Агент. Моя жизнь в трех разведках

Пока Хельга на следующий день в воскресенье ехала домой, я принялся за анализ нашей ситуации. Контакт с Федеральной разведывательной службой состоялся, по — видимому, без проблем. У нас была двусторонняя связь, с Запада на Восток по радио и с Востока на Запад посредством писем на условный адрес. БНД обещала период примерно в один год вплоть до нашего вывоза из ГДР. До тех пор я должен был продемонстрировать им свои возможности поставки информации и в определенной мере их доказать. Установление связи в форме личных контактов не было предусмотрено. Самый главный принцип сотрудничества: безопасность. Однако они приступили к делу слишком уж осторожно, подумалось мне. Они ведь получают то, что является наивысшей мечтой каждой разведслужбы, агента в самом внутреннем кругу в центральном аппарате противника, как бы преподнесенного им на блюде, и они даже не предпринимают попытку добиться из этого большего. Ведь можно было бы целенаправленно выведать определенные вещи, но они, похоже, интересовались только раскрытием агентов Штази на Западе. Я должен был им выдать их как можно быстрее.
Однако в своем ответном письме я сообщил им, что они получат эти имена только после моего перехода. Это было простой самозащитой, так как если они таким путем получат уже все сразу, зачем им тогда нас вытаскивать? Кроме того, БНД в любом случае инициировала бы соответствующие расследования, чтобы проверить мои указания, или, еще хуже, передала бы мои данные в Федеральное ведомство по охране конституции. Это означало бы огромную опасность для Хельги и для меня, так как, с одной стороны, агенты МГБ могли заметить соответствующие действия и сообщить на следующей встрече о своих подозрениях своим «кураторам», что повлекло бы за собой обязательное расследование у нас в министерстве, или же в ведомстве по охране конституции мог сидеть «крот» — агент ГДР, который сообщил бы на Восток о разработке моих НС западными службами контрразведки. Этот риск был просто слишком велик, из‑за чего я сначала не называл никаких имен, но зато информировал о внутренних вещах, которые мог знать только человек на моей должности, например, о новейшей структуре Главного управления разведки и именах соответствующих начальников отделов. Для начала это должно было их удовлетворить.
Мой анализ обнаружил еще одну проблему. От получения радиограммы до окончания написания ответного письма требовалось от трех до четырех часов высококонцентрированной работы, причем, насколько возможно, в спокойной обстановке. Однако у меня не было так много свободного времени. Мой нормальный рабочий день как офицера ГУР и так насчитывал от десяти до двенадцати часов. Добавьте к этому многочисленные командировки по всей ГДР для встреч с моими НС. Кроме того, мне необходимо было думать и о моей семье. В начале года родился наш второй ребенок, сын Андреас. Поддерживать без перерывов и ошибок контакт с БНД можно было только в том случае, если бы я смог приобщить Хельгу к получению радиограмм и отправке корреспонденции. У нее было относительно много свободных дней, потому что в отеле она работала посменно и по выходным. Тогда ей пришлось бы для каждой новой отправки приезжать в Берлин.
Мне пришлось подумать и над следующей проблемой. Где нужно будет опускать будущие письма на условный адрес? Я знал, что почтовый контроль МГБ был очень профессиональным и покрывал всю страну. Отдел М контролировал практически все почтовые отправления на Запад и открывал те из них, которые казались им несколько подозрительными. Я подумывал, не опускать ли мне письма во время моих командировок в разных местах, но тогда, если контрразведка МГБ обнаружит их, она, возможно, сравнив эти факты с датами и местами моих командировок, сможет выйти на меня. Вариант использования всегда одного и того же почтового ящика, тем более что так называемый отправитель жил как раз поблизости, я тоже отверг, так как за ящиком можно было установить визуальное наблюдение. В общем, мне казалось предпочтительным выбрать несколько почтовых ящиков в разных местах в Восточном Берлине, за исключением близких к моему месту жительства и к объектам органов госбезопасности. Наконец, я решил выбрать центр города и несколько почтовых ящиков в плотно заселенном районе Пренцлауэр Берг.
В конце своего анализа я составил список источников опасности: во — первых, глупый случай, во — вторых, моя жена, в — третьих, связь с Хельгой и, в — четвертых, почтовая связь.
  
