Неруда

А следующее письмо отправлено из аргентинского города Мендоса лишь через шесть месяцев — 15 июня 1927 года. Это прощальное письмо было послано с явным опозданием…
 
«Милый Кролик!
 
Передай отцу 
(заметьте — нет ласкового слова „папа“)
 и маме, что, к моему великому сожалению, я не смог их обнять перед отъездом, потому что мне дали билет на поезд, который уходил с минуты на минуту.
 
Я весь извелся, мне было очень тяжко на душе. Но верь: мы разлучаемся ненадолго. Я скоро вернусь и отдеру моего Кролика за длинные ушки.
 
Рикардо».
 
  
46. Сны и бессонные ночи в открытом море
 
Рикардо-Пабло впервые едет за границу — ему все любопытно, все интересно, он жадно ловит незнакомые запахи, с радостным возбуждением вглядывается в незнакомый ему мир. Ну точно вырвавшийся на волю молодой и веселый пес!..
Буэнос-Айрес. Июль 1927 года. Неруда поднимается на немецкий пароход «Баден». Поэту надо добраться до далекого-предалекого Рангуна. Путевые заметки, которые он будет регулярно посылать в чилийскую газету «Насьон», с полным правом можно назвать страничками лирического дневника. По этим заметкам видно, что Неруда — очеркист с искрой божьей, прирожденный мастер путевых репортажей. Его внимательному, зоркому взгляду открывается не только красота природы, но и потаенные уголки человеческой души. В поэте живет и талантливый писатель-юморист, который умеет заразительно смеяться и находить совершенно неожиданный угол зрения. К тому же он не прочь иронизировать и над самим собой.
Как огромен Атлантический океан! Да и Бразилии, похоже, нет конца и края… В порту Сантус на их пароход обрушиваются пряные свежие запахи кофе и апельсинов, резкие, пронзительные крики макак и королевских попугаев. Кажется, что в воздухе растворена сама душа Бразилии. Но вот он, великолепный завершающий мазок, от которого все заискрилось еще ярче… По трапу поднимается женщина с глазами в пол-лица. До чего пленительная креолка!.. Пароход медленно удаляется от бразильского берега. Новая приятельница Неруды — Маринеш — «говорит на сладостно-мелодичном португальском языке, в ее устах этот занятный язык обретает особое очарованье. Пятнадцать поклонников обступили неотразимую бразильянку плотным кольцом…»
Лиссабон. Мадрид. Париж.
Париж 1927 года. Час Монпарнаса… Все пять дней и пять ночей в «Ле Дом» и в «Ла Куполь» (как полвека спустя его сестра Лаурита). Парижские кафе, наводненные аргентинцами. Бешеный успех танго…
 
 
Еще остались звуки танго на полу,
 
и золото булавок колумбийской церкви,
 
оскал улыбок и очки японцев,
 
и уругвайские томаты…
 
а рядом труп костлявого чилийца.
 
Все вскоре выметут,
 
потоком мощным смоют.
 
Все кончится, исчезнет безвозвратно:
 
золой отменной станет для утопших,
 
которые, покачиваясь странно,
 
плывут в забвенье равнодушной Сены.
 
 
Марсель. Оттуда по Средиземному морю — в Порт-Саид. Африканские пальмы, узкие шумные улочки. Огромные базары. Пропахшие прелью маленькие рынки. Буйство алых и зеленых красок. В памяти неизбежно всплывает имя Пьера Лоти, которым тогда зачитывались, а теперь напрочь забыли. Перед глазами оживают страницы его романа «Разочарованные». Арабские женщины под чадрой. Как сверкают их темные глаза! Женщины вроде бы отрешены от всего, что происходит на улице.
 
«Они, похоже, согнулись под тяжестью сложенных о них литературных легенд».
 
