Закон-тайга

— Ну и когда мы это сделаем? — спросил Малина, скусывая блестящую сусальным золотом винтовую латунную пробку.
— Че?
— Ну, вертолет? — Казалось, Малинин окончательно поверил в легкость осуществления плана старшего товарища. — Ты же говорил… говорил, что угоним в Китай, и все дела…
— А кто тебе сказал, что я тебя с собой возьму? — поморщился Иннокентий. — На хрена ты мне вообще нужен, а?
Москвич оторопело отпрянул — ведь не далее как какой-то час назад Чалый обещал все: и вертолет, и бегство в соседний, пусть социалистический, но свободный Китай, и безбедную жизнь в каких-то волшебных заморских странах, где нет ни бесконечно долгой таежной зимы, ни завшивленных шконок, ни ритуальных блатных понятий, ни — что самое главное! — поганых ментов.
— Ты чего, Кеша?..
— А на хрена мне лишний вес? — хмыкнул тот. — Керосин на тебя палить, и вообще… И так с тобой вожусь слишком много.
— Так ведь много места не занимаю, — принялся оправдываться москвич, — я ведь маленький… Легкий совсем стал, похудел, отощал — и на зоне, и пока по тайге блуждали…
Чалый поднялся, осмотрел остатки пиршества — штук десять пустых банок из-под тушенки, пустые бутылки, окурки "Беломора"…
— Малина, бля, тоска… Тоска, Малина, ни хера ты не понимашь. Душа болит. Тошно мне, Малина, понимашь, совсем тошно. А-а-а, ни хрена ты не понимашь. — Сделав небольшую паузу, Астафьев неожиданно предложил: — Ладно, давай допьем, да в поселок смотаешься. Понял?
— А зачем, Чалый? — Теперь москвич воспрял духом: если уж его отправляют в поселок, значит, есть надежда, значит, не все потеряно.
— Ну, или в аптеку — вазелина себе купишь да детского мыла кусок, чтобы "копченую балдоху" подмыть (таким нежным именем татуированные специалисты обычно именуют сфинктер партнера по гомосексуальному акту), или баб опять приведешь…
— Так где я тебе их сейчас найду, в такую вьюгу? — взмолился подельник. — Я ведь уже нашел одних, а ты мне: организатор, организатор… Сперма моя в них, бля, да и остальное… Что мне теперь — за ноги их сюда волочь, да? Так замерзли уже, поди…
— Я сказал — баб чтобы нашел, — процедил Чалый сквозь зубы, — что, уши снегом запорошило? И где хочешь, но чтобы нашел сейчас же, ясно? Или ищи для себя вазелина с мылом…
Сказал — и отвернулся, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
Малина в нерешительности уселся к «буржуйке» — он никак не мог понять, шутит подельник или же говорит правду. Ведь, кажется, недавно говорили про вертолет, и тут на тебе — "бабу хочу"…
— А как же наш план? — напомнил Малина.
— Не наш, а мой, — сказал Чалый и, почесав грязным ногтем за ухом, неожиданно добавил: — Да, и «плана» тоже…
— Да где мне теперь анаши взять? Для конопли-то еще не сезон!
— Ты че — еще тут, сука?! — Астафьев сплюнул сквозь зубы. — Давай катись отсюдова и чтобы через полчаса с бабой и с «планом»… Ну, кому сказал!..
И Малинин, обреченно вздохнув, вышел из вагончика, закрыв за собой дверь.
Путь его лежал в поселок…
* * *
То ли звезды в тот день расположились благоприятно для беглецов, то ли судьба до поры до времени хранила Малину, но ему повезло и на этот раз: вернулся он с замечательной новостью.
— Чалый, поднимайся, нашел я тебе все, что хотел, — улыбнулся тот.
По виду подельника Иннокентий сразу же понял, что он не врет: глаза москвича радостно блестели, речь была бессвязной и возбужденной — видимо, он и сам хотел того, без чего страдал Астафьев.
— Че нашел? Аптеку? Принес мыло душистое, полотенце пушистое и густой вазелин?
— Лучше. Парикмахерскую, — самодовольно ухмыльнулся москвич.
— А у меня еще мандавошек нету, — осклабился Иннокентий, — и я не мутант какой, чтобы волосы на хрене сбривать. Малина, какая, бля, парикмахерская, что ты несешь?!
