Невольник (СИ)

Двалин с досадой щурится и трогает пальцем лезвие топора. Вроде хорошо…
– А все ж, трата-то какая, – вдруг негромко роняет погруженный в свои мысли Глоин, что сидит в трех шагах от Двалина у костра, покуривая трубку и кутаясь в плащ. – Как ни кинь, а таки тридцать сребров отдавай!
Кто-то удивленно моргает, кто-то хмурится, а кто переглядывается в непонимании – о каких тратах толкует Глоин?
– О чем это вы? – удивленно спрашивает юнец Ори, оторвавшись от своей книжонки.
– Чего-чего… – буркает недовольно Глоин, и косится в сторону украдкой. – За такого… деньгами сыпать…
Ори растеряно-недоуменно хлопает глазами, а до остальных наконец доходит о чем толкует Глоин.
– Глоин, – предупреждающе качает головой Балин и одним взглядом осаживает взметнувшегося было Кили.
– Да я-то что? – с досадой огрызается Глоин. – Как Торин сказал, так и сделаю! А все же…
– Глоин, – колким льдом падает оклик Торина.
– Гном-раб разве гном?! – негромко, но с чувством огрызается Глоин, набычившись.
Сказал то, что думал.
Многие так думают.
А потому мимо проходят… стыдятся.
Двалин тяжело смотрит-сверлит спину Глоина. Скудоимец. Денег жаль… за монету удавится. Двалин подавляет взметнувшиеся желание опробовать на прочность шею рыжего – сколько до последнего вздоха? Что он понимает, этот… скудоум?
Ничего.
А спина Двалина чешется. И чувствуется каждый рубец из забытого – преданному забвению, – детства…
… Он считал себя хитрым. Светловолосый, вроде безобидный…думает, что он поверит. Щенок зло фыркает и обжигает взглядом парня-гнома, что протягивает ему руку, держа на раскрытой ладони откушенный печеный пирожок.
– Вкусный, – говорит светловолосый. – Бери, не бойся!
Парень делает шаг и Щенок скалится, и из нутра вырывается рычание – не подходи! – а спиной вжимается в стену будки. Собачей будки. Серые глаза двуногого детеныша цепко-насторожено ловят каждое движение светловолосого парня. Подобрался, тело – струна, а рык – приглушенный – внушительный. Не подходи! Укушу! Ударишь – да, но укушу!
Не дамся.
И светловолосый докумекивает. Вздыхает, сдаваясь, и осторожно кладет пирожок в пыль в нескольких шагах от Щенка. Тот невольно ведет носом, сглатывая – мясом пахнет… и живот подводит, ощутимо прилипнув к позвоночнику. Но нельзя. Нельзя – хозяин узнает, увидит и все. Еда – только то, что кидает хозяин, чужая еда – боль. Щенок знает, выучил.
– Балин! – раздается в отдалении и светловолосый парень вздрагивает.
– Возьми, – тихо говорит он, и, опустив плечи, уходит прочь быстрым шагом.
Он уходит, а пирожок остается лежать в пыли. Обидно. Больно. Щенок зло смотрит на него… нутро сжимается в болезненный узел, скручивается так, что хочется выть… и Щенок не выдерживает. Отворачивается, утыкается лицом в острые, ободранные и грязные коленки. И терпит. Невыносимый, дурманящий, до боли запах еды. И соленое течет по щекам.
Нельзя.
Он сглатывает соленое, облизывает обветренные губы, полностью потерявшись в растянувшемся ярко-солнечном дне, что каленым солнцем гладит покрытую синяками худую – каждый позвонок-ребро видно – спину. А запах… запах!
И вдруг острая боль, на него обрушивается удар и Щенок взвизгнув от неожиданности, дергается, и скручивается в комок в пыли, закрывая голову руками-спицами.
– Это кто тебя кормит? – зло спрашивает хозяин. – Я запретил жрать с чужих рук!
Хозяин пинком отбрасывает от Щенка пирожок и вновь больно вытягивает хлыстом. Но Щенок лишь крупно вздрагивает, но не слышно и звука.
– Проси прощения, – велит хозяин.
Щенок по пластунски, на четвереньках, подползает быстро и тычется лицом в пыльные сапоги хозяина, и мокрый след от языка полосой по грязной коже.
– Хороший щенок, – голос хозяина усмехается довольно. – Встать!
Щенок послушно встает, а хозяин присаживается на корточки, подцепляет пальцем ошейник, тянет верх, заставляя встать на цыпочки, и крутит перед собой, в раздумье склонив голову к плечу. Стоять на цыпочках неудобно, а грубый ошейник душит-врезается под горло, и руки сами тянутся вверх…
– Лапы опустил… опустил я сказал!
