Нарушая правила (СИ)

Он вдруг оттолкнулся ладонями от пола, сел и притянул к себе Ханя, небрежно отодвинув контейнеры и картонные стаканы в сторону. Хань почти упал ему на колени и забарахтался, но замер, когда пальцы Чонина тронули его грудь и заставили чуть отклониться назад. Чонин смотрел на него сверху, закусив губу в сомнении, потом осторожно снял очки, отложил в сторону и тихо пробормотал:
— Скажи мне, когда захочешь меня…
После случился тот самый, уже знакомый Ханю, поцелуй, что начинался с тепла на губах, постепенно заполнял этим теплом всё тело и превращался в жар. Только теперь к теплу присоединились прикосновения. Через ткань рубашки, под ней, то лёгкие и быстрые, то томные — с мучительной неторопливостью и твёрдой уверенностью. Чонин без спешки расстёгивал его рубашку, медленно тянул её с плеч, вновь и вновь возвращаясь к поцелуям. Хань просто согревался этими поцелуями и прикосновениями, позволял Чонину держать себя в объятиях и ждал. Что бы ни задумал Чонин, он не собирался заходить слишком далеко, иначе не сказал бы то, что сказал. И Хань пока не знал, насколько далеко готов зайти сам.
Пожалуй, недавнее удивление Чонина его немного позабавило. Чонин явно ни на что особо не надеялся и считал Ханя «правильным». Хань сам себя тоже считал правильным, но не потому, что был правильным, а потому что играл по правилам. Лучше бы он и дальше играл по правилам, потому что на этот раз Хань мог обжечься так же больно, как и…
Хань затаил дыхание, когда Чонин добрался до пуговицы на брюках. Почти невесомые касания — и ткань поползла вниз. Хань закрыл глаза не потому, что стеснялся собственной наготы, а потому, что с закрытыми глазами прикосновения пальцев Чонина ощущались острее и ярче. Пушистый ворс защекотал спину и бёдра — Чонин осторожно уложил Ханя на ковре и отбросил снятую одежду подальше, затем склонился над ним — Хань чувствовал горячее дыхание губами.
— Страшно? — Хриплый шёпот тоже остался на его губах призрачным ощущением тепла. — Хочешь меня остановить?
Хань не удержался от улыбки и едва заметно покачал головой. Он тонул в мягком ворсе ковра и ощущал жар, исходивший от нависшего над ним Чонина. Ему было хорошо и лениво, и он предпочёл бы, чтобы так и оставалось.
Прикосновение к губам — осторожное и ласковое. Хань невольно потянулся за добавкой. Эти поцелуи казались лёгкими и совсем не преступными. Много и часто, с кристальной нежностью — до музыки, зазвучавшей вдруг в воображении Ханя. Эту музыку он прежде не слышал, её не существовало, просто он вдруг отчётливо представил себе все ноты, аккорды, переходы, размер в три четверти, тональность соль минор… Музыка звучала у него в голове, а он кончиком пальца рисовал ноты на щеке Чонина, чтобы не забыть, чтобы потом сыграть эту мелодию. Потом. Пока что на щеке Чонина всё не помещалось, и Хань потянул вверх тонкую ткань, чтобы рисовать ноты уже на груди, обвёл тёмный сосок — тут соль, ми — под грудной мышцей, вверху — си, на солнечном сплетении — до.
Чонин отпрянул, стянул футболку через голову и отбросил в сторону, начал расстёгивать брюки, но снять их не успел, потому что Хань продолжил рисовать ноты на его груди, и он не выдержал — вновь склонился к Ханю. Тепло сменилось огнём. Хань не видел, что именно он рисует на груди Чонина, но остановиться не мог. Музыка по-прежнему звучала у него в голове, звучала по второму кругу, но уже чуть быстрее, громче.
Тихий смешок растворился в новом поцелуе, а Хань лениво подумал, что он очень странный человек, который способен написать хорошую музыку только во время секса. Или это вина только Чонина? Соль минор восхитительно ложился поверх смуглой кожи, звучал в унисон с их дыханием.
