёта и лететь впереди него. Звучит глупо, но спокойно сидеть в кресле девять часов, когда всё в тебе рвётся вперёд — к нему — это жуткое состояние. Всё, что я мог — это пить воду. Спазмы настолько сдавили горло, что я не в состоянии был протолкнуть в себя ни кусочка.
В реанимацию меня не пустили. Проходить могли только его родители. А мне нужно было туда попасть, хотя бы на две минуты, чтобы увидеть моего Пашку и сжать в его руке кристалл. Вечером, как только приехали, я созвонился с Пашкиной матерью и пришёл к ним домой. Мне нужно было забрать его кристалл. В рюкзаке камня не оказалось, в столе тоже. Я был в панике. Пришлось спрашивать у тёти Нины, не видела ли она коробочку (объяснил какую). Оказалось, что видела. Футлярчик с кристаллом лежал на Пашкиной кровати под подушкой. Что это такое, она не поняла и положила к себе в тумбочку. А спросить у Пашки уже было невозможно.
Она переживала, откуда у Пашки взялась такая ценная вещь — рубин с грецкий орех. Я её успокоил, сказав, что это мы нашли вместе случайно в лесу. Большего бреда я в жизни своей не нёс. Поверила она или нет — нам обоим сейчас было не до разбирательств. Поэтому всё на этом и закончилось: нашли и нашли. Тётя Нина вообще держалась из последних сил, разговаривая со мной на автомате. Уж и не знаю, как мне удалось её уговорить, но всё-таки удалось. Она пообещала провести меня к Пашке ночью. Это были первые минуты моего возврата к жизни. Я сделал первый вздох облегчения: «Я увижу Пашку! Я его вылечу! Божечка, спасибо тебе!»
Отчим довёз меня до больничного городка и остался ждать, припарковавшись у центральных ворот. У третьего больничного блока меня уже поджидала тётя Нина, завернувшись в какой-то больничный стёганый халат-тулуп с капюшоном непомерных размеров. Мы зашли через служебный вход и поднялись в темноте по лестнице на второй этаж. Она завела меня в комнату с надписью «Санитарная». Оставив здесь пуховик и ботинки, надел халат зелёного цвета, бахилы, марлевую панамку и повязку на лицо. Да… экипировочка была ещё та.
Меня разрывало от волнения и нетерпения. Сейчас я увижу Пашку! Хотел поскорей к нему и боялся этого момента, боялся увидеть что-то страшное. Сердцебиение просто зашкаливало. Я судорожно сжимал в кармане коробочки с камнями и твердил про себя: «Пашенька, потерпи, мой хороший! Я сейчас… уже иду к тебе. Я помогу. Мы справимся, малыш, только держись!»
К нам заглянула медсестра и кивнула тёте Нине, мельком взглянув на меня. Мы быстро прошли по коридору и зашли в палату реанимации. Это была ещё не палата, а тесный коридорчик с двумя широкими стеклянными дверями. За ними — палаты с тусклым ночным освещением и попискивающими звуками. Тётя Нина открыла правую дверь и пропустила меня вперёд.
Мы не разговаривали — всё молча. Войти в палату оказалось неожиданно сложно — у меня ноги подкашивались. Комната была небольшая, торцом к окну лежал на высокой конструкции, приближённо напоминающей кровать, Пашка. То есть неподвижно лежало тело, именуемое Пашкой. Голова туго забинтована — только маленький треугольник лица. Глаза — два чёрных ужасающих круга. Запёкшиеся губы. Левая нога и часть туловища до грудной клетки в гипсе на подвесной конструкции. Левая рука от плеча до локтя тоже забинтована. От стоящих у изголовья приборов, попискивающих и посверкивающих на экранах зелёными и красными линиями с мелькающими сбоку циферками, к телу тонкими щупальцами тянутся провода и проводки. В одной руке капельница. При виде всего этого нереального кошмара у меня больно сдавило сердце и озноб прошёл по всему телу: «Паша…»
Тётя Нина, держа меня за руку повыше локтя, подвела к стулу у кровати и усадила нажимом на плечо: сам я был роботом, у которого заржавел механизм, и он потерял способность двигаться.