Переживая прошлое 2
дождем приходится смывать не только свои ошибки, но и светлые моменты, которых также было немало.– Кто это? – спросил я у Ольги, когда она пришла ко мне с альбомом и начала показывать фотографии, вытаскивая их по одной.
От нее пахло изысканным ароматом фиалок, теплыми древесными нотками и тонкими оттенками кожи, что делало аромат мощным и магнетическим по звучанию. Я буквально наслаждался моментом, находясь рядом с ней.
– Ты не узнаешь? – удивилась она, широко раскрыв изумрудные глаза, в которых можно было утонуть.
– Нет, – ответил я, бегая взглядом по ее лицу.
– Ну, это же ты со своим тренером!
– Не узнаю, – ответил я, мельком глянув на фото.
– Ты ходил на бокс. Помнишь? – спросила она и пытливо на меня посмотрела.
– Оль? – спросил я. Она отвела взгляд от меня и посмотрела вновь, помотав головой и раскинув руки, мол «что?! Я и так на тебя смотрю!»
– Если это не был эксперимент и нам не платят за него, то откуда деньги? Откуда такой дом? Одежда, духи, машина… это все очень дорогое. Откуда? Я не понимаю.
– То есть, вот что тебя интересует, да? Не твоя жизнь, не наши отношения, не как там собака и дети?! – воскликнула Оля, чуть ли не плача.
– Ну, что ты, маленькая, – произнес я и, притянув ее к себе, крепко обнял.
Эмоции было сложно выражать. Лекарственные препараты действовали и тормозили мои реакции на все, будь то радость, переживания, обида или злость. Я прекрасно понимал, какое поведение и при каких состояниях нужно проявлять, и проявлял по отношению к Ольге, но чувств в этом не было. Лишь холодное механическое исполнение. Однако этого хватало. Оля даже сказала, что я чуткий и нежный. И это меня поразило… потому что она даже не увидела дальше собственных ощущений, реагируя лишь на механику действий, которая не может замечать истинных чувств. Получается, стоит лишь не чувствовать противоположных эмоций, чтобы не посылать опровержение вербальной информации, и все: человек ничего даже не заподозрит, потому что не станет копаться в том, правду ему говорят или нет, ведь каждый ориентирован на собственные переживания. Может, поэтому люди принимают наигранные эмоции порноактрис за чистую монету, ведь ты не увидишь даже самой грубой лжи там, где о ней не подозреваешь и ее не ждешь.
– Саня! Саня-я! Са-а-аня-я! – закричал из-за решетки пациент. – Она ждет! Она тебя ждет! Ждет! Саня! Она ждет!
Я с недоумением посмотрел на Олю, потом на него, пытаясь понять, почему незнакомый человек кричит, что кто-то меня ждет. Он кричал и тянул руки сквозь решетку, стараясь буквально продавиться ко мне.
– Кто это? – спросила Оля.
– Не знаю, – удивленно ответил я, – никогда с ним не разговаривал.
За пациентом прибежали санитары. Начали тянуть его от решетки, но он настолько крепко держался, что даже не двинулся с места. Затем стал беззвучно открывать рот, будто крича уже в другом звуковом диапазоне. Я удивленно встал и начал двигаться в его сторону. Он отцепил одну руку и протянул ее сквозь решетку ко мне. Санитары не промешкали и скрутили нарушителя спокойствия, который почти не сопротивлялся, будто его сознание уже было очень далеко от стен сумасшедшего дома. В памяти отпечатались его тонкие скрученные пальцы, исхудавшее лицо и черные глаза, которые в панике пытались передать что-то очень важное, но не смогли это выпустить из себя, оставив в ледяном заточении измученного безумием организма.
– Он знает, как тебя зовут, – произнесла Оля с подтекстом.
Я ничего не ответил, а только сел и попытался вспомнить, где мог с ним о чем-нибудь говорить, но, к собственному разочарованию, ничего не приходило в голову.
– Ты меня слышишь? – Оля провела рукой перед моими глазами. – Все хорошо? Слышишь?
– Что? – отвлекся я.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не знаю. Смущенно. Это странно…
– Что странно?
– Его поведение.
– Ты серьезно? Мы вообще-то в психиатрической клинике находимся.
– Да нет. Любой бред эгоцентричен и находится в пространстве личности самого больного, а его фабула была вне его личности. Его слова никак не были привязаны к нему.
– Что?! Ты видел его? Совершенно безумные глаза. И если это не бред, то кто тебя ждет? Ты знаешь?
– Не знаю…
– Завязывай играть в доктора. Хватит! Сколько можно?! Ты же не врач, не психиатр и не психотерапевт! Да и что ты знаешь о бреде?!
– Все.
– Ой, все! С меня хватит! Я больше так не могу.
Оля развернулась и пошла прочь. Я смотрел ей вслед и видел только нервное поведение, выражающееся в резких, рваных движениях. В них больше не было плавности и прежней грации, а только повышенная возбужденность, выражающаяся пасмурной резкостью. Каблуки быстро отстукивали по бетону. Дверь хлопнула, и на пару секунд наступила полная тишина, будто весь мир больше не знал, что сказать.
Во время ужина я все еще думал об инциденте. Меня больше волновало то, что говорил пациент, чем то, что Оля не выдержала и ушла. В моей памяти этого человека не было. Да и почти ничего, кроме прошлых жизней, тоже. Я помнил, как отец дважды отводил меня в новую школу, как возникали конфликты с одноклассниками, как я влюблялся в разных девушек, как пробовал жить самостоятельно и заработать денег, но никак не мог вспомнить эту жизнь, которую я сейчас жил. Все, что удалось воскресить, так это то, как я писал для самого себя записку, которую мне показывал Семен Алексеевич. Но, раз у меня, по словам психиатра, ретроградная амнезия, то я все равно должен начать что-то вспоминать из детства, ведь любой амнезии свойственно хронологическое вспоминание и никакое другое. События, предшествующие амнезии, чаще всего, вообще никогда не вспоминаются, но из всего огромного объема воспоминаний мне удалось восстановить только это. Так вот, именно это больше похоже на бред, чем то, что кричал пациент.
Перед сном всем пациентам клиники выдавали таблетки. Никто не отказывался. Если происходили отказы, то, как правило, либо днем, либо только на начальных этапах лечения. Все ценили сон. Никому не хотелось бодрствовать ночью, когда нет даже тех минимальных развлечений, которые есть при свете дня. Да и санитары спасибо не сказали бы. Просто привяжут к койке в наблюдательной палате, и придется лежать там всю ночь, належивая пролежни. Так что лучше вести себя максимально тихо и ни к кому не приставать. Я знал это из прошлого опыта, который в этой жизни для всех был non grata.
В окна проникал свет луны. Пациенты лежали по кроватям. Кто-то спал