Нарушая правила (СИ)

— Заткнись и топай, — отрезал Хань. — Пока я не передумал.
— Передумал что? — Чонин удивлённо уставился на него.
— Ничего. Показывай дорогу.
— Нет уж, погоди. — Чонин принялся разглядывать его так, словно впервые увидел. — Что-то я торможу…
— В самом деле. Тормозишь.
— Да? Ты только что узнал массу любопытных и довольно пугающих вещей. Тебе полагается удирать от меня впереди собственного визга. Я бы даже не удивился, если бы ты обсудил эту проблему с директором, например.
— Ты плохо меня знаешь тогда. Мне доверили твою группу. И мне решать все возникающие проблемы. Если тебе нравятся мальчики, это не повод отказывать тебе в обучении, знаешь ли.
— Мне не нравятся мальчики, — немедленно обрычал его Чонин.
— Неужели?
— Представь себе. Мне нравится кое-кто конкретный. Кое-кто, кто об этом знает.
— Правда?
— Помнится, я как-то прямо тебе сказал, что ты мне нравишься. И минуту назад я прямо сказал, что…
— Помолчи, — быстро выпалил Хань, чтобы не дать Чонину возможность вновь сказать то, что он недавно сказал. — Я знаю. Мне просто надо подумать.
— О чём? Или ты считаешь, что в силах это изменить? Будь это так легко, я бы и сам справился. Но это… — Чонин отвернулся, чуть ссутулился и сунул руки в карманы. — Это невозможно. Забудь.
Чонин выпрямился, расправил плечи и зашагал по тротуару вперёд. Хань шёл за ним и не собирался ничего забывать. Наверное, это была ирония судьбы. И в том, что они встретились, и в том, что встретились именно так — тоже. Только вот вряд ли Чонин подозревал, какова истина на самом деле. Хань предпочёл бы, чтобы истина так никогда и не всплыла. Наверное, каждый человек мечтает переписать свою жизнь «набело», исключив из неё всё, что вызывает неприятные или болезненные воспоминания, всё, что считает неправильным и ошибочным. Хань не являл собой исключение — он тоже хотел переписать свою жизнь «набело», но жизнь каждый человек может прожить лишь раз, без всяких черновиков и чистовиков. И если хоть раз человек оступился, изменить это он уже не сможет.
◄●►
Чонин жил на улице Гогена в старом гараже. И Хань вообще не представлял, как можно жить в таком месте. На первом этаже ярко горели лампы, заливая светом чистый пол и голые обшарпанные стены. Справа убегала вверх узкая лесенка. Второго этажа, собственно, не существовало, и жилая часть располагалась на чердаке, под крышей. Если внизу было просторно и пусто, то вверху — тесно и захламлено вещами. Уют создавали толстый ковёр на полу и широкая массивная кровать на толстых резных столбиках. Кровать выглядела так, словно ей лет двести, не меньше. Как будто Чонин стащил её из какого-нибудь замка или из аббатства Сен-Виктор. Болтали, что в тамошнем монастыре вся мебель вот такая — массивная и старая.
В углу в каморке под крышей стояла деревянная стойка с перекладинами, и на этих перекладинах висела одежда. На тумбочке у изголовья кровати сиротливо притулились будильник и плеер. Где Чонин держал посуду, Хань не представлял.
— На первом этаже ты танцуешь?
— Иногда. Там паршивая акустика, особо не позанимаешься — соседи возникают из-за музыки. Ну и пол не слишком приспособлен. Трудно выполнять быстрые вращения.
— Угу… А ванная тут вообще есть?
— Колонка на улице. Можно набрать воду в бочку, оставить на полдня, чтобы немного нагрелась, ну и потом просто повернуть вентиль.
— Жуть, — подытожил Хань. — Как ты тут вообще живёшь?
— Нормально, — буркнул Чонин, открыл тумбочку и продемонстрировал Ханю пару чашек, миску, упаковку одноразовых ложек и вилок и пачку салфеток.
Хань поджал губы и порадовался, что купил готовую еду в пластиковых контейнерах, а то хороши бы они были, если б пришлось есть из одной миски.
— Ты поэтому иногда занимаешься по ночам в колледже? — Хань ловко избегал взгляда Чонина, пока разбирал контейнеры. Он тихо добавил: — Я видел как-то.
— Знаю.
Хань повернул голову и удивлённо посмотрел на Чонина, тот пожал плечами.