Горячие губы скользнули по шее Ханя, пометили быстрыми касаниями грудь и сомкнулись на соске. Тёмные волосы защекотали кожу Ханя, и он с удовольствием запустил в них пальцы, перебирая пряди, поглаживая, словно хотел на миг успокоить и сдержать Чонина. Бесполезно, конечно. Чонин водил руками по его телу, пробовал на вкус губами и всё сильнее прижимался к нему. И Ханю было уже почти всё равно, чем закончится эта их близость. Он сам тронул ладонями спину Чонина, провёл по твёрдым бокам, добрался до брюк и стянул их ровно настолько, чтобы высвободить напряжённую плоть с капелькой проступившей смазки. Чонин жадно припал губами к его шее, когда он обхватил пальцами твёрдый ствол. Глухой тихий стон добавил новизны мелодии, звучавшей в голове Ханя по-прежнему громко и отчётливо. Что ж, пускай будут вариации — Хань не возражал. Он сам застонал от уверенного прикосновения горячей ладони Чонина. И потерялся в ощущениях, когда Чонин всем телом прижался к нему и потёрся бёдрами. Они делили возбуждение на двоих и задыхались, хватаясь друг за друга так, словно боялись потерять иллюзорное равновесие.
Чонин поймал губы Ханя, чуть прикусил и провёл языком сначала по кромке зубов, а после — скользнул внутрь, впервые поцеловав откровенно, глубоко, властно, не скрывая больше своих желаний. Одновременно с этим он обхватил ладонью оба члена, заставив Ханя задохнуться от сладкого жара и машинально сжать бёдра Чонина ногами, податься вверх, чтобы оказаться как можно ближе. Впечатления от близости их тел сводили с ума. И сводили с ума не только Ханя.
Чонин, зажмурившись, потёрся лбом о подбородок Ханя. Его рука двигалась уже в быстром и рваном темпе, жёстко. Хань дрожал от усиливающегося напряжения. Он вновь запустил пальцы в тёмные волосы и притянул Чонина к себе, приглашающе приоткрыл губы в ожидании поцелуя. В нём всё ещё жила та самая мелодия, но теперь она была дикой и необузданной, как Чонин. Она требовала действий, немедленно, прямо сейчас. Она требовала всё больше огня, чтобы в тот же миг и Хань, и Чонин стали пеплом.
Хань задохнулся сразу и от накатившего оргазма, и от тяжести свалившегося на него Чонина. И он не знал, сколько прошло времени, чтобы он научился заново воспринимать реальность. Под его ладонями влажная от пота бронзовая кожа оставалась горячей, но Чонина била мелкая дрожь до сих пор. Хань тронул пальцами спутанные тёмные пряди, отвёл со лба. Чонин медленно повернул голову и прижался губами к его запястью. Он слабо улыбнулся и погладил Чонина по щеке, на которой не так давно пытался рисовать ноты. Зажмурившись по-кошачьи, тот в ответ потёрся щекой о его раскрытую ладонь, потом обнял крепче и перекатился по ковру вместе с ним. Теперь Хань смотрел на Чонина сверху, трогал кончиками пальцев лицо и размышлял о том, о чём преподавателю размышлять бы не следовало, коль речь шла о его студенте.
— Что-то не так? — чуть хриплым голосом спросил Чонин.
Хань покачал головой — он предпочёл бы, чтобы Чонин не был таким наблюдательным и внимательным.
— Нам надо в душ. И меня это огорчает.
— Почему?
Искреннее недоумение Чонина умиляло.
— Потому что у тебя нет душа. Есть только бочка с водой. И это определённо не то, чего бы мне хотелось.
— Тебе хотелось посмотреть, где я живу. Сам виноват, — пожал плечами Чонин и сел на ковре.
— Ты можешь пожить у меня, — выдержав паузу, предложил Хань.
— Нет. — Резко и твёрдо.
Хань уставился на Чонина в ожидании пояснений, но так их и не дождался. Чонин потянулся за чем-то, позволив полюбоваться на его грудь с максимально близкого расстояния. Не удержавшись, Хань кончиком пальца обвёл аккуратный тёмный кружок соска. Чонин немедленно отпрянул и зашуршал салфетками, потом прижал чуть влажный хлопок к животу Ханя. Медленный ленивый поцелуй превратил процесс приведения Ханя в порядок в нечто волшебное. Они повторили это, только Хань отобрал салфетку у Чонина, чтобы стереть со смуглой кожи следы недавнего неподобающего поступка собственноручно.
— Почему нет?
Чонин отодвинулся, застегнул брюки и провёл пальцами по спутанным волосам, искоса взглянул на Ханя.
— А ты не понимаешь?
— Ни единой догадки.
— Правда? — Чонин закусил губу и нахмурился, мотнул головой. — Наверное, мы просто слишком рано встретились.
— Почему рано?