Молодой Неруда отправился по неведомым дорогам мира с наивной верой, что повсюду будет встречать героев и героинь из прочитанных книг. Вот они в непридуманной жизни — курильщики наргиле… Лица у них озабоченные, замкнутые. Они наверняка даже не подозревают, каким ореолом таинственности их окружили европейские писатели, которые возвели в настоящий культ восточную экзотику… Неруда день ото дня все больше убеждается в том, что на этой земле солнце лишь красочно декорирует ошеломляющую нищету.
В Джибути солнце жарит немилосердно, и поэт вынужден писать свои репортажи для газеты «Насьон» левой рукой, а правой — защищаться от обжигающих солнечных лучей… В заливе сомалийские мальчишки ловко выныривают с монетками в зубах… Неруде кажется, что он уже бывал в этом порту. Ведь именно здесь, в Африке, сломалась жизнь Артюра Рембо… Неожиданно поэт попадает на улицу танцовщиц, где его ждет сценка, достойная страниц романа «Саламбо». Но наш двадцатитрехлетний поэт еще не обременен печалью Флобера, решившего воскресить времена Карфагена. Секунда, другая — и Пабло уже возлежит на ковре, любуясь двумя обнаженными танцовщицами. Их плавные, замедленные движения совершенно бесшумны, лишь слегка колышутся на земле слабые тени. Внезапно зазвенела музыка браслетов. Пабло неожиданно для себя обращается по-испански к одной из танцовщиц. Он говорит с таким азартом, так пылко, что маленькая танцовщица вдруг бросается к нему на шею. Подумать — она поняла все, что он сказал! Вот какая сила у испанского языка!
Пароход плывет, погруженный в сон. Скоро они будут на Суматре. Друг Неруды Альваро Рафаэль Инохоса «спит без снов». А бодрствуя, «спит и видит белошвеек Голландии, учительниц Шарлевиля, Эрику Полу из Дрездена…». Храпят китайцы, аннамиты, итальянские моряки, негры Мартиники. Корреспондент газеты «Насьон» боится спугнуть их сон… Он отметает пустые мечты о фонографе, о звоне маленьких колокольчиков, о Монмартре. Сейчас куда разумнее мечтать о встрече с молчаливой женщиной, с Лулу, а лучше с Лаурой… «Голос ее по губам лишь услышишь или увидишь во сне».
Полусонный корабль, как и положено по расписанию, причаливает к безмолвному, словно вымершему Коломбо. Глубокая ночь, священная тишина, ни песен, ни пьяных криков. К утру город оживает… Неруда взял рикшу, и тот бойко затрусил по улице, чем-то удивительно напоминая бегущего страуса. Неожиданно поэт встретил торговца листьями бетеля и ахнул, увидев, что он на одно лицо с Омеро Арсе. Да… путешествуя по свету, мы вдруг обнаруживаем, что у совершенно незнакомых людей бывают очень знакомые нам лица…
В Сингапуре поэт сошел на пристань — он плыл в третьем классе — без гроша в кармане. На что купить билет до Рангуна? Неруда отправился к чилийскому консулу и попросил у него денег в долг. Но тот преспокойно отказал поэту. «Тогда я ему пригрозил, что прочту в Сингапуре платную лекцию о Чили, — вспоминает Пабло, слегка улыбаясь. — Однако консул, испугавшись конкуренции, сразу выдал мне нужную сумму». Вот так Неруда добрался пароходом до Бирмы.
  
47. Одиночество в Бирме
 
Новое пристанище Неруды… Молодой консул попадает в мир влажных вязких запахов и москитных сеток. Без этих москитных сеток жизнь здесь просто немыслима. Поскорее бы лечь в постель. Вода в умывальнике теплая. Вокруг со свистом летают тучи огромных москитов и прочей нечисти… Так начинается новая пора жизни Неруды. Пора бесприютного одиночества и глубокой тоски.
Я побывал однажды в Бирме. И лишь там мне открылось, что первая книга поэтического цикла «Местожительство — Земля», которую многие считают усложненной, трудной, написана реалистом до мозга костей… Неруда, который так мечтал покинуть Чили, по сути, оказался в дыре, в темном колодце. И все же не утонул в его водах — ему достало жизненных сил спастись…
В Чили поэт долго и безуспешно ходил в Министерство иностранных дел, надеясь получить назначение на какую-нибудь дипломатическую должность. И вот в один из дней его покровитель назвал незнакомые города, рассеянные по миру, где тогда были вакансии на место консула. Взволнованный Неруда сумел удержать в памяти лишь одно название — Рангун… Он стал почетным консулом в Рангуне и с самого первого дня проклинал свою судьбу. Раз в четыре месяца из Калькутты приходил корабль с парафином и ящиками чая для Чили. Два дня консул ставил печати и подписи на бумагах и декларациях об отправке чая и свечного парафина. А потом снова четыре месяца вынужденного безделья. Ни один бирманец не выражал желания поехать в Чили. Ни один чилиец не ступил на бирманскую землю. Поэт, вспоминая об этом времени, говорит, что маялся, не зная, куда себя деть, и большей частью созерцал храмы и базары.