Круги ужаса (Новеллы)

Что-то вокруг нас зашуршало. Какое-то узкое пламя развернулось лентой и подожгло шторы.
— Горим! — крикнула Мета. — Сгорим все вместе… проклятые!
В момент, когда все должно было провалиться в смерть, дверь распахнулась. Огромная, невероятно огромная старуха, вошла в комнату — я запомнила только ужасные глаза, горевшие зеленью на неописуемом лице.
Укус пламени ожег мою левую руку. Я отступила, собрав последние силы. Увидела, что Мета застыла со странной гримасой на лице. Я поняла, что ее душа отлетела. Глаза без зрачков чудовищной старухи медленно обежали комнату, которую охватывал огонь. Ее взгляд остановился на мне.
* * *
Я заканчиваю свой труд в странном маленьком домике. Где я? В полном одиночестве. Однако вокруг постоянный шум, невидимое лихорадочное присутствие. Он вернулся. Я снова услышала, как он произносит мое имя, неумело и нежно…
Так внезапно завершился немецкий манускрипт — конец словно отрезали ножом.
 Французский манускрипт 
Теперь я осведомлен.
Мне указали на самого старого извозчика города, который проводит время в дымной пивной, где пьет октябрьское пиво, густое и ароматное.
Я поставил ему выпивку, потом угостил отличным табаком и голландской водкой. Он поклялся, что я принц.
— Конечно принц! — воскликнул он. — Кто благороднее принца? Пусть, тот, кто против, найдет меня, я его отделаю своим кнутом!
Я указал ему на дрожки, обширные, как маленькая гостиная:
— А теперь отвезите меня в тупик Сент-Берегон.
Он ошарашенно глянул на меня, потом расхохотался:
— Вы хитрец? Забавный человек!
— Почему?
— Устроили мне испытание. Я знаю все улицы города. Да что улицы!.. Все мостовые! Нет улицы Сент-Бере… как ее?
— Берегон. Простите, это не в районе Молденштрассе?
— Да нет, — уверенно заявил он, — такой улицы здесь нет, как Везувия в Санкт-Петербурге.
Никто не знал города лучше, вплоть до самых мрачных закоулков, как этот велеречивый любитель пива.
Один студент, сидящий за соседним столиком и писавший любовное послание, услышал наш разговор и вмешался:
— А разве нет святой с этим именем?
Жена хозяина гневно вмешалась в разговор:
— Имена святых не производят, как еврейские колбаски.
Я успокоил всех, поставив вина и пива, мое сердце посетила радость.
Полицейский, который с раннего утра до позднего вечера ходит по Молденштрасе, похож на массивного английского дога, но свое дело знает отлично.
— Нет, — медленно протянул он, вернувшись из длительного путешествия по своим мыслям и воспоминаниям, — такой улицы нет ни здесь, ни во всем городе.
Но через его плечо я вижу желтый разрез тупика Сент-Берегон между водочным заводиком Клингбома и конторой какого-то торговца зерном.
Мне пришлось поспешно и невежливо отвернуться, чтобы скрыть счастье. Тупик Сент-Берегон! Ха-ха! Он не существует ни для извозчика, ни для студента, ни для местного полицейского — он существует только для меня!
 * * * 
Как я сделал это неожиданное открытие?
Да… почти по научному наблюдению, как помпезно сказали бы в нашем профессорском кругу.
Мой коллега Зейферт, преподающий естественные науки и взрывающий перед носом студентов шары, наполненные странным газами, не сможет ничего возразить.
Когда я иду по Молденштрассе, надо от заводика Клингбома до конторы торговца пройти некоторое расстояние. На это требуется три шага и пара секунд. Но я заметил, что люди, идущие рядом, немедленно переходят от одного здания к другому, и их тени не показываются в углублении тупика Сент-Берегон.
Осторожно опросив разных людей и сверившись с кадастровым планом города, я узнал, что существует невысокая стена, соединяющая оба здания, которую и видят люди.
Я заключил, что для всего мира, кроме меня, этот переулок существует вне времени и пространства.
