Когда вас кто-то любит

– Может, и отдохну, – пожала плечами Аннабел.
Но несмотря на то что она действительно допоздна работала над новой пьесой, о том, чтобы немного подремать, не могло быть и речи. Ее мать тоже требовала внимания. После смерти сестры Аннабел, Хлои, она повредилась в уме.
– Хочешь чаю, мама? – спросила Аннабел, входя в маленький коттедж.
Мать подняла глаза от шитья.
– По крайней мере у нас есть Крикет, – заметила она, словно не слыша вопроса.
– Да, мама, и она пухленькая и здоровенькая. Мы должны быть благодарны Богу за нее.
– Хотела бы я заставить платить этих Гаррисонов, – в который раз холодно обронила мать. Аннабел слышала это с той минуты, когда приехала домой, чтобы ухаживать за матерью и племянницей.
– Прежде всего, мама, нам нужно позаботиться о дочери Хлои. Сейчас она куда важнее Гаррисонов.
– Обещай, что когда-нибудь отомстишь им.
– Обещаю, мама, – ответила Аннабел, как отвечала обычно. – Обещаю.
– Клянись Богом, Белл. Клянись!
– О да, мама, клянусь Богом.
Подойдя ближе, она нагнулась и вытерла слезы, льющиеся по материнским щекам.
– Давай-ка, мама, я принесу тебе чашечку горячего чаю с кусочком макового кекса. А потом ты покажешь мне, что шьешь для малышки Крикет, и мы вместе решим, что заказать у зеленщика и мясника.
Аннабел приехала домой, как только получила известие об отчаянном положении своей сестры. При этом она предпочла никому не говорить о своей поездке, зная, что в ближайшем будущем жизнь сулит немало трудностей. Кроме того, она не желала вмешательства в личные дела семьи, особенно вмешательства Уоллингейма, который в последнее время стал настолько невыносим, что Аннабел порвала с ним, невзирая на все угрозы отомстить.
Кроме того, она была вполне согласна с матерью: Гаррисонам следовало отплатить за подлость и мучения, которым они подвергли сестру, превратив ее короткую супружескую жизнь в сущий ад.
Мечтая, чтобы Хлоя стала респектабельной дамой, Аннабел постаралась обеспечить сестре значительное приданое. Знай она о корыстных мотивах Гаррисонов, немедленно положила бы конец этому браку, несмотря на скандал или даже потерю приданого. Но она, как и Хлоя, оставалась в полнейшем неведении и слишком поздно обнаружила, что ее младшую сестру обманули и превратили в настоящую пленницу.
Она немедленно помчалась спасать Хлою, наняв известного поверенного и двух сыщиков с Боу-стрит, чтобы освободить Хлою из заключения и избавить от тюремщиков. Но здоровье Хлои было серьезно подорвано грубым обращением и жалким существованием на чердаке дома Гаррисонов, и через несколько дней после возвращения у нее начались преждевременные роды.
Юная милая Хлоя умерла, даже не увидев дочь, поскольку была слишком слаба, чтобы открыть глаза.
Малышка Силия выжила чудом. И теперь была на попечении Аннабел. Как и мать, слегка помешавшаяся после смерти Хлои. Оставалось надеяться, что она скоро придет в себя, хотя смерть Хлои не будет забыта обеими женщинами. Такой бессмысленный, такой глупый конец цветущей молодой жизни.
Аннабел винила во всем себя, считая, что должна была все разузнать о семье жениха еще до свадьбы. Став единственным источником дохода семьи после смерти отца, она лучше других женщин понимала жестокость и злобу этого мира. Но Хлоя была так влюблена, что Белл позволила втянуть себя в счастливые иллюзии сестры и словно на некоторое время ослепла, не разобравшись в грубой реальности.
Больше никогда.
Урок невыразимых страданий и смерти Хлои был выжжен огненным клеймом в ее душе.
Больше никогда она не будет столь доверчива.
Но сейчас ее интересовали вовсе не вопросы доверия или правосудия. У нее были более срочные дела. Она мечтала, что малышка Крикет вырастет здоровой и крепкой. И отчаянно надеялась, что мать станет прежней. И… и нужно быть начеку, опасаясь преследований Уоллингейма.
Она не питала иллюзий относительно того, позволит ли он ей уйти с миром.
  
