Семейные обязательства (СИ)

Элиза вернулась к крыльцу, где ждала Бельская. Кавалергард-дама сделала шаг ей навстречу, качнув аксельбантом. Элиза заметила, что крепление шнура чуточку надорвано - кажется, это она и сделала, когда вцепилась в ее мундир и кричала о магах...
- Простите за аксельбант, - ядовито усмехнулась Элиза. - Это, кажется, государственное преступление? Наша с папенькой семейная традиция... - она была бы рада замолчать, но не могла остановиться. - На этот раз оскорбление величества, да? Витой шнур - символ императорской власти, которую вы представляете?
- Ничего, Елизавета Павловна, - понимающе ответила Бельская. - Забудьте об аксельбанте. Если кто-то в чем-то и виноват, то это я. Не уберегла... Я могу хоть что-то для вас сделать? Только скажите.
Элиза погладила кошку. Она был настолько тощая, что чувствовались все ребра и позвонки. Зверек вздрогнул, но убежать больше не пытался.
- Что бы нам попросить у императора, а, кошечка? - прошептала Элиза, горько усмехнувшись, - полцарства? Принца в мужья?
Элиза подняла голову и посмотрела даме-кавалергарду в глаза.
- Вы вряд ли мне поможете, госпожа Бельская, - сказала она громко и отчетливо. - А вот ваш коллега, на которого мой муж на самом деле работал, думаю, может. Если вы действительно хотите что-то сделать для меня - пусть он со мной встретится. И выполнит мою просьбу.
На кирпичной тумбе кружевного кованого забора сидел большой черно-белый кот в серебристом ошейнике. Кот с одобрением посмотрел на Элизу, баюкающую на руке покалеченную кошечку, потянулся, выпустив длинные когти, и спрыгнул на улицу.
***
Похороны мужа тоже выпали из памяти.
Церковь? Отпевание? "Со святыми упокой", одуряющий запах ладана, траурное платье с тяжелой кружевной вуалью, руки сжимают сухой платок, потому что нужно же чем-то их занять, чтобы не ломать себе пальцы - до хруста и боли, пробуждающей от серого дымного кошмара хоть на секунду.
Наверняка, все это было. Были поминки, было прощание, кто-то что-то говорил у гроба...
Для Элизы тот день остался сплошной чередой старательно-скорбных, натужных соболезнований. Большинство добрых и сочувствующих слов было сказано не ей, а стоящему рядом дяде Густаву и заплаканной сестре Пьера Ангелине. Элизу старались не замечать, обойти, не встретиться взглядом, не...
Теперь она была "не". Ненужная, неуместная, не-своя. Она не имела права на сочувствие, она была причиной смерти молодого человека, она была виновата во всем... Как будто Элиза сама проткнула мужа шпагой.
Она смотрела на череду скорбящих, иногда узнавала среди них своих бывших знакомых, и понимала - она больше никогда не будет с ними разговаривать. Ее уже обвинили и привели приговор в исполнение. Сначала - отец, теперь - муж, но виноватой объявили ее. Должен же кто-то быть виновен, правда? Так почему не она? Не догадалась, не удержала, не склонила свою семью на путь добродетели...
Элиза кожей чувствовала эти перешептывания, но соблюдать приличия приходилось всем. Здесь был высший свет Гетенхельма, а не какой-нибудь деревенский сход.
Те, кто соболезновал дяде, были вынуждены говорить пару слов и вдове. Она не различала лиц, заученно кивала, благодарила и оборачивалась к следующему.
В голове билась одна мысль.
Это не он.
Восковая кукла, лежащая в гробу, не может быть Пьером. Это что-то другое. Даже не пустая оболочка - просто нечто, не имеющее никакого отношения к человеку, женившемуся на ней вопреки всем доводам здравого смысла. Она не могла засыпать рядом с этим... телом. Не эти руки ее обнимали, не эти губы...
- Дядя Густав, Ангелина, разве вы не видите? Это не он, - шептала Элиза своим единственным оставшимся родственникам. Пусть не кровным, но больше-то никого нет!
