Живи ярко! (СИ)

Не успеваю даже перекинуться парой слов со своим будущим дипломником, который отправляется на недельную практику — звонок на мобильный.
— Мой фюрер, батальоны просят огня! Мы опоздаем, там в центре пробень уже два часа копится, а надо ещё пожрать. Кстати, вечером у твоего пса прививка, помнишь?
— С тобой забудешь.
Через три часа матеря меня до пятого колена… хотя нет… до того питекантропа, который первым улыбнулся и одел очки, Яр вёз меня в травмпункт.
Угораздило же спросить, есть ли в таком старом профтехучилище настоящий бункер, бомбоубежище. На самом деле проболтался один из старых преподов. На фиг мне оно упало? Я же всё равно не увижу. Наверное, захотелось этого ощущения, когда под землёй чуть поджимаются лёгкие, и планета давит сверху, напоминая, кто тут старше и главнее. Только в стране непуганых идиотов пожарные выходы и тамбуры в такие бункеры захламляются ненужными вещами. Болезнь в крови. Поставили пластиковые окна — зачем хранить вынесенные рамы и фрамуги с грязными стеклами? Для парников себе на дачу? У тебя уже и дача продана, но выбросить хлам такие вилы. В тамбуре проблемы со светом. Меня это не волнует, но у завхоза начинается возня, толкает меня ненароком, и я, чтобы не упасть, с силой упираюсь ладонью в батарею выстроенных вдоль стен рам. Хруст. Продавливаю рукой стекло из выгнившего дерева. Или трещина там уже была — неважно! Меня пронзает резкая боль: кисть попала в оскаленную пасть стеклянного пролома. Шиплю, как кот, осторожно вынимая конечность, добавляю парочку порезов. Завхоз вскрикивает совершенно по-бабски, он и крови, судя по всему, боится. И про моего «смотрящего» наслышан.
Кто кого из бомбоубежища вывел — непонятно. Я только понимаю, что меня за локоть берут, с нажимом так, опаливают дыханием прерывисто и оооочень нехорошо. Хочется, как в детстве, когда влипал в неприятности, задницу руками прикрыть и зажмуриться. Какого цвета у Яра глаза — не знаю, только седалищным нервом чувствую, что сейчас они на два порядка темнее, губы плотно сжаты, медленно гасят мат за матом, и под скулами гуляют желваки.
— Это вообще как?! — больше ни звука, видимо, чтобы не делать мне ещё больнее. — Как вообще такое возможно?!
— Яр… спокойно. Это стечение обстоятельств. Я чувствую… сильного кровотечения нет, — но, по-моему, легче утихомирить просыпающийся вулкан, чем этого человека.
— Зато рука есть. Хуйня, что покоцанная, но есть же! Можно ее ещё куда-нибудь засунуть, например, в ЖОПУ ВАШЕМУ ЗАВХОЗУ!..
Потом до меня доходит — Яру тоже больно. Что-то из глубины. Личное. Дрожь от сильного тела волнами расходится в пространстве. Здоровой рукой хватаю наобум и попадаю. Сжал предплечье с каменными от напряжения мускулами.
— Яр?
Вздрагивает, словно оторопь стряхнул. Поглаживаю пальцами через ткань куртки.
— Отвези меня в травму, пожалуйста. Пусть там глянут. — добавляю преподавательского тона, чтобы он вынырнул окончательно и полноценно вдохнул. Я почему-то даже не сомневаюсь, что ему хорошо знакомо, где ближайшее из этих мест. Сейчас надо успокоиться и успокоить. Тяну к себе за край куртки. Правой обнимаю.
— Можно я всё-таки ему втащу? — спрашивает сквозь зубы, стряхивая мою руку, словно ласки боится больше, чем огня. — Сам же сказал, не сильно истекаешь, подождёшь, да?
— Нет. Я при смерти. Мне плохо.
— Врать ты не научился, — выдыхает сквозь зубы и нечленораздельно матерится. — Погнали.
— Ты успокоился?
— Ага…
— И ты не поедешь сюда потом один на разборки. Это не просьба, а приказ.
— Так точно, мой фюрер, как прикажете.
В травмпункте Яр таскает меня за руку по приёмному покою, сам предъявляет документы и заполняет бланки, показав меня сначала дежурному врачу, потом сопроводив в смотровую. Запах этого помещения выхолаживает нутро: пахнет кровью, болью и дешёвой дезинфекцией. Врач, закрывающий следом дверь, моет руки и давит сквозь зубы:
— А, Соколов? Очередного суицидника приволок? Вот сейчас вызову милицию…
— Он — другой. Это бытовая травма, Павел Леонтьевич, — я слышу, как скрипят зубы Яра, — он не видит ничего, вот старое стекло и продавил.