— При чем тут мандавошки?! — искренне удивился его подельник. — Я же про парикмахерш… Две классные телки, — облизался Малина.
— Что — такие же, как и в магазине? — Чалый словно нехотя начал подниматься.
— Да нет, в магазине — коровы, в натуре коровы, а эти — совсем свежие, такие, знаешь, незатасканные… Давай, давай. Сам же хотел. — Малинин подумал, что хорошо бы сейчас напомнить о плане с захватом вертолета, но в последний момент передумал: теперь слово «план» вызывало у Астафьева иные ассоциации…
* * *
Парикмахерская располагалась неподалеку от единственной в поселке гостиницы — видимо, при генеральной планировке Февральска предполагалось, что немногочисленные командировочные будут приезжать исключительно для того, чтобы постричься, побриться, помыть голову — и сразу же похмелиться, потому как гостиничное кафе "Полярная звезда" находилось тут же.
Небольшое здание чем-то напоминало то ли морг, то ли оранжерею: искусственные цветы, в изобилии развешанные на стенах и необычно большие для местной архитектуры окна, придавали парикмахерской сходство и с тем и с другим.
В маленьком помещении царил сложный запах: одеколон, денатурат, шампунь, паленый волос, средство для химической завивки, жидкость для снятия лака с ногтей; кстати говоря, покойный бомж Дюня в самые безденежные периоды жизни заходил сюда для того, чтобы просто понюхать воздух и прибалдеть. Иногда ему очень везло: за подметание и мойку полов старшая парикмахерша Оля Дробязко даже прыскала ему в рот «Шипром» из пульверизатора.
Огромное зеркало с облупившейся серебряной амальгамой отражало в себе отчаянно скучающих парикмахерш: клиентов сегодня еще не было.
Одна — высокая, с профессионально сожженной химической завивкой на голове и выражением лица, которое можно наблюдать разве что у старой морской свинки, больной хроническим триппером, — сидела в потертом кресле и маникюрной пилочкой в руках ковырялась под ногтями.
Другая — пониже, более симпатичная, с проблесками мысли на миловидном, но глупом лице — в который уже раз за сегодняшний день подкрашивала губы.
Скука, тоска и беспросветность — естественные спутники жизни тут, в Февральске, — и диктовали тему для нехитрой беседы…
— А я вот, помню, когда в июле в отпуск ездила, — начала симпатичная, с проблесками мысли, — так ко мне один такой крутой-крутой прицепился. Я уж и так и сяк — никак не отцепится.
Та, что ковырялась под длинными ногтями маникюрной пилочкой, только вздохнула — о летних отпускных приключениях своей коллеги она слышала уже минимум сто пятьдесят раз.
— Да ладно, и так все знаю, Оля, — хмыкнула подруга, отложив пилочку, — что тебе белый «линкольн» к подъезду подавали, а потом букеты из ста одной розы дарили, в самые дорогие рестораны водили, в казино, и все такое, а потом жениться предлагали…
— Ну, ты все не веришь, Людка, — вздохнула та, которую подруга обвинила во вранье, — а это все правда. Честное слово! Я вот и сестре своей рассказывала, Таньке, и она, дура, не верит… А знаешь почему?
— Ну и?..
— Завидует. — Оля Дробязко поджала губы. — А сама-то…
— Послушай, а этот её хахаль, Миша, или как там его, бывший международный герой, псих ненормальный, прынц, бля, столичный, что один в тайге живет, так что — еще не трахнул ее?
— А-а, — сочувственно произнесла сестра. — О чем ты говоришь! Конченая моя Таня, ну совсем целка-фанатка. Полжизни потеряла из-за своей дурости! И так никакого удовольствия, а она еще о чем-то думает — «чуйства» ей подавай. Все пропало! Ходит с ним под ручку, как пятиклассница с мальчиком на большой перемене… Только глазами, наверное, трахаются.
— Ну, тогда точно все пропало! — процитировала Люда любимое выражение подруги. — И этот герой тоже хорош: сам как Терминатор, мог бы и ее уже оприходовать. И как он в своей-то тайге живет: на медведиц онанирует, что ли? Ведь он мужик, бабы у него там нет, и вообще… Может быть, он «голубой» или извращенец?
— Ну вот и я о том же. Вон, в гарнизоне, какие гундосые, замухрыжные мужики — и на тех все бабы виснут. А этот — и красивый, и сильный, а мозгов не хватает. Ваня какой-то…