Головолапная (СИ)

Мальчик с сомнением повел плечами.
— Я писатель, — пояснила Гата.
— Вы пишете ужасы про мертвых?
— Нет. Я детский писатель.
— Ска-азки, — протянул он; голос его был полон пренебрежения к маленьким, каким обычно показывают свою величину и взрослость.
— Почему сразу сказки?
Вместо ответа он негромко фыркнул, показывая, что потерял интерес, а потом вдруг выдал, не прячась и не приглушая голос:
— Мама говорит, что все писатели — бездельники.
Они вышли с темной дороги на асфальтовую площадку перед церковью. На фасаде церквушки горела слабенькая подсветка, из-за чего церковь казалась умирающей, словно у ее внутреннего света заканчивалась батарейка. На дороге справа был включен тусклый фонарь, и Гата смогла наконец разглядеть своего спутника подробнее. 
На парнишке была серая ветровка, строго по его размеру, никаких свисающих плеч «на вырост» или коротких рукавов «пусть год так доходит», как казалось, пока он жался и ежился от страха еще несколько минут назад. Кроссовки ношеные, но не разбитые вдрызг, какие были бы, если бы мальчик был больше уличным, чем домашним. Стрижка явно свежая. 
Женщина, ненавидящая писателей, не стала бы поддерживать такой интеллигентный вид сына.
— Твоя мама так не говорит про писателей, — с укором сказала Гата. — Зачем ты меня обманываешь?
Мальчишка одернул рукава на куртке, осмотрел пустые дорожки, ведущие направо и налево от церкви. Гате стало понятно, что он уже достаточно успокоился в ее присутствии и даже начал дерзить.
— Нам сюда, — сказала она, указывая за тропинку, ведущую вокруг церкви и за нее.
Под ногами захрустел мелкий гравий. Свет фонарика вылавливал изгибы памятников, по полированным плитам засновали блики. Попадая на надписи, свет оборачивался пронзительной искоркой.
Они дошли до края кладбища молча. У ограды из старых камней, поросших мхом и редкой травой, Гата посветила фонариком:
— Вот сюда ступаешь правой ногой. Вот сюда поднимаешь левую. Потом берешься за ствол дерева…
Она ждала, что мальчишка выкинет что-нибудь: перебьет ее, посмеется над подробными объяснениями, когда пацану они не нужны, он сам умеет лазать и перелезать. Но он терпеливо выслушал, потом первым перелез и даже дождался, когда перелезет Гата, которая вдруг поняла, что для таких акробатических номеров у нее сегодня слишком узкая юбка.
Мальчишка не только не убежал, оказавшись по другую сторону пугающей его территории, но даже подал Гате влажную прохладную ладонь, чтобы ей было удобней спрыгнуть на землю с последнего камня. 
Маленький совершенно домашний ребенок, решивший дворовым друзьям доказать, что он не слабее их, решивший повестись на глупый вызов. Но что еще делать, когда тебе лет десять-одиннадцать, как ни вестись на глупые вызовы и совершать пугающие поступки?
2 
Доведя его до автобусной остановки напротив жилого комплекса, Гата обратно перешла проспект, но что-то дернуло ее обернуться. Нельзя сказать, что она переживала за этого случайного мальчишку, попавшего в не самое примечательное приключение. Но ей показалось подозрительным то, как он топтался на остановке, неумело скрывая свое ожидание — когда же она наконец уйдет!
Когда она наконец оставит его в покое?
Нет. Поводов приписать такие мысли воспитанному ребенку не было. К тому же Гата не считала, что сумела надоесть этому мальчику за время их знакомства — она не лезла с вопросами о школе, не расспрашивала о том, о чем обычно детей расспрашивают взрослые, когда вроде надо говорить, но обеим сторонам неинтересно.
Пацан за эти пару минут переместился в начало остановки, хотя Гата попрощалась с ним там, где останавливаются последние двери. Когда подкатил сверкающий огнями полупустой троллейбус, Гата успокоено выдохнула — мол, все в порядке, чего ты лишний раз напрягаешься на пустом месте?
Троллейбус неприятно скрежетнул рогами по проводам и покатил дальше, оставив остановку после себя пустой. Но едва он проехал метров десять, а Гата уже начала поворачиваться прочь, как оказалось, что спасенный на кладбище пацан быстро-быстро идет по обочине от остановки. Когда троллейбус его обогнал, мальчик дергано обернулся и встретился взглядом с Гатой.
