Переживая прошлое 2

и видел сны, кто-то храпел и точно не видел, потому что во время храпа сны не снятся, а кто-то просто лежал с открытыми глазами. К последним относился и я. Мне начало казаться, что зов пациента был каким-то знаком, возможно, из прошлой жизни. Может быть, из другого мира… При этой мысли я подскочил на кровати. Один из пациентов замычал. Я лег на бок и повернулся к нему спиной, чтобы он не видел во мне опасности и не поднимал шум. Все это видел другой пациент, на которого смотрел я и который смотрел на меня, также лежа на боку. Мы молча смотрели друг на друга. В какой-то момент я поймал себя на дереализации: было ощущение отсутствия мыслей в голове и нереальности происходящего. То были очень странные чувства при прямом контакте глаза в глаза с психически больным человеком. Через мгновение ощущения перетекли в тревогу. Я вспомнил, как нам на лекциях рассказывали, что психически больным людям не смотрят в глаза, и сразу же повернулся лицом к потолку. Меньше всего я хотел провоцировать какие-то действия на себя, особенно ночью. Психически нездоровые люди в период болезни нередко живут инстинктами, а в животном мире взгляд глаза в глаза – это попытка доминирования и призыв к бою, поэтому прямой взгляд может вызвать мощнейшую агрессию. И самое неприятное то, что психически больные люди расторможены физически, поэтому вызванная по глупости агрессия может стать последним, что промелькнет перед глазами, когда чахлый старик накинется с железной хваткой на незащищенное горло. Мое сердце колотилось. В палате ничего не происходило. Все пациенты лежали и пребывали в спокойствии.
В голову начали закрадываться мысли о том, почему все же я не помню эту жизнь и не могу вспомнить больше ничего, кроме записки. Возможно, я ее вспомнил из-за возникшего стресса, но воспоминание не было моим собственным, а было воспоминанием того человека, который прожил жизнь в этом мире до меня. Мозг ведь его, а не мой. Поэтому, используя чужую энграмму, мое сознание смогло добыть то, что находится в закрытой области памяти, которая не проявляет себя, чтобы я не сошел с ума из-за конфликта автобиографической памяти. Автобиографическая память является гарантом психического здоровья человека, без нее человек потеряет свою идентичность. А потеряв способность себя определить, человек деградирует, грубо говоря, до животного. Поэтому я и не помню ничего! Вроде бы все логично.
Пока мысли сплетали паутину возможных причин всего случившегося, сознание угасло и провалилось в сон. В палате мирно спали люди, которые были, возможно, психически больными, а возможно, людьми из других миров, которым просто не поверили, как и мне. Так или иначе, мы все были здесь, и так ли это, я мог попробовать выяснить уже на следующий день. Пациентов хватало, равно как и причин, чтобы приложить хотя бы немного усилий.
ГЛАВА IV
Когда идешь по коридору подобного учреждения, невольно думаешь о приключении. Оно предвкушается в пути. Нахождение в палате утомляет, так как происходит одно и тоже, монотонно, каждый день. А когда выходишь, кажется, вот сейчас что-нибудь произойдет! И, пока идешь, мир наконец-то движется, что-то происходит, есть действие, начинаешь радоваться, а потом… приходишь в столовую, кушаешь и возвращаешься обратно. И вроде ничего особого не случилось, а внутри стало теплее. Этого не понять людям, которые живут дома и выполняют какие-то монотонные действия, потому что они у себя дома, где нужно приготовить, помыть посуду, прибраться, сходить в магазин, но, что немаловажно, есть свобода действий и много разных вещей. В клинике же личное пространство словно лежит в ящике, в который могут заглянуть. Ты положил туда какую-то вещь, например, старую фотопленку с парой фотографий, а вернувшись с прогулки, обнаружил, что пленка пропала. Такое случается довольно редко, но сама вероятность подобного происшествия уже мешает чувствовать себя в безопасности, быть полноценно собой. Поэтому ценности в первое время подсознательно не хочется иметь, так как появляется тяжесть беспокойства. Но, стоит пролежать месяц или два, иметь что-то свое все же начинает хотеться. Организм привыкает, и напряжение уже не становится таким сильным.
– Ну, как вы, что-нибудь смогли вспомнить? – поинтересовался Семен Алексеевич на приеме.
– Нет, ничего, – ответил я. Секунду помолчал, а затем спросил: – Вы говорили, у меня ретроградная амнезия. Как думаете, почему?
– Я говорил, что у вас симптомы, как при ретроградной амнезии, а не что у вас ретроградная амнезия. Это разные вещи.
– Из-за того, что я помню другую жизнь, а эту – нет? Поэтому вы не можете сказать точно?
– Да, поэтому. Честно говоря, я не понимаю, что с вами. У вас ретроградная амнезия, но не было органических повреждений мозга и по анамнезу не было психотравм. При этом, при наличии ретроградной амнезии, у вас бред, но он не является бредом по своей сути: он не эгоцентричен и не аффективен, то есть идет не из ваших чувств. Вы вообще психически здоровы, вы полноценная личность, также у вас нет диссоциации, как я предполагал. К тому же, для диссоциативного расстройства идентичности, когда две личности существуют в одном человеке, нужно, чтобы происходило переключение и вы считали себя другим человеком, но вы считаете себя собой. Ваши фамилия, имя, паспортные данные, которые вы называли, идентичны.
– Значит, вы мне верите? – спросил я.
– Это значит, что я не могу более держать вас в клинике, поскольку вы стабильны. Прошло две недели, и никаких проблем не удалось установить. Оля уже извещена. Мы вас выписываем. Сегодня вы будете ночевать дома.
– Как дома? – удивился я, понимая, что план рухнул.
– Вы удивлены?
– Ну да, я же оказался здесь почему-то, а сейчас вы меня просто так отпускаете.
– Поймите, Александр, у нас в клинике и так мало мест, а вы не нуждаетесь в лечении. Все, что вам нужно, это покой, чтобы вы начали вспоминать, а дома для этого лучшие условия. Либо чтобы проявилась вторая личность, которая, если и есть, то должна была бы уже проявиться, и мы бы могли говорить о диссоциативном расстройстве. Но этого нет, и потому я не смею вас удерживать.
– Неожиданно, – коротко резюмировал я.
– Я вижу, вы расстроены. Почему?
– У вас хорошо кормят, – ответил я с натянутой улыбкой.
– Очень смешно! – сказал Семен Алексеевич.
Из комнаты я вышел, покинутый надеждой. В этой жизни кто-то явно навязывал свою игру из-за кулис, которых я не видел. Тут все срывалось. Я столько прожил и настолько привык к прошлому, что хотел только назад и, проходя по коридору,