Давай поставим на паузу (СИ)

Всего неделя, а будто несколько лет. Несколько лет, что я где-то бегал, осмысливая и прячась, чтобы не стало еще хуже.
Чтобы не стало хуже прежде всего мне, а не нам.
Козел ты, Жнецов.
Рассматриваю убитые в говнищу носки своих кроссовок, заляпанных грязью и вымокших. Рассматриваю чужие босые ноги, не решаясь глянуть даже исподлобья, и раскачиваюсь на пятках.
Нервозность жрет.
Гуляющий по подъезду сквозняк приятных ощущений не добавляет тоже.
А Кир все смотрит, и ни единого звука. Ни смазанного приветствия, ни сердитого бубнежа – совсем ничего.
Кусаю губы, невольно комично кривлю лицо, то вскидывая, то хмуря брови. Хочу сказать еще что-нибудь, но вместо этого только пялюсь на нашлепнутого на штанину шорт Спанч Боба.
В голове по-прежнему ничего.
Ливнем смыло.
Зачем только шел?
– У тебя телефон с собой? – спрашивает вроде как с осторожностью, но в голосе, помимо этого, таится еще что-то. Что-то, мало смахивающее на просто интерес.
Киваю.
– Сдох?
Киваю второй раз. Конечно, посвети столько вспышкой – какой бы тут не сдох?
Вопросы заканчиваются, а пауза все нет. Пауза, которая кажется мне раздутой вакуумной подушкой, что повисла между нами. Пауза, прервать которую у меня не хватает ни слов, ни сил.
Колени мелко подрагивают, и в кроссах, кажется, в каждой, по литру воды.
Понимаю вдруг, что все это время почти не дышу. Не могу полноценно наполнить легкие, пока не поднимаю взгляд. Пока уверенность, что мое – это все еще мое, не станет прочной, как броня Хищника.
Мое…
Раз, два, три…
Давай, Влад, подними голову.
Раз, два, три.
Счет быстрее в десятки раз, чем само запоздалое движение.
Коленки, пустые карманы простых черных шорт, футболка, затасканная в прямом смысле до дыр, растянутая горловина. Закушенная покрасневшая губа и кончик носа.
Дальше – ступор. В глаза смотреть страшно.
Вот так глупо, по-детски и едва ли не впервые за всю жизнь.
В глаза смотреть страшно, но только до первого, нарочито мученического вздоха.
– Придурок…
Гора с плеч и теплее почти сразу же. Теплее потому, что, сделав шаг вперед, хватает за запястье и затаскивает в квартиру. Встав вплотную, тянется назад, чтобы захлопнуть дверь, и порывисто обнимает, повиснув на шее.
Жмется всем телом, выдыхает куда-то в ключицу и забивает на то, что я мокрый.
Очень-очень мокрый. Настолько, что лужа, успевшая натечь с моей одежды в подъезде, наверняка появится и в коридоре тоже.
Только кому тут не плевать?
Почти сразу же становится на носки, чтобы обеими руками уцепиться за мою шею. Почти сразу же, протупив лишь секунду или две, обнимаю в ответ. Грубовато и наверняка не очень приятно стиснув поперек ребер.
Не издает ни звука. Утыкаюсь замерзшим кончиком носа в чужие волосы и просто вдыхаю запах.
Шампуня, курева и чего-то сладкого. Может, сахарной пудры или какого-то теста. Кто-то опять жрал за компом, а после хватался за голову?
Улыбаюсь своим мыслям и жмурюсь.
Так же крепко, как и держу.
До кругов под веками и противного зуда в отогревающихся пальцах.
До мурашек и странного облегчения.
Всего на миг.
Всего, потому что скрип двери, что прямо напротив входной, для меня хуже выстрела сейчас. Потому что, обосравшись раз, я не подумал о том, что все может стать еще хуже. Не подумал о том, что мать Кира и Снеги все-таки не живет на даче и иногда бывает дома.
Блядство.
Понимаю, что надо бы отступить назад и разжать руки. Понимаю и не могу сделать это. Кир, который сейчас нервно грызет губы, тоже.
Кир, который жмурится и наверняка готовится выдать какую-нибудь ерунду вышедшей в коридор матери.
Кир, который не выпирает меня назад, в подъезд, когда отстраняется, а заглядывает в глаза и кривовато улыбается.
– Разувайся.
