Неруда

Однажды в разговоре Неруда мне признался, что никогда не мог устоять перед любовью женщины, перед ее зовущими глазами, особенно если она ему нравилась. Что ж, разве это противоречит понятию о мужской чести? Мужчина, если он настоящий мужчина, непременно должен откликнуться на зов женщины.
В жизни поэта не раз была большая любовь, бывали и сильные увлечения, но никогда он не опускался до любовных интрижек. Таков Неруда — с юности, со студенческих лет в Сантьяго, где городской шум прорезывали звонки трамваев, где, куда ни кинь взгляд — прекрасные молодые девушки. В каждой из своих подруг поэт видел воплощение самой весны, благоухающую «ветвь цветущей жимолости на любовном ложе». «Одна-единственная пламенная встреча…» Он придавал непреходящее значение и этим мимолетным встречам. «Моя поэзия, ты вызревала в одиночестве, / ты зарождалась в неистовом горении двух тел, / когда светила обнаженная луна / и торжествующе звучали все стихи земли».
  
45. Переписка с родными
 
В эпистолярном наследии Неруды есть двадцать восемь писем, которые он написал в самые разные годы. Они были опубликованы мадридским издательством Центра ибероамериканского сотрудничества — «Культура испаника» — в 1978 году. Уго Монтес написал к ним глубокое, содержательное предисловие. Лаурита, как мы уже знаем, была женщиной простой, непритязательной, но в чем-то весьма сложной. Она, эта хранительница рода Рейесов, с удивительным умением поддерживала отношения со всеми родственниками — близкими и дальними. В самом надежном месте, точно сокровище, берегла Лаурита все до одной бумаги старшего брата, начиная с его школьных лет. Лишь благодаря ей уцелели и дошли до нас многие тексты раннего Неруды. Лаурита, как уже упоминалось, говорила все напрямик и порой довольно резко. Люди или нравились ей, или не нравились. Никаких половинчатых оценок. Она считала, что Пабло унаследовал кое-что от своего деда Хосе Анхеля: тот не писал стихов, зато любил их декламировать, читал не только Библию, но и знал на память длинное стихотворение Виктора Гюго «Молитва за всех» в переводе Андреса Бельо. А вот общительность, способность легко заводить друзей — это у Пабло от отца. Так утверждала Лаурита. Она помнит, что в детстве по утрам на плите долго кипел чайник и в дом заходили позавтракать железнодорожники, кто совсем рано, кто попозже. Старший брат любил Лауриту. Однажды, когда она, еще совсем девочка, разбила фарфоровую вазу и заплакала от страха, он взял вину на себя.
Ее мало трогала слава, она относилась с восхищением и к Пабло и к Родольфо. Оба были ей одинаково близки. Лаурита безмерно гордилась тем, что у младшего брата поставленный от природы тенор и что он любит оперу, особенно «Травиату», знает из нее почти все арии. Родольфо мечтал стать оперным певцом и поступить в Государственную консерваторию. Но отец посчитал это блажью и решительно воспротивился желанию Родольфо. Мало ему, что старший сын занимается стихоплетством! Только этого не хватало! Сразу два бездельника в одной семье…
Я привык считать, что Лаурита не была замужем. Как-то не приходилось видеть ее в обществе мужчин… «Она — вдова», — объяснил мне однажды Пабло. Лаура вышла замуж за своего дальнего родственника — Рамона Кандиа Кеведо, владевшего небольшим земельным участком в Паррале. Но в 1941 году Кандиа Кеведо скончался от разрыва сердца. Они были женаты меньше двух лет. А ее единственный сын умер младенцем. «Не ладится у нас с потомством», — грустно шепнул мне Пабло. В 1938 году Лаура переехала в Сантьяго. Она работала воспитательницей в Женском училище номер 2 и пробыла в этой должности двадцать четыре года. Выйдя на пенсию, Лаурита совершила поездку в Европу и целых три месяца жила в парижской квартире у Пабло. Поэт в то время был послом Чили во Франции. В Париже ей захотелось взглянуть, что такое ночная жизнь. И она решилась. А что тут страшного? Кто ее здесь знает?.. Вдвоем с подругой Марией Малуэндой строгая Лаурита отправилась в «Фоли-Бержер», а потом провела всю ночь в «Ла Куполь». Этого ей хватило сполна.
Лаурите хорошо запомнились годы детства в Темуко.
 
