Хитиновый покров (СИ)
— Прайс? — обращается к ней хирург. — Мы готовы шить.
— Я сама.
Дрю кривит губы под маской.
Убирают ретрактор, диссектором подводят хирургические нити; Хлоя мельком бросает взгляд на монитор, пока ее руки работают — она никогда не дает шить кому-то, предпочитает делать это сама, — пациент стабилен.
Она ставит последний стежок, Майки отрезает нить; Хлоя с грохотом кладет в кювету зажим с иглой, на пол летят окровавленные перчатки — санитар пинцетом поддевает их и перекидывает в корзину.
Пересчитывают тампоны, проверяют инструменты; Хлоя в предоперационной сдергивает шапку с головы, избавляется от стерильного халата и белой, в алых пятнах, маски; со всех ног бежит в соседнюю комнатушку, где среди десятка шкафчиков находит свой, вводит код и снимает свой хирургический костюм.
Влезает в узкие синие джинсы, шнурует неизменно бордовые кеды на ногах в цветных носках, надевает белоснежный халат поверх черной длинной футболки; Хлое двадцать семь, но это не значит, что она должна выглядеть на свой возраст; она ведь не Чейз. Прайс усмехается — даже ее «Toyota Rush» стоит меньше, чем туфли Виктории.
Она бросает взгляд на часы — операция длилась меньше часа, скоро обед и — Хлоя возводит глаза к потолку — вечерняя смена интернов.
Но пока она может выбежать покурить и полной грудью вдохнуть свежего воздуха.
*
Джастин застает ее в кабинете: Хлоя зарывается в кипы бумаг, заполняет карты, держит плечом телефон; перед ней стынет стакан черного крепкого кофе, и кардиохирург бросает на Уильямса умоляющий взгляд.
Глава приемного отделения показывает огромный бумажный пакет с логотипом «McDonald’s» и плюхается на стул; Хлоя молча бросает трубку и сгребает все бумаги в одну гору.
— Обед не для тебя, Прайс?
Хлоя кивает.
— Решила, что лучше сделаю это сейчас, — отвечает она.
— То есть не нашла, на кого свалить, — поправляет ее Джастин.
У Хлои растрепанные волосы и сияющие небесной лазурью глаза — обе операции прошли успешно, и это сделало ее удовлетворенной своей работой.
Уильямс отдает ей пакет — два стакана кофе, салат и три сэндвича — и молча наблюдает, как Хлоя заглатывает еду, почти не прожевывая.
— У меня было две операции за три часа, — сообщает она с набитым ртом. — Это...
— Пиздец, — соглашается Уильямс. — У меня авария на Пятой авеню, какая-то ослиха врезалась в автобус с детьми. Педиатрия переполнена, отправили туда интерна, так что у тебя минус один.
— А что с ослихой?
— Общество защиты животных будет довольно, — цедит Уильямс, и его голубые глаза затухают на секунду. — Сломала палец, — уточняет он. — Ничего, все воздастся.
Хлоя вспоминает, как знакомится с Джастином — он зашивает ей руку после пореза скальпелем, когда на тот момент еще работавший санитар плохо делает наркоз и ее пациент в прямом смысле слова встает во время операции. Прибежавшая на крик Чейз говорит, что отведет ее к лучшему врачу, на деле — пригоняет заведующего приемным отделением спустя четверть часа, когда Хлоя почти теряет сознание от потери крови.
Они сидят и разговаривают, пока Уильямс наносит стежок за стежком, и Хлоя дрожит — шок дает о себе знать. Джастин приносит ей кофе, угадав, что она любит черный, и укрывает ее мягким оранжевым пледом; а после спрашивает, не хочет ли она чего-нибудь покрепче и покурить, и Прайс понимает, что они поймали волну.
Уильямсу двадцать восемь, он разведен и живет в трех минутах от больницы, ненавидит раннее утро и любит слушать рок шестидесятых, а еще носит линзы вместо очков и светлую бородку; Хлоя узнает его достаточно хорошо, чтобы называть другом, но все еще не пускает того в свою жизнь полностью.
А еще он единственный из ее знакомых, кто верит в карму; ту самую, что возвращает добро добру, несет справедливость и возмездие, оттого у Джастина на ключице выбито расколотое солнце со словами: «Will we burn inside the fires of a thousand suns?».