Упорно смотрит на линолеум, когда разворачивается, и берет меня за руку. Не за запястье, не предплечье сжимает, чтобы потянуть следом, а хватается за пальцы.
Переплетает их со своими и, не глядя на мать, тащит в сторону своей комнаты.
Заводит, оставляет около расправленного дивана и кивает на шкаф.
– Ты там найди себе что-нибудь, я сейчас.
Выходит быстрее, чем я успеваю найтись с ответом, и прикрывает за собой дверь. Решаю не слушать, что он там будет врать, и в кои-то веки следую выданным инструкциям. Свободная футболка мне почти как раз, а шорты у Кира все парашютами. С голыми коленками непривычно, но все лучше, чем в мокрых джинсах, которые я, недолго подумав, выкидываю вместе с футболкой на балкон.
Задерживаюсь там же, вспоминая, куда Кир прячет пачку. Присев на корточки, проверяю тайник за снимающейся нижней планкой громоздкой тумбы. Пальцы нащупывают гладкий бок зажигалки почти сразу же.
***
На электронном циферблате будильника почти семь утра.
На электронном циферблате будильника сменилась целая прорва цифр, пока я, откатившись к стенке, спал. Спал без снов и зрительных образов. Спал, словно провалившись во что-то липко-топкое и барахтаясь там.
Выныривая и погружаясь с головой.
Выныривая и иногда чувствуя теплую узкую ладонь между лопатками. Выныривая и понимая, что по не очень-то и райским кущам Морфея брожу совершенно один. Кир то за компом, то на самом краю своего дивана, а то и вовсе в коридоре, а там, должно быть, и в ванной комнате. Кир бродит по квартире, пока входная дверь не хлопнет и мы не останемся одни.
Да и тогда возвращается не сразу.
Минут двадцать шатается по кухне, не то выжидая, не то думая о чем-то.
Когда я заставляю себя подняться и, как и на балконе, достаю из-под ванны свою заныканную черт-те когда зубную щетку, и вовсе торчит в опустевшей комнате Снежки. Словно намеренно от меня прячется.
Что же… имеет право.
Умывшись и более-менее разобравшись с торчащим во все стороны пиздецом на голове, возвращаюсь в комнату и обнаруживаю свой севший мобильник поставленным на зарядку. Негромко хмыкаю и вижу, что моей матери он написал тоже. Всего-то короткое «Все ок, я в городе», а под ребрами мучительно щемит.
Позаботился… а теперь и вовсе подкрался со спины и, помедлив, прижался к шее лбом. Обхватывает поперек груди, прямо поверх моих рук.
Шумно вдыхает запах собственного стирального порошка и давит носом. Медленно опускаю телефон на столешницу и накрываю ладони Кира своими. Касаюсь костяшек пальцами.
Запрокидываю голову назад.
– Привет. – Звучит куда лучше и умиротвореннее, чем мой ночью. Звучит вообще лучше, чем мог бы я.
– Что ты сказал матери? – спрашиваю не потому, что хочу, а потому, что просто не могу не спросить. Спрашиваю, помня, каким был взгляд отца сразу после того, как он нас увидел, и кожа – в липких мурашках. Противных, вовсе не таких, как от холодной воды.
Кир же, судя по тону голоса, отделался куда меньшей кровью.
– Что у тебя кончился лак для волос и тебе требуется срочная психологическая помощь.
Сарказм вовсе не ядовитый и скорее приятно греет, чем колет.
– А если…
– А если серьезно, то забей и повернись ко мне.
И тут же, противореча себе, вплавляется сильнее. Руки стискивает до проступивших на запястьях вен.
– Ты же меня держишь?
– И что?
Действительно… тоже мне сложности. Продолжаем стоять около его письменного стола. Я невольно смотрю на разложенные листы бумаги и ушедший в ждущий режим, негромко фурычащий, стоящий на столе рядом с монитором системник.
Напоминает мне, как это было неделю назад, а кажется, будто в прошлой жизни. В самом ее конце, этой моей беззаботной, спокойной жизни, когда никто ничего не знал.
Напоминает, и в голове сразу совершенно иные декорации. Обои синие и стеклинами прикрытые полки над столом. Распахнутая межкомнатная дверь. Взгляд отца.
Отстраняю его, поведя плечом, и выкручиваюсь из рук, чтобы все-таки встать лицом. Теперь сам к столу, легонько, чтобы всем весом не давить, опираясь на самый край.