«Когда Пабло заболевал и его укладывали в постель, он просил, чтобы я не отходила от окна и рассказывала ему обо всем, что делается на улице, не пропуская ничего, никакого пустяка, никакой мелочи. Вот я и говорила: „…теперь куда-то спешит маленькая женщина из индейской деревни, ну та, что продает цветные пончо. А на другой стороне играют ребята. Их четверо“. Мне надоедало, я уставала от этого, а он — нет, давай рассказывай, что там и как. Словом, я торчала у окна, точно на страже. Рассказывала и рассказывала, без конца».
 
Не следует думать, что это воспоминание — малоинтересно. Пабло с детства жадно впитывал в себя все, ему хотелось знать обо всем, что происходит в жизни. Он копил впечатления, точно муравей, который делает запасы на зиму.
Неруда — человек далекий от показной учтивости — держался с сестрой на редкость обходительно. Я, пожалуй, не встречал двух близких людей, столь не похожих друг на друга по характеру, по духу. Лаура, безусловно, почитала все, что касалось жизни Пабло. Но порой не могла удержаться, чтобы не пробурчать что-то неодобрительное по поводу его неразборчивости в знакомствах. «Этот человек мне не нравится», — цедила она сквозь зубы и вовсе не считала нужным объяснять — почему. В глубине души она верила, что должна оберегать брата от всего, от любой напасти, быть ему вместо матери. Но знала, что это надо делать так, чтобы он ничего не замечал, и — главное — помнить о неоспоримых правах его законных жен, которые могли бы упрекнуть ее в излишней опеке над поэтом, в чрезмерных и ненужных волнениях из-за его пустяковых промашек или невинных причуд. Он же поэт!
Пабло называл ее ласково — Лаурита. Никогда не говорил ей — Лаура. В его письмах она — Кролик, Кроля, Кролюша, Кралечка. В общем, поэт переиначивал ее имя на разные лады, не считаясь с правилами грамматики и орфографии.
Когда Пабло уехал в Сантьяго, Лаура стала чем-то вроде неусыпного Аргуса {65}: она во все глаза следила за жизнью Темуко и без промедления сообщала брату о всех новостях. У них даже был свой условный язык. Поэт, спрашивая о ком-нибудь из общих знакомых, ставил лишь его инициалы. Порой ему не терпелось узнать о чем-то важном, и он торопил Лауру — сходи, посмотри, выясни… Для него она оставалась той прежней девочкой, что подолгу глядела из окна на улицу… Из писем поэта к сестре явствует, что ему совершенно не на что было жить в Сантьяго. Он отчаянно и безуспешно искал работу. «Рудесиндо Ортега по-прежнему ведет себя не самым лучшим образом… Но волноваться пока не стоит, я твердо верю, что мне все-таки заплатят. Запиши мой адрес: Сантьяго, улица Санто-Доминго, дом 736. Сеньору Рикардо Рейесу».
В одном из писем Пабло негодует: «Что за безмозглый народ эти портные! Требовать с меня расписку об уплате за работу! Я же не могу выложить сразу столько денег!» Нередко он жалуется сестре, как тяжки бесконечные переезды с квартиры на квартиру. В письме от 27 октября 1926 года Неруда сообщает своей «милой Кролюше»: «Со вчерашнего дня я лишился пансиона!» Новость невеселая, но поэт в том же письме спрашивает у сестры о женщине по имени Амалия, которой он не решился послать книгу (имеется в виду «Порыв стать бесконечным»), сомневаясь — понравится ли она. «…Но если ты настаиваешь, то пошлю. Слушай, вдруг А. все-таки приедет в Сантьяго? Ведь сам я вряд ли попаду на Юг. Хочется побыстрее удрать в Европу. Но будет обидно, очень обидно, если мы с ней так и не свидимся!»
Неруда жаждет уехать из Чили. Он пишет, что устал от бессмысленных сражений с отцом и потому уедет недели через три, не позже. Вся загвоздка в том, что, кроме билета, у него ничего нет. «В Женеве я, видимо, буду питаться одним дымом. Что бы такое придумать? А вдруг ты сумеешь раздобыть для меня немного денег?..»
Это письмо Пабло написал в середине декабря 1926 года; он еще жил в Сантьяго на улице Гарсиа Рейеса в доме номер 25.