Неруда

Значимость приведенных строк несомненна. Поэт на последнем году жизни снова встречается со студенческой молодежью. Перед нами панорама того времени, где друг другу противостоят Артуро Алессандри Пальма, лидер буржуазии, и Луис Эмилио Рекабаррен — самый яркий вожак чилийских рабочих в XX веке. Современность в ее политическом и общественном ракурсе представлена Сальвадором Альенде, теперь этот человек принадлежит не только своему времени, но и вечности.
Слова Неруды — живые яркие воспоминания о его студенческой жизни, об улицах, прилегающих к старому Педагогическому институту, о пансионах, окутанных полутьмой, о поэтах его поколения. Неруда говорит о своей любви и о накале политической борьбы… В двух шагах от Федерации студентов находилась Федерация рабочих. Это соседство имеет глубоко символический смысл в контексте чилийской истории нашего века.
Неруда почти каждый вечер приходил на улицу Агустинас в Федерацию студентов и работал, разумеется ad honores [16], в ее журнале «Кларидад». На это здание и был совершен налет в 1920 году. В нашей стране сплошь и рядом разрушали, громили, поджигали здания прогрессивных организаций. Вспомним, как в Темуко мгновенно сгорела типография, где издавалась газета Орландо Массона — дяди поэта. Но среди печально известных погромов в чилийской истории — не говоря уже о кровавой расправе с рабочими в Икике в 1907 году — два следует выделить особо: из памяти народа никогда не изгладится поджог Федерации рабочих в Пунта-Аренасе, когда в огне погибли десятки овчаров Патагонии, и нападение на Федерацию студентов 21 июля 1920 года. Даты этих злодейских актов близки по времени. Они вполне сопрягаются с тогдашним политическим режимом, с волной регресса, и как бы предвосхищают тот страшный разгул военного террора, который затопит Чили в море крови. Не пройдет и полгода после памятной встречи поэта со студентами, как это случится.
  
