Хитиновый покров (СИ)
Хлоя командует начать подготовку к снятию крошки.
АИК снимают медленно, с расстановкой; но волнуются зря.
— Стабилен. — Норт поворачивается к Дэниэлу. — Крошку можно убирать.
За Прескоттом и Чейз закрывается дверь; зашивается грудина, накладываются повязки.
— Готовьте циклоспорин и возвращайте в палату.
Прайс бросает окровавленные перчатки в ведро и сдергивает маску.
— Мы закончили.
*
В санитарной комнате для сотрудников больницы на удивление пусто и пахнет сыростью; в раздевалке, отделанной в нежно-зеленых тонах, вдоль стен стоят длинные деревянные скамьи с тянущимися шкафчиками на замках. Сама по себе душевая представляет собой длинное помещение с кабинками, разделенными стенками из пластика и шторками — бюджетно, удобно и просто.
Хлоя сбрасывает с себя костюм, бросает сверху белье, выбирается из кед и подставляет ноющее от напряжения тело почти кипящим струям — ей необходима стерильность и полное спокойствие. Крошечный порез на пальце — результат дрожащих рук Норта-младшего — саднит, когда на него попадает жидкое мыло из дозатора.
Черничный шампунь смывает с волос усталость и синей пеной опадает к ее ногам; Хлоя думает, что ей действительно пора покраситься, иначе есть риск потерять образ хирурга-бунтарки: отросшие темно-русые корни резко контрастируют с яркостью синевы.
Хлопает входная дверь, поток воздуха резко охлаждает ступни разгоряченной Прайс. В раздевалке слышится шорох и глубокий вздох, падает на пол тюбик шампуня, раздается чертыхание, и кто-то проскальзывает в душевые.
Каштановую макушку Колфилд Хлоя видит из-за низкой стенки и поэтому бросает короткое: «Привет», отчего студентка визжит и поскальзывается.
— Боже, Колфилд, ты не ушиблась?
У Хлои нет никакого желания выбираться наружу, и иллюзия заботы удается ей очень плохо. Макс потирает ушибленный копчик, поднимается и включает воду.
— Здравствуйте, доктор Прайс.
— Блять, прекрати называть меня доктором Прайс, — огрызается Хлоя. — Я так заебалась, Колфилд, с этими докторами, что хочу сдохнуть здесь и сейчас.
Макс молча наливает на мочалку самый дешевый гель для душа и начинает намыливать плечи.
— Свариться заживо в кипятке, — продолжает Прайс. — И знаешь что? В этом же котле сварить Прескотта.
— Старшего или младшего? — осторожно уточняет Колфилд.
— Обоих! — отвечает Хлоя и добавляет еще больше горячей воды.
Макс чуть не задыхается в черничном паре, но героически терпит — она с детства ненавидит ароматизаторы, предпочитая все, на чем написано «без запаха».
— Вы были прекрасны на операции, — тихонько говорит она, стараясь глубоко не вдыхать.
— Нет, прекраснее всего на операции сегодня была моя крошка. — Хлоя садится прямо на пол душевой кабинки. — Она прямо-таки блистала!
— Ваша... крошка?
— Аппарат «сердце — легкие», алло, Колфилд, включай остатки мозга. Иначе будешь пересдавать мне всю программу с первого курса.
Прайс вытягивает ноги — по привычке, — и потоки воды, огибая ее тело, льются по плиточному полу.
Макс говорит «угу» и взбивает пену на голове; пахнет молочной кислотой, и Хлоя кривится.
— Господи, Колфилд, ты там дегтем моешься?
— Это единственный шампунь без ароматизаторов, — оправдывается Макс. — Между прочим, это очень полезно для волос!
— Пф, — фыркает Хлоя. — А почему ты вообще моешься тут, а не в общежитии?
— У нас нет горячей воды, — отвечает Колфилд. — Раз в неделю ее выключают... на неделю. Поэтому я всегда тут моюсь. А Вы?
— Что — я?
— Что Вы тут делаете?
— Наркотики покупаю, ты что, не видишь? — Прайс закатывает глаза. — Что за тупой вопрос?
— Я имела в виду, у Вас же есть дом... Ну... Там тоже есть ванна... Вода...
Повисшая в воздухе тишина вместо ответа дает Макс понять, что она сморозила очередную глупость.
