Головолапная (СИ)

Мимо прошла уборщица с усталым лицом, катя перед собой тележку со шваброй и разноцветными флаконами моющих средств. Гата встретилась с ней взглядом, без слов уловив, что, когда одному приходится убирать всякое разбитое и разлитое, другому не пристало веселиться и быть в хорошем настроении.
  
Глава 4
 
1 
Чем ближе человек живет к кладбищу, тем с меньшим напряжением он относится к могилам и покойникам. Соседи же. И даже отличные соседи – не шумят, не создают опасность в районе. Наоборот, в чем-то дисциплинируют. 
Кресты и мрачность могли нагнетать уныние только зимой, да и то из окна квартиры Гаты кладбище было почти не видно. Из торгового центра тоже — окна их корпуса выходили или на внутреннюю парковку, или на шумную улицу с кубическим павильоном метро. Летом и вовсе оно было как парк: много зеленых деревьев, птицы поют, солнце играет с тенями в догонялки.
Гата давно не ощущала ничего готического в бесцельных прогулках по кладбищу в дни хорошей погоды и не видела пугающего в том, чтобы пересечь кладбище насквозь, отправившись в район по другую его сторону. 
Обычно, прогуливаясь на свежем воздухе, она уходила на те участки, где было много старых и заброшенных могил. Между заросшими оградами и покосившимися крестами она любила постоять на открытой тропке и посмотреть на небо. В такие минуты ей казалось, что птицы над кладбищем теряют свои направления и вообще даже сам ветер сбивается, не зная, куда ему дуть. В голубых кусочках между зелеными кронами птицы по воображению Гаты начинали бесцельно кружить, словно пытались отыскать дорогу. Налево, направо, по кругу или метались зигзагами. Кто во что горазд, лишь бы выпутаться.
Когда чувство прикосновения к небесному хаосу исчезало, Гата выходила на широкую асфальтовую дорогу. Там не наблюдалось никакой потерянности ни в птицах, ни в понурых людях. Гата смотрела и точно знала, что вот летит ворона к проспекту — и никуда она не свернет. Долетит до проспекта и растворится над высокими домами города. Или вот идет человек с пакетом из строительного магазина, что на перекрестке, хмурится и чувствует себя неловко под взглядами тех, кто пришел с цветами к могилам. Но все в порядке, просто все обустраивают места пребывания.
Лида, когда устроилась администратором в этот центр, поначалу делала круглые глаза: «Ну там же покойники лежат!», и отказывалась ходить к пункту оплаты на парковке, который стоял прямо на выезде к кладбищу. Потом она очень боялась, что приобретет черный юмор и будет шутить только на кладбищенские темы, что совершенно не подходило девушке с цветущим лицом и радостной улыбкой. Никакой мрачности Лида не приобрела, а через несколько месяцев привыкла к соседству с землей мертвых, огороженной от суеты живых забором из цементных плит или чугунных решеток.
2 
На остановке возле торгового центра топталось человек двадцать. «Наверное, автобусов давно не было, — с досадой подумала Гата. — Набьются».
Сегодня при чтении еще одной статьи о желаниях, Лида озвучила вывод из прочитанного — думай о том, чего ты хочешь, и все сложится по твоему желанию. Вывод был прост, как мысли женщины в обувном магазине «Хочу все красивое!», и так же обещал неэффективность.
Очень хотелось уехать домой. Гата, пристроившись с края толпы, ярко представила, как вот сейчас подъезжает нужный ей автобус с горящей в сумраке цифрой «7» над лобовым стеклом. 
Вот сейчас подъезжает… 
Она этого очень хочет!
Мигнула поворотником и подкатила к остановке маршрутка с номером «55». Она подходила Гате, и в самом конце салона было свободное место. 
Гата замешкалась всего на секунду, решая, поехать ли сейчас или дождаться рейсового. Из сумки запел мобильник. Она отвлеклась, доставая — и вот уже проворный мужичок с рюкзаком полез по салону маршрутки к пустому креслу. Ехать стоя за те же деньги, за которые другие едут сидя, Гате всегда казалось несправедливым. 
Водитель покрутил головой, повысматривал на остановке желающих постоять за деньги и попадать на поворотах и маневрах. Желающих не нашлось, только отозвалась пара недовольных голосов, «сколько можно деньги драть, где ж этот проклятый автобус».
— Да, мам, — сказала Гата в телефон, и «55»-я, хлопнув дверью, укатила.