— Ну-ка стой! — крикнула она и бросилась через проспект обратно.
Пацан рванулся вперед, но вскоре передумал убегать и даже, развернувшись, понуро поплелся навстречу спешащей к нему Гате.
— Ты почему не уехал? — слегка запыхавшись, спросила она. — Тебе же троллейбус подходил, нет?
— Подходил, — буркнул пацан, совсем повесив нос. — Да я пешком… тут недалеко.
И, помолчав, на всякий случай добавил:
— Спасибо.
Гата положила руку ему на шею сзади. Она не очень любила трогать людей и когда ее трогали тоже напрягалась, но сейчас ей подумалось, что такой жест близости для напуганного и замкнутого мальчика окажет больше успокаивающий эффект, чем напряженный.
— Я бы не хотела, чтобы ты один гулял ночью по проспекту, — сказала она, вложив в голос максимум мягкости и заботы. — Уже скоро полночь, тебя дома ждут и волнуются. Ты и так заставил родителей понервничать, а сейчас продолжаешь, рискуя.
— Мама на смене, — тихо сказал мальчик. — А сестра наверняка звонила сказать, что ночевать не придет.
— Но ведь ты не потому не поехал на троллейбусе, что дома никого из старших нет?
Пацан нахохлился, нервно закрутил головой, но наконец признался:
— У меня денег нет. Они забрали, сказали, вернут… когда я на могиле простою… мол, залог такой. Я бы простоял! — добавил он громче и с гонором. — А сейчас… контролер подойдет, а у меня ни мелочи, ни проездного…
Он шмыгнул носом и попытался вывернуться из-под руки.
Гата вздохнула. Она понимала страхи этого мальчика.
Может, просто дать ему денег? Да и он наверняка не обрадуется положению, что взрослая привязчивая тетка ведет его домой за ручку, как маленького.
На проспект вывернул длинный автобус с горящей цифрой «7» над лобовым стеклом.
Гата про себя усмехнулась — такого же в свою сторону она не дождалась еще час назад, зато теперь явление этого автобуса выглядело судьбоносным. 
— Пойдем, — сказала она, утягивая мальчишку за воротник, — пару остановок проедем. Провожу тебя. И не спорь.
— А обратно вы как? — пробормотал он. — Поздно же.
— Обратно мне и на такси хватит, если что, — улыбнулась Гата.
«Семерка» услужливо открыла перед ними светлые двери салона. Женщина-кондуктор с усталым среднеазиатским лицом неприветливо глянула со своего места на двух пассажиров, вошедших в передние двери. Потом поджала губы, неохотно поднялась и пошла, придерживая сумку на животе, брать деньги за проезд. 
Гата приложила свой проездной к терминалу, за смущающегося мальчика отдала несколько монет.
3 
— А вы серьезно, настоящая живая писательница? — спросил он, едва они вышли на перекрестке из теплого автобуса в прохладную летнюю ночь. 
Гата поперхнулась от этой детской непосредственности:
— Настоящая… живая.
Мальчик помолчал, что-то обдумывая, потом указал на ближайшую многоэтажку из темного кирпича и сказал: 
— Вот там я живу. Не надо меня дальше вести.
— Боишься, что приятели тебя увидят в моем обществе и начнут дразнить?
Он дернулся и огляделся. Приятелей нигде не было видно.
— Если что, — сказала Гата, — тверди на все их насмешки, что ты под охраной Ночного Дозора. А кто это, пусть сами разбираются.
— Не боюсь, — сказал он. — Я и без вашего Дозора их не боюсь. А вы никакой и не Дозор… Вы пишете ужасы.
— С чего ты решил? — удивилась Гата.
— А вот вы, — голос его стал требовательным, — что вы сами на кладбище ночью делали? Ведь это вы ужасы пишете, я сразу понял! Может, и сказки, но ужасы. А что просто домой шли — так неправда. Вы там… материал собирали! — заявил он уверенно.
«Какой и у кого я его собирала», усмехнулась про себя Гата и подумала, что с ее простым отношением к земле мертвых она вряд ли вообще придет к жанру ужасов и триллеров.