Хлоя бросает взгляд на непромокаемые часы: тяжелый циферблат на тонком ремешке показывает девять вечера. Трансплантация длится всего четыре часа, еще два они тратят на документы, и час Прайс просто лежит распятым Христом у себя на полу кабинета — встать ее не заставляет даже стакан кофе.
— Колфилд, твой интеллект меня убивает.
Прайс поднимается на ноги и выключает воду; Макс, привыкшая принимать душ быстро, тоже закручивает кран.
Они синхронно выходят из кабинок — Хлоя, замотанная в зеленое полотенце с пиратским черепом, и Макс — в нижнем белье на мокрое тело.
Прайс скользит по ней взглядом, бесстыдно разглядывая россыпь родинок на груди, а после подходит к практикантке и касается трех самых крупных из них.
— Треугольник, — говорит она, и вода синими каплями стекает по телу с ее волос.
— Да... — хрипит Макс, не отводя глаз от губ Хлои — несмотря на недавний душ, они снова кажутся сухими.
Край короткого полотенца на секунду падает, и Хлоя стремительно подхватывает его одной рукой; но Макс уже успевает заметить тонкий шрам около левого соска — будто кошка коготками царапнула.
— Уильямс считает, что родинки в форме треугольника — метка счастья.
Вкрадчиво-мягкие нотки в голосе Прайс заставляют Макс задрожать.
— У меня много... родинок... таких... — выдыхает она.
— Покажешь? — Хлоя вскидывает бровь и улыбается уголком губ.
Макс алеет.
— Брось, Колфилд, я пошутила! — Прайс хлопает ее по плечу, придерживая все еще норовящее упасть полотенце. — Ты не в моем вкусе!
— А кто тогда в Вашем вкусе? — не удерживается Макс.
Вопрос остается без ответа — хохочущая Хлоя скрывается в раздевалке, и Колфилд, сжав руки в кулаки, остается наедине с ледяным сквозняком.
*
Темнота рисует на ней короткими взглядами желание, пресекает попытки избежать, ломает намерения скрыться, истребляет все это на корню.
Темнота берет ее запястья в руки и кладет в самый низ живота, вплотную придвигается, приближает свой подбородок и не позволяет дышать.
Темнота блуждает по ней дьявольски голодными глазами, трогает выточки, наслаждается легким испугом — а вдруг увидят, зайдут, услышат? — и оплетает ее коконом ласки, раскрывая губы настойчивым языком.
Темнота съедает остатки сомнений не терпящим отлагательств ртом; запрокидывает голову назад, подставляет шею горящим губам, целует острые ключицы, стягивает ненужную одежду — на пол летят белый халат и серое белье.
Темнота мерит ею углы, бросает на кровать, ласково касается ребер, прижимает к ледяным простыням хрупкими лопатками.
Макс часто дышит, одной ладонью закрывая рот; врастает другой в бедра, двигается сбивчиво, сумбурно, измеряя свою глубину фалангами тонких пальцев.
Извивается петлей, хватает воздух, натягивается струной и скулит, зубами впиваясь в ладонь, пальцами — в себя.
В воздухе повисает четырехбуквенное:
— Хлоя!..
*
Прайс открывает бутылку рома о дорогую столешницу, не заботясь о сохранности поверхности.
Врачи не пьют?
Абсолютнейшая ложь.
Давай, расскажи мне, что такое тяжелый день, а я расскажу тебе, что такое тяжелая жизнь — неспасенная, забытая, ненужная, бессмысленная. Такая же острая и лживая, как и я сама.
Перенеси меня в реальность, пишет Хлоя, кем я стану — россыпью родинок на твоей груди? Мелодией в плеере? Заброшенными порножурналами под кроватью?
Так кем я стану для тебя, когда ты проснешься, когда ты откроешь глаза — вспомнишь ли ты меня, Эмбер, захочешь ли ты сказать мне: «Спасибо, что не бросила»? Дашь ли ты мне пощечину, накричишь, отошлешь прочь или притянешь к себе?
Какие твои губы на вкус? Медово-пряные, горчично-острые или нежно-зефирные, как безе? Любишь ли ты безе до сих пор? Помнишь ли, как я покупала их тебе на заправках? Доллар восемьдесят, Рейчел, карманные деньги на день я тратила на твои любимые мерзкие безе.
Забавно, как сердце порой обманывает нас. Мы влюбляемся так легко, даже несмотря на то, что это совершенно неправильно.