— Я так и не дождалась от тебя звонка с извинениями, дорогая дочь! — обидчиво сказал мобильник. — Подумала, вдруг с тобой что-нибудь случилось и ты просто не можешь разговаривать.
— Мама, мы это уже проходили, вероятность того, что меня переехала машина, и я лежу в больнице, умирая, без возможности кому-то позвонить, крайне невелика. Перестань уже разводить панику.
— Это не паника! Я волновалась. Даже валерианки выпила, и она бы непременно подействовала, если бы ты позвонила и извинилась за то, что наговорила мне сегодня днем! Я твоя мать и совершенно не заслуживаю оскорблений!
Показался «125»-ый.
— Мама, мой автобус, — соврала Гата. — Доеду домой, поем, наконец, а то голодная, и позвоню тебе. Обязательно. Потом.
— Голодная? — оживилась Алла Родионовна. — А мне ты сказала, что обедала.
— Это было днем, а сейчас уже почти одиннадцать.
Автобус был совсем близко.
— Я приеду и позвоню, все. Пока. 
— Когда ты будешь дома? Не хватало еще, чтобы моя дочь по ночам шастала по улицам. Я тебе всегда говорила, найди себе нормальную работу, а ты…
Гата отключила телефон. 
Автобус встретили на остановке недовольными взглядами и восклицаниями, сколько можно, это уже второй «125»-ый, а куда же провалилась эта «семерка», чтоб ее разорвало!
— Давай на этот! — раздалось рядом с Гатой.
— Свет, ну ты что? Он же налево поворачивает после следующей.
— Давай! Одну остановку проедем, а там вторую пешком — и дома.
Ей это предложение тоже в какой-то мере подходило. 
У Гаты напряглись ноги, готовые бросить ее в автобус. Ведь она тоже может проехать одну остановку, потом вместе с этими женщинами пройти вторую, а на проспекте они уже разминутся: Гата пойдет своей дорогой — ей направо. Дорога, конечно, неблизкая, но даже так ей казалось быстрее, чем еще ждать своего автобуса неизвестно сколько. Да и народу на остановке немало, минимум два рейса пропущено уже… Когда подойдет «семерка», в какой давке придется ехать! И это еще когда будет?
Гата метнулась к светящимся дверям «125»-го и впрыгнула в автобус, едва не сбив с ног тех двух теток, остановившихся на самом проходе. 
Они глянули на нее осуждающе, явно ожидая извинений. 
Не дождались.
Остановку они ехали медленно, к тому же еще постояли на светофоре. 
Гата все косилась на теток, за которыми увязалась. Не хотелось, чтобы они подумали, будто она за ними увязалась. Они ей не понравились. У одной было лицо, похожее на очищенную картофелину, в которой расковыряли все глазки. А может, это свет в автобусе так падал.
Вышли они втроем. 
Гата старалась делать вид, что она вообще одна на остановке, торчащей посреди улицы, где всех ориентиров только железная решетка ворот кладбища, а вперед и назад тянется скучная серая стена из цементных плит. Женщины пошушукались между собой, косясь на Гату, но та, что первая предложила ехать, решительно махнула рукой, мол, оставь, чего может от нас хотеть девчонка, которая одна, а нас-то двое. 
Она подождала, пока они сделают хотя бы несколько десятков шагов прочь от остановки, потом двинулась следом. Та, которую звали Света и у которой было лицо-картошка, обернулась, скользнула взглядом. Гата было испугалась, что она сейчас скажет что-нибудь в духе «Девушка, вам тоже к проспекту? Пройдемся вместе, не так страшно». Но женщина молча отвернулась. 
Поравнявшись с кладбищенскими воротами, Гата увидела, что калитка приоткрыта. Это было неожиданно.
Согласно расписанию, висевшему на всех трех входах на кладбище, закрывалось оно в шесть вечера. В действительности же это было расписание работы кладбищенской конторы. Службы в небольшой церквушке заканчивались позже, а входы-выходы запирались и вовсе в разное время. Выход на железку закрывали около восьми, потом охранник шел через кладбище вот к этим воротам, и закрывал их где-то через полчаса. Главный выход, на проспект, держали открытым до девяти, чтобы задержавшиеся посетители не оказались запертыми. Живущих по соседству такая перспектива не смущала, были известные лазейки через ограду, а вот сторонних людей стоило выпроводить всех. Ночью несколько охранников следили, чтобы если кто и пролез, то чтобы хотя бы не безобразничал. Но в данном случае, как и в ТРЦ, все зависело от личности охранника; кто-то даже позволял увешанным амулетами женщинам «работать», разговаривая с духами по ночам.