— Ясно, — обрубает врач. — А носишься с ним так чего? Словно он сват или брат? Ладно, не сопи. Сейчас подлатаем. И в руки себя возьми, белый весь, вон, хлебни спирта.
— За рулем. Обойдусь.
Яра выпирают из процедурной, несмотря на протест. Мне обрабатывают раны, извлекая осколки стекла, особенно глубокий порез зашивают. Молча терплю — эта не та боль, которая способна вызвать у меня скулёж. Врач своё дело знает, действует отлаженно и чётко, грубее, чем я привык, но это его профессионализма не умаляет.
— Как он вообще? — вдруг спрашивает меня мужчина, накладывая на руку повязку. — Самому не снимать, не мочить. С моей выпиской завтра в поликлинику по месту жительства или сюда ко мне. Проверь — будет нагноение или нет. Так как он?
Я растерянно хлопаю глазами: понимаю, что дверь в мир Яра начинает приоткрываться, а я не готов, да и права не имею увидеть, что там за ней. Больше всего задевало прозвучавшее «очередной суицидник», аж кишки скрутило в жгут. Хотелось бы пропустить слова доктора мимо ушей, но…
— Я его за три года после аварии никогда ни с кем не видел. А тут просто гиперзабота какая-то.
У меня на горле затягивается петля. Три года назад… Авария…
Мы едем достаточно быстро на «крузаке» Андрея, продолжая переругиваться. Отчётливо помню, почему взорвался от негодования и вспылил. Никогда обычно не отвлекаю водителя от дороги, даже когда кровь закипает. А тут… не сдержался, выпустил пар и обозлился, потому что он не признал своей неправоты.
Андрей планировал этот подъём довольно долго. Подгадывал, просчитывал, чтобы с вершины горы посмотреть на метеоритный дождь. Меня поставил перед фактом, чтобы я взял три дня отпуска и… полновесно «положил» тем самым на мои собственные планы. Хотел же отказаться, но увидел сжавшиеся в белую полоску губы и сузившиеся глаза. Да… Андрей старался ради нас, добавлял в отношения романтики, просто продолжал решать в одного, называя меня ветреным и легкомысленным. Я начал не с обвинения, а с призыва учитывать и моё мнение, за что получил в лоб: «Если бы тебя ждал всякий раз, то многое прошло мимо нас!» Стало обидно, что меня, взрослого человека, кстати, не безответственного, таковым не считают. Высказал обиженно, получил предупреждающий высверк острым взглядом, на который уже было откровенно плевать. Подбросил поленьев в разгорающийся костёр, припомнив обещание Андрея не держать меня за наивного мальчишку. Авто дёрнуло в первый раз. Нас встряхнуло. Любовник процедил сквозь зубы, чтобы я прекратил вести себя как ребёнок, прекрасно зная — это меня вожжой под хвост только подстегнёт. Я сказал, что ехать никуда не хочу и возвращаюсь домой, попросил высадить. Андрей прикусил губу и прибавил скорость… Почему я не остановился… И тревожный звоночек предчувствия не зазвонил… Я могу гадать сейчас весь остаток жизни. Андрей перевёл на меня тяжёлый властный взгляд, готовясь пригладить очередной колкостью о специфике моего характера, как вдруг впереди возник автобус, какого-то чёрта выехавший на встречку.
Удар… Скрежет… Яркая вспышка… Боль… Создатель в мире гасит свет.
Уже когда вернулся, услышал свой голос, продолжающий повторять:
— Андрей. Андрей. Андрей. Андрей.
А мои руки, ощупывающие рядом, натыкаются на месиво железа и ещё тёплой плоти. Я режу пальцы об острые края разорванного в ошмётки металла. Но больно не от этого, а от того… почему… остался жить я, а Андрей ушёл. Вывез меня. Вовремя сдал вправо, чтобы раздавило в салоне только его, несмотря что…
— ЧТО ты ему сказал, Леонтьич?! — орёт знакомый голос, меня хватают за плечи и волокут обратно в реальность.
— Про тебя спросил. Про дела твои.
— А он откуда знать должен?!
— Ну-ка стих тут вопить, как ошпаренный, — ледяной тон доктора падает лезвием гильотины.
— Ты забыл, как я ору? — резко снизив тон, Яр начинает не то рычать, не то шипеть.