Ангелина посмотрела на нее, как на сумасшедшую. Прошипела: "Из-за тебя он умер, ты, ты его убила, гадина!". Закрыла заплаканное лицо платком и отошла.
- Бедная девочка, - прогудел дядя Густав, гладя Элизу по плечу, - не слушай ты ее... Волос долог -ум короток.
Элиза не ответила. Что тут скажешь?
Завещание огласили прямо над гробом, такова была воля покойного - не ждать положенного срока. Канцелярские формулировки, озвученные скорбно-деловым голосом нотариуса, не запомнились Элизе. В памяти осталось только то, что она - единственная наследница. И что распоряжаться имуществом она сможет через год, а сейчас ей назначается какое-то содержание.
Элиза не вслушивалась.
Потом нотариус пригласил ее, дядю Густава и Ангелину в кабинет, подписать бумаги.
- Елизавета, - дядя Густав участливо посмотрел ей в глаза, - тебе не обязательно принимать все это. Дом, фарфоровый завод в имении, само имение с арендаторами - всем нужно управлять, это непростая задача, особенно для такой юной дамы. Сейчас этим занимаюсь я, на правах совладельца, и поверь, половину седых волос я заработал, разбираясь с приказчиками. Если ты оставишь все, как есть - я смогу позаботиться о тебе, как старший родственник.
- Я действительно могу отказаться? - спросила Элиза у нотариуса.
- Можете, - профессионально-бесстрастно кивнул он. - Осмелюсь предложить ознакомиться со всеми деталями, подумать несколько недель и после принять решение.
- Хорошо, - тихонько сказала Элиза. - Дядя Густав, я очень серьезно подумаю. Спасибо вам.
- Густав Карлович, - повернулся нотариус к дяде, - пожалуйста, подпишитесь в ознакомлении. И вы, Ангелина Васильевна. Спасибо. Не смею больше вас задерживать. Елизавета Павловна, останьтесь, пожалуйста, нам нужно еще кое-что обсудить.
нотариус выложил на стол небольшой конверт.
- Это вам, письмо от мужа.
Кажется, должны дрожать пальцы? С чего бы? Его последние слова, обращенные к тебе, ты уж слышала. Он просил прощения и желал тебе счастья... Что еще он мог сказать?
"Дорогая Элиза, мне очень жаль, что ты читаешь это письмо. Густав Карлович непременно постарается уговорить тебя отказаться от наследства. Прошу тебя, не делай этого. О приданом Ангелины я позаботился отдельно, а все, что принадлежало мне - теперь твое. Все долги оплачены, об этом можешь не беспокоиться. Не удивляйся странным условиям. Без толкового управляющего тебе не обойтись, он обеспечит твои доходы.
Прости меня и будь счастлива.
Все будет хорошо.
Твой Пьер"
Элиза очень медленно и аккуратно свернула письмо. Провела пальцем по сгибам бумаги. Сложила листок обратно в конверт и бросила на стол.
Она могла бы посмотреть сама, но было неприятно даже прикасаться к завещанию.
- Когда был составлен документ? Где его подписали и кто был свидетелями?
Нотариус не удивился вопросу. Достал из стола большую записную книжку, полистал ее, сверился с датами на завещании.
- Неделю назад, около восьми вечера, меня вызвали в имперскую канцелярию, на второй этаж, в угловой кабинет. Кажется, он принадлежал вашему супругу. Текст завещания уже был составлен, конверт с письмом, который я вам передал, готов и запечатан. Там же присутствовали кавалергарды - господин фон Раух и госпожа Бельская. Они и выступили свидетелями. Вот их подписи на оригинале завещания.
- Вас не удивило, что сразу два кавалергарда засвидетельствовали волю простого служащего?
- Нет, что вы! Без ложной скромности скажу - я часто работаю с кавалергардским корпусом и другими высокими лицами империи. Это далеко не самый странный случай.
Элиза долго смотрела на завещание, составленное незадолго до смерти Пьера. Отказаться? Позволить дяде Густаву о себе "позаботиться"?
Нет, спасибо.
Хватит заботы.
Теперь я сама буду портить себе жизнь.
- Я принимаю наследство, - твердо сказала она.