— Надеюсь, — искренне отвечает Прайс. — Как тебе вчерашние детки?
Джастин сползает на стуле, закатывая глаза.
— Я больше не хочу, — стонет он, а затем выпрямляется: — Нет, на самом деле, все не так хреново. Священница неплохо шьет, а скромняжка может забинтовать тебя всю секунд за тридцать.
Хлоя давится кофе:
— Священница? Скромняжка? Ты что, дал им клички?
— А как я еще должен был запомнить их имена?!..
*
Полгода назад
Ее привозят на «скорой» ровно через минуту после того, как у Хлои заканчивается смена; и Прайс чертыхается, когда Чейз объявляет по громкой связи, что ей нужно проследовать в третью операционную.
На операционном столе — кровавое месиво, и даже десятки стерильных салфеток не скрывают этого; Джастин лично дежурит в оперблоке и подхватывает Прайс у входа, отчитываясь: женщина, двадцать семь лет, массивная тромбоэмболия легочной артерии, цианоз, гипотония...
И добавляет: «Все бормочет — киты, киты; а какие, к черту, киты, если она сама — выброшенная на берег рыба?»
— Прайс, будешь ассистировать, — ледяным тоном командует Чейз, и Хлоя впервые не спорит.
Норт-старший уже делает первый надрез, Хлоя ставит ретрактор, держит наготове реберный расширитель; Майки промакивает кровь, в ведро летят десятки кровавых тампонов — тромбэктомия начинается.
Сюрприз поджидает на двенадцатой минуте операции.
— Мы ее теряем!
Это мисс Грант хватается за дефибрилляторы — реаниматолог первой категории знает свое дело, но сердце не запускается даже на семи тысячах.
— Несите АИК! — кричит Прайс; трещат ребра пациентки — Хлоя почти ломает их, на расширение нет времени, и держит сердце в ладони, сжимая и разжимая в такт, считая про себя: раз-два-раз-два-ну-давай-же-раз-два-раз-два...
Мишель подключает аппарат за считаные минуты — ей помогают оба Норта — и не сводит взгляда с мониторов.
— Сейчас запустим.
Виктория врывается в операционную с первым искусственным ударом сердца, за ней — Джастин, на ходу натягивая перчатки. Хлоя матерится:
— Блядь, стерильность!
— К черту стерильность! Цианоз и гипотонию вызвала передозировка героином.
— Так какого хрена ты ее не осмотрела перед тем, как подложить нам?! — взрывается Прайс.
Ее руки снова живут отдельно от нее — Дрю вырезает тромб, ставит зажимы, на пол летят инструменты; время работает против них, Хлоя это чувствует. Льется героиновая кровь, потоками перегоняясь через аппарат.
— До сих пор не стабилизировали, — говорит Грант. — Дрю, скоро там?
— Нет. — Медсестра вытирает пот со лба хирурга. — Тут все разъебано к херам, не пережимается...
Хлоя кончиками пальцев придерживает сердце, готовое вот-вот завалиться направо, и ловит слабые пульсации; инстинктивно тянется к главной аорте, сжимает и разжимает вместе с аппаратом, пытается восстановить ритм.
Проходит не меньше десяти минут, когда сердцебиение, наконец, становится равномерным.
— Отключайте, — командует Прайс. — Запустим сами.
На шести тысячах они получают рваную кардиолинию — ослабленную и почти едва видную, но такую важную.
— Долго не протянет, весь организм в наркоте, — выплевывает Норт.
— Погружайте в кому, — решает Виктория. — Охлаждайте до тридцати четырех.
— Чейз... — Хлоя смотрит на нее. — Это не выход.
— Заткнись, Прайс. Тридцать миллиграмм тиопентала натрия, двадцать миллиграмм оксибутирата.
Иглы мечутся туда-сюда, Хлоя ставит скобы, Майк накрывает поврежденные ребра фиксаторами и сдирает все салфетки; бумажные полотенца падают на пол, отчего тот становится светло-салатовым, но через секунду снова возвращается в привычный белоснежный прямоугольник — санитар работает без устали.
— Лейте воду! — командует хирург. — Скорее!
— Воздух! Вентилятор!
— Несите пакеты со льдом!
— Куда? — одергивает его Майки. — Сейчас начнется фибрилляция.
— Тридцать пять... тридцать четыре... тридцать три...