Рядовой (СИ)

— Не гневись, замвов. Но я уже все сказал. Нельзя нам быть вместе! Аштана и так за нелюдь держат, что ходит полуслепой. Из жалости лишь народ не убил в соседней деревне. А если еще вызнают, у кого он живет… так со свету сживут вмиг! Я не за себя, за него переживаю.
Лекарь вернулся и сказал весело:
— Вона, кого сегодня к нам привело!!! Богатыря известного!!!
Я лишь вздохнул. Видел бы он, что сегодня утром делал этот богатырь, да и всю ночь, как он вытрахивал то тело в маске… Силы не было даже встать с полу, когда я его…
Обожгло очень сильно плечо, и я сжал челюсти от боли. Лекарь тонким ножом вновь стал что-то там надрезать, и я охнул не от боли, а от легкости, что потом настала. Хороший лекарь. По плечу потекло, и он скомандовал:
— Боком теперь, боком. Пусть течет. А ты промокни и свежими… да, теми… еще, еще, не жалей!!! Видишь, какие они… вот так!!! Вот, молодец!!! — он командовал Циате, и тот послушно делал все по его указке, и наконец, сказал мне: — А теперь, богатырь, зашью тебе рану. И сверху смажу мазью. Вон тебе твой замвов и сменит ее завтра и послезавтра. Я-то отъехать должен. У короля племянник зовет роды принять его жены. Тут не отказать.
Киваю, стиснув зубы. И сам уже спрашиваю:
— А вам ученик не нужен?!
Тот замирает.
— А хорош ученик-то? Умен? Послушен? Исполнителен?
Киваю робко.
— Хочет людям добро делать. Чтобы с умом и пониманием.
Тот кивает задумчиво.
— Это хорошо, что понимает про учебу-то. Сколько ему лет?
Циате говорит первым:
— Так восемнадцать, я и говорил про него тебе.
Старик вновь кивает.
— Приводи сегодня его. На завтра и начну обучать. Пять золотых в месяц. Это если он понравится мне. Всё, можешь вставать. И теперь просто сядь. Мой племянник тебе сам зашьет рану.
Я вздрагиваю от такой новости. Вот это новость, так новость. Значит, у нас Циате-то княжей крови. Единственный наследник князя Ятона. А фамилию-то он взял материнскую, видимо. Нас учили знать все роды князей и короля. Увани-то будет Жардески, и его единственным братом будет тот самый князь. Только вот, насколько я знал, по слухам про этого лекаря, что бунтарь он. Сказал самому королю: «Кого хочу, того и лечу, никто не указ мне», за это его любили солдаты. А мне вот ни разу не пришлось к нему обратиться. Сам себя выхаживал и травки прикладывал. Просто некогда в последнее время. Как сейчас вот. Но я был доволен исходом и молча смотрел на лицо Циате, что аккуратно продевал в иглу нить шелковую.
Лекарь ушел, а я просто отдыхал душой в такой близости со своим любимым. Хоть полюбуюсь им. Он посмотрел на меня и улыбнулся простой и доверчивой улыбкой. Да так улыбнулся, что стало вмиг все хорошо, только я расстраивался и нервничал, а сейчас готов обнять весь мир. Спроси он меня хоть о чем, на все был бы согласен. Но он так и смотрел на меня восхищенно и… влюбленно?! Ох, не верю я в такую любовь. Зачем ему свою молодость на меня тратить? Пусть молодое тело найдет. Но как же хочется сжать его в своих объятиях.
— Твой отец прожил почти двести лет. Так ли это? — спросил он меня тихо, я, лишь усмехнувшись, кивнул.
— Двести двадцать три года. Правда.
Он мотнул головой в знак удивления и, встав на приступок, оперся о мою грудь и застыл, глядя на меня, затем спросил глухо:
— Подержишь меня, как тогда в речке?
Киваю молча и обхватываю его талию руками. Он вздыхает глубоко, и я чувствую, как его тело прошивает дрожь, и сам возбуждаюсь не на шутку. Эх, не хочется мне сегодня шлюху искать, ох, не хочется. Он ерзает на моих коленях и, наконец, приладившись, начинает зашивать мою рану и очень аккуратно промакивать выступившую кровь, чтобы видеть, где дальше шить. Наконец рана зашита, мои руки так и застыли. Он смотрит на меня с понимающей улыбкой, пока я, наконец, сам не решаюсь отпустить его. Он вдруг обхватывает руками мою шею и небрежно целует меня в губы. Не в силах сопротивляться отзываюсь на его поцелуй и уже сам жадно приникаю к его губам, властно захватывая его рот. Словно время остановилось для нас обоих. Словно и нет его в моих объятиях, мы растворяемся друг в друге, хотя и без близости той, которая есть грех. А словно мы единое целое сейчас. Сминаю его губы так, что он задыхается, слышу его тихий стон и слышу тут же, как за стенкой лекарь что-то оживленно кому-то говорит. Ох, еще бы несколько секунд он нам подарил, хоть несколько. Чтобы дал мне надышаться на любимого…
С силой отрываюсь от Циате, как в тумане сажаю его вместо себя и, пошатываясь, иду к выходу. Лишь у второй двери слышу крик Циате.