24. Дружба и богема
 
Неруда утверждал, что «дружба — прекрасный континент для поэта». «Я высоко, как и подобает чилийским южанам, ценю дружбу. Сам я никогда не расставался с друзьями. Их отнимала у меня только смерть». Смерть действительно похитила у него многих друзей. Их имена по его просьбе вырезали резцом на деревянных потолочных балках, украшавших бар «Альберто Рохас Хименес» в его доме в Исла-Негра. При мне однажды эти имена, беззвучно шевеля губами, читал Камило Хосе Села {36}. Неруда решил, что не найти лучшего места для верной памяти об умерших друзьях, чем этот бар, с бутылками цветного стекла, с чилийской водкой писко, с заморскими винами; те, кто пока еще живы, сядут за круглые столики, выпьют, заведут разговоры, а в какой-то миг, бросив взгляд наверх, увидят имена, высеченные на тугой древесине, и вспомнят об ушедших навсегда.
Но не одна смерть отбирала у него друзей. Порой и сложные жизненные обстоятельства. Иногда дружеские узы рвались очень круто. После его развода со второй женой, Делией дель Карриль, разгорелись настоящие страсти. Круг Неруды разделился на два лагеря, многие из его давних и близких друзей стали ему врагами. Совсем незадолго до этих событий он рассказывал: «Я снова гуляю с Томасом Лаго по улицам Сантьяго, мы и теперь не ведем разговоров о литературе. Словом, все как тридцать четыре года назад. Тогда мы вдвоем с ним издали книгу „Кольца“, и страницы Томаса — настоящая, глубокая поэзия». Но вот с Томасом Лаго все порвано. В нерудовском «клане» идет настоящая гражданская война, вспыхнувшая из-за разрыва между поэтом и Делией.
Однако у Неруды, как у настоящего южанина, навсегда сохранилось святое отношение к дружбе. Много позже я познакомился с адвокатом, членом демократической партии Алехандро Серани. Неруда как-то сказал: «Не будь Саши, мне бы в жизни не кончить лицея». Так он называл Алехандро, своего школьного друга. В лицее они вместе переводили английских поэтов. Ненавистная математика, как известно, страшила лицеиста Неруду. Алехандро решил помочь поэту. Они выбирали для занятий красивые места на берегу реки Каутин. Серани не хотел нарушать лицейские правила: сорок пять минут — урок, пятнадцать минут — переменка. А Нефтали требовал, чтобы все было наоборот. Саша упорствовал: иначе нельзя продвинуться в алгебре и геометрии. Оба едва выдерживали эти проклятые сорок пять минут. Взгляд Неруды то и дело ускользал к реке, к берегам, к пышной зелени и цветам. Зато в перерыве они устраивали состязания. Выберут самые плоские и гладкие камешки и пускают их по поверхности воды, стараясь, чтобы те не тонули, а задевая воду, отскакивали как можно дальше, оставляя после себя маленькие фонтанчики…
Эта дружба не остывала. В предпоследний год учебы Нефтали был избран президентом Лицейского атенея, а Саша — секретарем. Позднее Алехандро стал президентом Ассоциации студентов, а Неруда — ее секретарем… Настоящей китайской стеной, почти непреодолимым барьером грозили обернуться для Неруды выпускные экзамены. Провалиться — навсегда будет закрыта дорога в университет. Ведь Неруду подстерегал экзамен по математике — страшный и беспощадный дракон, от которого не спастись. Саша помогал поэту изо всех сил, и к тому же надеялся, что на известные поблажки Неруде пойдет сам ректор лицея — Марко Аурелио Летельер; наверно, ректору подсказало чутье, что его питомец, неспособный разобраться в самых простейших теоремах и уравнениях, светится изнутри особым светом, который озарит не цифры — бог с ними! — а слова.
В своей первой столичной квартире на проспекте Испании поэт жил вместе с другом Алехандро. Жилье вполне приличное, но дорогое. К тому же у квартирной хозяйки был нюх полицейского сыщика. Она следила за их приятелями, и особо — за приятельницами. Повсюду совала свой нос, знала, когда кто пришел, когда ушел. Раздосадованный Пабло переехал в дешевый доходный дом — в Чили они называются конвентильо, — там никому ни до кого нет дела. Его позвали к себе Рубен Асокар и Томас Лаго. Но чего только не бывает — и вот случилось, что в Сантьяго на операцию к столичному хирургу приехал дон Хосе дель Кармен Рейес. Делать нечего — пришлось разыграть маленькую комедию: добряк Саша переехал в убогую комнату конвентильо, а поэт вновь перебрался в ту вполне пристойную квартиру на проспекте Испании, где и пробыл все дни, пока отец не уехал домой в Темуко.
Число друзей заметно росло. Неруда сблизился с университетскими товарищами, писателями, художниками. Излюбленными местами дружеских встреч стали таверны, бары: «Геркулес», «Эль Хоте», «Венеция», а вскоре вполне респектабельные немецкие клубы на улице Эсмеральды и на улице Сан-Пабло, не говоря уже о «Постоялом дворе коррехидора». Шумной компанией они заявлялись в кабаре доньи Инес, чуть позже это кабаре стало называться «Цеппелин». В ту пору сдружились поэты Альберто Рохас Хименес, Анхель Кручага, Росамель дель Валье, Херардо Сегель, Омеро Арсе, Рубен Асокар. Художники Армандо Лира, Хулио Ортис де Сарате, Исаис Кабесон, Исраэль Роа, Пасчин, карикатурист Виктор Бианчи, который спустя двадцать лет помог Неруде пересечь Кордильеры и спастись от преследований диктатора Гонсалеса Виделы. Среди участников бесед-тертулий был близкий приятель Неруды Орландо Ойярсун и неисправимые любители богемной жизни — журналист Антонио Рокко дель Кампо и Ренато Монестьер. Они с упоением пели песни на языках, которые знали, и на языках, из которых не знали ни слова. Под звон бокалов, под звуки нестройного хора являлась поэзия. Кто-то вдруг вытащит книжку и вдохновенно заговорит об ее авторе. На этих встречах в Чили впервые были названы имена Марселя Пруста и Джеймса Джойса. Много позже, когда очередной литературовед допытывался у Неруды о литературных влияниях, поэт ответил: «Об одном из них почти нигде не упоминается, а меж тем для меня очень существенным было влияние Марселя Пруста». В пору студенческой молодости Неруда перевел на испанский язык некоторые стихотворения Джойса.