Хозяин раздраженно хватает за волосы, вздергивает в воздух – и от боли в глазах соль и не видно за ней, а из груди рвется визг, – а в следующий миг на него обрушивается оплеуха, и Щенок кувырком падает в пыль, трясясь от боли и прижимая руки к голове. Там, где вырван клок волос, дикая боль…
Хозяин, сплюнув напоследок, уходит прочь, а Щенок, сглатывая соленое, ползком забирается в будку…
– Он был здесь! Говорю тебе, отец!
Голос снаружи, за будкой, подозрительно знаком, и Щенок замирает в будке, вжавшись в заднюю стенку и смотря на вход.
– Балин… – раздается незнакомый, полный досады голос.
– Он наверняка в будке! – горячо уверяет первый голос. – Он же был на цепи!
Перед входом в будку чьи-то ноги. Через миг в будку заглядывает светловолосый парень-гном. Тот самый. Из-за которого наказал хозяин. Щенок тут же оскаливается и рычит – на сей раз громко.
– Вот ты где, – с непонятной радостью выдыхает парень. – Он здесь, отец!
– Балин, это просто собака!
– Нет! Я говорю правду!
Слышится ругань, и слышится звук смачного подзатыльника – слышится, но не видно. Но Щенок догадывается, что светловолосому досталось. А через мгновение рывок за цепь, и Щенок, задыхаясь, корчится в воздухе, повиснув на цепи. На цепи, которую держит гном, окаменевший от неожиданности.
– Ты задушишь его! – вскрикивает светловолосый парень, и когда полузадушенный Щенок очухивается, то обнаруживает себя в его руках. И тут же вцепляется в руку, прокусывая до крови.
Светловолосый ойкает, дергается, ослабляя хватку, но прежде чем Щенок успевает удрать, забиться обратно в будку, на него падает ткань – тяжелый плащ, – и вскоре он спеленут так, что не дернуться.
– Дикий, – хмуро говорит старший гном. – Балин, боюсь, это уже не гном.
– Отец, пожалуйста! Он просто запуган! С ним обращались как с животным! Он оправится!
– Ты ЭТО хочешь на первое совершеннолетие? Тратить деньги на того, кто…
– Да, я хочу! Так нельзя, отец! Это просто ребенок!
– Сам будешь за него отвечать, – сдается старший гном. – Мы даже не знаем из какого он Рода… у морийцев кровь дурная.
– Я буду звать его Двалин, как брата, – дрожит голос светловолосого над головой.
Гном замирает перед светловолосым, чернеет, и Щенок чует плохое, дергается, извивается в плаще.
– Не смей…
– Двалин ушел в Чертоги, но он был бы рад! Ты знаешь, он верил, что каждый гном остается гномом, что бы не случилось! Что все гномы братья! Он бы не оставил его!
Тот Двалин бы не оставил…
Щенок, – нет, уже Пес, – встает и спокойно подходит к костру, под взглядом Балина, что напряженно следит за ним. Он знает этот взгляд. Долгие годы Балин смотрел на него так – Щенок не сразу умер в нем, и раз за разом вырывался наружу с ненавистью к миру, с рыком и желанием вцепиться в горло. Что-то в нем осталось от того щенка…
Двалин ловит взгляд брата и усмехается. Подходит спокойно и бросает в руки Глоина мешочек с монетами – все свои деньги.
– Не потратишься, – роняет он. Перехватывает удобней топор, опасно близко от Глоина, и легко закидывает за спину в перевязь.
Поворачивается и уходит в темноту, скрываясь за деревья. Уходит, даже не глянув в ту сторону, где сидит, съежившись, найденный им беглый мориец.
========== глава 3. Хозяин постоялого двора ==========
Это была плохая попытка, очень плохая… и каждый раз, когда ногу прошивало очередной вспышкой острой, палящей боли, Бофур в этом убеждался. Он убежал… зачем он убежал? Что теперь будет?! Что же с ним сделают, когда его вернут хозяину?!
Даже помыслить страшно. От одной мысли сердце холодеет. И главное – Бофур ничегошеньки не может. И умолять о прощении бесполезно. Да и не помогут мольбы… хозяин безжалостен.
Лагерь гномов погружен в сонную, предрассветную тишину. Только изредка прерываемой всхрапывающим то одним, то другим гномом. У углей прогоревшего костра нахохленным воробьем сидит клюющий носом юный рыжий гном, у которого в волосах, в тонкой у виска косице, торчат воткнутые перья для письма. Вид у него совершенно нелепый, а чернильное пятно на носу лишь усугубляет это впечатление. Будь бы Бофур здоров, он бы легко ушел из лагеря – сбежал. Но… это не так.