— Сегодня увидимся еще. Я карету пошлю к вам.
Так и иду как пьяный к своему дому и, наконец, свернув к речке, вижу, как Аштан обрубает последнее бревно. А он молодец!!! Много работы сделал. У нас есть еще часа четыре. Башня времени сейчас показывает, что можем еще и перекусить. Я расстилаю ему на земле тряпку и, открыв мешок, что только что купил с едой, расставляю все, чтобы он поел.
— На-ка вот, перекуси малясь. Я начну. Увидел, что надо, в городе. Пойдем скоро туда, дело одно есть.
Он кивает послушно с улыбкой накидываясь на еду. А я начинаю ставить столбы, трудно одному, но он мне не помощник тут. Зашибет его бревном, и не замечу. Бревна утонули в ямах, что я выкопал давно. Теперь только крюками их зацепить промеж себя. Не замечаю, как и вечер наступил, я уже полкрыши выложил. Неохота отрываться, но слышу как цокает вдали карета. Ага, вот и карета подана. Не успею сегодня крышу достелить, да и темно уж больно. Но дом огромен и просторен пока. Потом Аштан сам потихоньку обживет свой угол. Я после службы тоже начну обживаться потихоньку. Сам, до чего руки дотянутся, сделаю. Печь бы надо успеть справить правильно. Чтобы весь дом обогревала. Забот еще очень много. После службы буду приходить. А то ведь и жил в казармах, что жить негде было. Сейчас можно и после несения службы идти домой. А не в койку после общей столовой.
Нехотя влезаю едва-едва в карету, и лошадь с трудом трогается с места. Извозчик виновато смотрит на свою лошадку и поправляет фонарь на своем сидение. Наконец я не выдерживаю и командую Аштану.
— Пошли пехом, что мы, господа, что ль какие? Это пусть они ездют на каретах. Мы простые и пехом нам только проще.
Аштан довольно выскакивает следом и добавляет:
— И потолки у них низкие, дядь, да?! Ты вон так и не влез в карету-то. И лошадь одна ток. Жалко лошадку-то.
Извозчик лишь пожимает плечами.
— Других карет и не бывает. Извольте-с.
Они скрываются в темноте, и Аштан спрашивает меня неловко:
— Дядь, а ты почему такой молчаливый? С тобой и не поболтать.
Усмехаюсь про себя, вспоминая тот поцелуй с Циате. Ох, как же жарко вмиг стало. Я ведь тогда забыл обо всем, мне плевать было, что лекарь тот зайти мог. Стыд и жар бросились уже не в первый раз в лицо так, что отшатнулся даже. Сердце дико забилось.
— Да всегда я такой. С детства. Ты тоже болтать не любишь, а как болтаешь, все не попадя и без толку. Думать надо, прежде чем говорить или спрашивать. Проговаривать промеж себя. В голове, значит.
Он вновь кивнул и показал на темную деревню.
— А они так рано спать ложатся, почему?
Наставительно откликнулся:
— Они потому что и встают рано. Почитай, за хозяйством надо с самого ранья и Акуше помолится успеть. Ей дань-то каждый день надо отдавать. Свои помыслы говорить и от грехов чиститься в воде. Чистоту блюсти не только в голове, но и в доме. За всем надо уследить.
Аштан замолчал и больше слова не говорил, пока мы не подошли к лекарскому дому.
— Ой, а что это за дом? — спросил он меня, неловко заглядывая в глаза. Киваю ему с улыбкой.
— Войди и узнаешь.
И тут все во мне словно проснулось. Глаза Аштана загорелись каким-то особенным огнем. Он засиял весь так, словно сейчас загорится и неверяще спросил с придыханием:
— Так что, лекарь? — киваю ему и открываю перед ним дверь.
— Он самый. Входи, пока не передумал. — не стал я ему говорить, что надо понравиться лекарю, зачем парня пугать. Как станется меж них, так и должно будет.