Глава 3
 
А пока стоял жаркий июнь и в маленькой деревушке далеко от широких дорог мира царил покой, совсем рядом с коттеджем Аннабел молодой человек благородного происхождения также вел жизнь отшельника.
Марри Д'Абернон, тринадцатый маркиз Дарли, известный в обществе под прозвищем Дафф из-за темных волос и смуглой кожи, пребывал в фамильном имении.
Он вернулся после битвы при Ватерлоо скорее мертвым, чем живым. И очень изменившимся по сравнению с тем, каким был до войны.
Даже после того как большинство ран зажило, а здоровье улучшилось, он по-прежнему избегал лондонских друзей и привычных занятий. Отвергая все соблазнительные приманки и предложения, он наотрез отказывался присоединиться к веселому братству прежних дней.
Со временем приятели и родные перестали пытаться убедить его вернуться к былым развлечениям, и он поселился в маленьком охотничьем домике на территории поместья с одним лишь денщиком.
Какие бы шрамы ни остались у него после кампании на Пиренейском полуострове и последнего, кровавого сражения между Наполеоном и армией союзников, объединившихся против когда-то самого могущественного человека в Европе, они по-прежнему ныли. Боль была так сильна, что он редко улыбался. Почти не разговаривал. И по возможности избегал людей.
Родители волновались, но старались не показывать этого сыну. Братья и сестры поддразнивали его, пока не осознали, что никакие шутки не могут растопить пустоты его взгляда. Тогда все стали обращаться с ним как с раненым животным. Наконец однажды за ужином он резко бросил:
– Не стоит ходить вокруг меня на цыпочках. Я пока еще не инвалид. Со мной все в порядке.
Никто не посмел ему возразить. С тех пор в его присутствии родные старались вести себя как ни в чем не бывало.
Но Дафф все больше времени проводил в обществе своих лошадей. Его любимец Ромул был одним из табуна коней, которых он брал с собой в европейскую и испанскую кампании. Временами бедняга даже спал в конюшне, словно только в обществе животных, которые стали свидетелями всего того, что видел Дафф, мог он обрести нечто вроде покоя.
И такое монашеское затворничество продолжалось до того дня, когда благодаря любви к лошадям маркиз встретил Аннабел Фостер.
Оба поехали на ярмарку лошадей в ближайшую деревню.
Оба пыталась сторговать одну и ту же чудесную кобылку легендарных кровей Джимкрека.
Он узнал ее сразу. Да и какой англичанин не узнал бы такую знаменитость. Она была ведущей актрисой театра «Друри-Лейн», прославленным драматургом и первой красавицей Лондона.
Аннабел улыбнулась Даффу, поднявшему ставку, и последовала его примеру. Сумма была так велика, что толпа дружно охнула. Он слегка опустил голову, словно в знак уважения, и удвоил ее ставку, после чего Аннабел отступила: не ей тягаться с богатством Дарли.
Представить только, каково было ее удивление, когда на следующее утро ливрейный конюх доставил кобылку в коттедж ее матери. Аннабел вручили поводья и короткую записку:
«Мои комплименты вашему безупречному вкусу. Прошу вас принять этот скромный дар в знак моего уважения».
И подписано одним словом: «Дарли».
Но изумление Аннабел было ничтожным по сравнению с реакцией родных Даффа, которым старший конюх сообщил о том, что кобылка поменяла хозяина.
Старший конюх был невероятно расстроен потерей кобылы. С другой стороны, он торопливо объяснял герцогу:
– Зато маркиз немного походил на себя прежнего. Ну… вроде как тот когдатошний блеск в глазах при виде хорошенькой девчонки. Так что, полагаю, все не так уж плохо, даже если он не оставил себе эту кобылку.
– Совершенно верно, – кивнул герцог Уэстерленд, невероятно благодарный за новости. – Спасибо, что сообщили нам.
– А я-то как рад, сэр! И конюх клянется, что эта мисс Фостер – настоящая красотка.
– Так оно и есть. Ослепительно красива.
Джайлз много раз видел мисс Фостер на сцене и находил ее внешность, не говоря уже об игре, самим совершенством.