Мне нравится играть словами, которыми мой коллега Митцшлаф любит усыпать свои философские лекции: Вне времени и пространства.
Ха-ха! Если бы этот педант с мордой буйвола знал столько же, сколько я! Все, что он рассказывает про эти туманные измерения, просто пустые фантазии, которые могут зацепить любопытство пары-тройки невежд.
Уже несколько лет мне известна эта таинственная улица, но я ни разу не осмелился войти в нее. Думаю, что и более мужественный человек, чем я, испытывал бы колебания.
Какие законы управляют этим неведомым пространством? Захваченный этой тайной, смогу ли я открыть свой собственный мир?
У меня много причин считать этот мир негостеприимным для человеческого существа. Мое любопытство превозмогло страх.
Однако то малое, что я видел на этой непонятной улице, было так банально, так обычно, так уныло!
Должен признать, что перспектива почти тут же обрывалась, буквально в десяти шагах, где был поворот переулка. И все, что я мог видеть, были две высоких стены. Они были наспех вымазаны известкой, и на одной углем вывели буквы: «Санкт-Берегонгассе», зеленоватая, истертая мостовая с провалом перед поворотом. В провале рос куст калины.
Этот худосочный кустарник, похоже, жил в соответствии с нашими временами года, ибо иногда я наблюдал нежную зелень или несколько снежинок на ветках.
Я мог бы провести любопытные наблюдения, противопоставив этот кусок странного космоса нашему миру. Но это потребовало бы от меня более или менее долгих остановок на Молденштрассе, а Клингбом, который часто наблюдал, как я в упор гляжу на одно из окон его здания, думал нечто непотребное о своей жене и бросал на меня злые взгляды.
С другой стороны, я спрашиваю себя, почему в обширном мире такая странная привилегия выпала только мне.
Я спрашиваю себя…
И тут же вспоминаю о своей бабушке по материнской линии. Эта крупная мрачная женщина, которая мало говорила и, казалось, своими бескрайними зелеными глазищами следила за перипетиями иной жизни на стене перед собой.
Ее история была смутной. Мой дед, бывший моряк, вроде вырвал ее из рук алжирских пиратов.
Иногда она гладила мои волосы своими длинными белыми руками, шепча:
— Быть может, он… Почему бы и нет?.. В конце концов?
Она повторила это в вечер своей смерти и добавила, когда ее взгляд, горящий бледным огнем, уже бродил среди теней:
— Туда, куда я не смогла вернуться, быть может, отправится он…
В тот день разыгралась черная буря. Когда бабушка скончалась и мы зажгли свечи, огромная ночная птица разбила окно и умерла на постели усопшей, окровавленная и угрожающая.
Это — единственная странная вещь, которую я помню в своей жизни. Но имеет ли это хоть малейшее отношение к тупику Сент-Берегон?
Ветка калины стала началом приключения.
* * *
Откровенен ли я, пытаясь найти в этом тот первоначальный щелчок, который приводит в движение миры и события?
Почему бы не вспомнить об Аните?
Несколько лет назад ганзейские порты еще принимали похожие на чудищ выплывавшие из тумана маленькие странные суда с латинскими парусами: тартаны.
И тут же колоссальный смех охватывал порт до самых глубоких пивных погребов. Со смехом хозяева выгружали свои напитки, а голландские моряки с лицами, похожими на часовой циферблат, пожевывали свои длинные гудские трубки.
— Ага! Прибыли раздатчики мечты!
Но моя душа расстраивалась, видя, как героические мечты умирают под напором германского смеха.
Рассказывали, что грустные экипажи этих судов жили на золотых берегах Адриатики и Тирренского моря и хранили сумасшедшую мечту о фантастической обетованной стране на нашем жестоком севере, сестру древнего Туле.
Не столь знающие, как их предки тысячного года, они сохранили в памяти легенды об островах алмазов и изумрудов, легенды, которые родились, когда их отцы встретились со сверкающим авангардом взломанных вечных льдов.
Их мало затронул прогресс последних веков, если не считать морского компаса, чья намагниченная стрелка всегда поворачивала свое синее острие на север, что было для них последним доказательством тайны высоких широт.