— Ты оговорился накануне. Когда рассуждал о кубинских танцах и сравнивал с классическими. Значит, классические в моём исполнении ты видел. Скорее всего, в колледже. Стало быть, видел в позднее время на крыше или в спортзале.
— На крыше?
— Ясно, значит, ты видел меня в баскетбольном зале, — тут же сложил два и два Чонин. — Да, иногда я танцую на крыше. Когда идёт дождь.
— Почему дождь?
Чонин опять пожал плечами и слабо улыбнулся.
— Не знаю. Мне просто нравится танцевать под дождём.
Хань попытался себе это представить и понял, что хочет это увидеть. Прямо умирает от желания увидеть это собственными глазами. Потому что смотреться это будет потрясающе. Наверняка.
Перекусывали они на полу, расставив контейнеры на развёрнутых журналах. В молчании. Хань лениво ковырял вилкой еду и наблюдал за Чонином. Наверное, Чонину казалось, что с ним всё просто и ясно, а вот с Ханем — всё сложно, но он ошибался. С ними обоими всё было слишком сложно.
Хань отставил контейнер в сторону, отложил вилку, подтянул ноги и обхватил колени руками. Смотрел на длинную чёлку, завесившую глаза Чонина, и колебался. Но всё же спросил:
— Как это получилось?
— Что именно? — Чонин тоже отставил контейнер, чуть нахмурился и провёл по губам тыльной стороной ладони. Смотрелось это красиво, поэтому Хань не стал озвучивать замечание, что салфетки лучше подходят для таких целей.
— Всё это. То, что с тобой творится сейчас.
— Со мной ничего не творится.
— Я… Я про… нас. — Последнее слово Хань выдохнул едва слышно.
— Хм… — Чонин лукаво прищурился и вдруг сверкнул улыбкой. — Ты не знаешь, как обычно влюбляются люди?
— Меня интересует конкретный человек. И нет, не знаю.
— То есть, ты никогда никого не любил? — Чонин повертелся по-кошачьи, вытянулся на ковре на животе, оперевшись на локти и уронив подбородок на сцепленные пальцы. И он внимательно смотрел на Ханя, которого в данный миг сильно беспокоили собственные горящие уши. И он упрямо молчал.
— Ладно. Мне нравится вот это. — Чонин улыбнулся с лёгкой иронией.
— Это?
— То, что мы делаем сейчас.
— Разговор?
— Угу. Чувствуешь настроение? Мы просто разговариваем. Тебе хорошо или плохо?
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас тебе, кажется, неловко, но я про «вообще». Лично мне — хорошо. И интересно.
— И ты будешь сыт одними разговорами со мной? — уточнил Хань, недоверчиво изогнув брови.
— Нет, но это тоже много и весомо. Достаточно потерять это, чтобы убедиться, как этого много. И как это ценно. С другой стороны, если бы ты боялся, что я потащу тебя в постель, ты удрал бы тогда, когда у тебя была такая возможность. Значит, ты этого не боишься. Почему? Если по логике, то ты либо считаешь, что я ничего не сделаю без твоего согласия, либо… — Чонин замолчал. И Хань был ему за это благодарен. Меньше всего ему сейчас хотелось услышать второй вариант ответа, хотя сам Чонин наверняка предпочёл бы именно его, потому что первый вариант не оставлял никакой надежды. Ни на что. Потому что Чонин не потащил бы Ханя в постель против его воли. Хань знал это точно, несмотря на мутную историю с изнасилованием, которой, скорее всего, и не случалось никогда.
— Но если ты возишься со мной до сих пор…
Хань не позволил Чонину развить эту мысль, просто наклонился вперёд, неловко бросив ладонь на раскрытый журнал с красочной фотографией какой-то звезды, и прикоснулся к полным губам собственными. На пару секунд. С решительностью и смущением.
— Мне стоило бы рассказать тебе кое-что, но я не хочу это делать. Не сейчас.
В глазах Чонина он читал лёгкую растерянность, и ему это нравилось. И нравилось, что Чонин его не услышал, кажется. Намёк на поцелуй произвёл куда более сильное впечатление на Чонина, чем тихие слова, прозвучавшие чуть позже.
— Что означает «me odio por tanto quererte»?
— У тебя хорошая память, хотя произношение ни к чёрту, — глухо отозвался спустя целую вечность Чонин и прикрыл глаза. — «Ненавижу себя, потому что так сильно люблю».