КОНТРРАЗВЕДКА НАЧИНАЕТ ПОИСК
 
Что произошло потом, я могу реконструировать по полученным позднее сообщениям, примерно так:
Товарищ М. роптал на свою судьбу. Из‑за незначительного в общем служебного проступка, управления машиной в состоянии опьянения, его сняли с его прежнего места службы во Втором главном управлении, занимавшемся контрразведкой, и перевели в Третье главное управление, отвечающее за радиоперехват и контрразведку в области средств связи. Более скучную службу трудно себе представить. В трехсменном режиме он и его коллеги должны были следить за известными радиопередатчиками иностранных спецслужб, в частности прослушивать и записывать радиограммы БНД и ЦРУ. «Гимн Весселя» постоянно преследовал его, и однажды он даже стихийно принялся его насвистывать, весьма удивив этим своих коллег.
Прекрасным летним вечером в конце июля 1978 он сел перед высокочувствительным приемником советского производства, надел удобные наушники западного производства и установил частоту 3,7 Мгц. Он знал позывные радиостанции Федеральной разведывательной службы почти наизусть, а также обычную продолжительность передач. Сидящие в ряд с ним его коллеги делали то же самое на соответственно других частотах. Так как никто не может все рабочее время на протяжении дня слушать и записывать группы пятизначных чисел, часть смены занималась также анализом услышанного: сколько радиограмм было послано, к кому они были направлены, насколько длинным был соответствующий пакет сообщений, как часто его повторяли? Профессионалам Третьего главного управления было ясно, что БНД посылала целый ряд «холостых» радиограмм, то есть тех, у которых не было получателя, и что номера позывных получателей периодически менялись. Но, тем не менее, определенные образцы были установлены. К изменениям следовало прислушиваться. Большего из этого также нельзя было сделать, ибо закодированные радиограммы невозможно было расшифровать.
Часы показали восемь. Сначала «Гимн Весселя», затем обзорное объявление: есть сообщения для… В том числе впервые позывной 688 и сразу с 147 группами. Товарищ М. слегка поморщил лоб. Такое длинное сообщение было необычным. Новая игра БНД? Но целых пятнадцать минут, только ради забавы?
В конце смены он доложил своему начальнику о новом адресате и необычно длинной радиограмме. Тому это тоже показалось подозрительным, и он решил завести дело на радиопозывной 688, получивший псевдоним «Пират». Последовало распоряжение записывать все последующие сообщения. До конца сентября удалось задокументировать четыре радиограммы для позывного 688, каждая из которых была длиннее обычного. Кроме этого радиограммы необычно часто повторялись. Из этого следовали лишь два вывода: либо радиоотдел Федеральной разведывательной службы от скуки маялся дурью, либо действительно появился настоящий новый шпион, настолько важный, что ему отправляли очень длинные сообщения, которые он должен был принять в любом случае, потому их повторяли так часто. «Пирата» приняли всерьез и доложили о нем начальнику Второго главного управления, только что получившему ученую степень доктора генерал — майору Гюнтеру Кратчу, с 1976 шефу контрразведки ГДР. В высоком, полном и добродушно выглядевшем генерале на первый взгляд не были видны его острый ум и исключительный профессионализм. Но он полностью контролировал свое ведомство и очень осложнял западным разведслужбам их попытки ступить своей шпионской ногой на землю ГДР.
(Здесь я позволю себе забежать вперед. После конца ГДР я несколько раз встречался с товарищем Кратчем, и мы обменивались профессиональным опытом, причем он рассказал мне также и о подробностях поиска меня до и после 1979 года. Наконец, я прямо спросил за бокалом коньяка в саду его дома в пригороде Берлина: — Почему ты все‑таки не поймал меня? Я же почти был у тебя в руках. Не хватило только небольшого усилия. Кратч ответил: — Ты не представляешь, что мне пришлось выслушать от Мильке по этому поводу. Я не знаю, в чем там, в конечном счете, было дело, мы не хотели поспешных действий, собирались действовать наверняка. Наверное, подсознательно я чувствовал к тебе даже симпатию, в конце концов, я ценил настоящих профессионалов, у нас в МГБ их не так много было. Генерал Кратч хотел еще написать книгу, причем, я должен был ему в этом помочь, но потом он очень тяжело заболел и умер в мае 2006 года. Он был честным, открытым, прямодушным человеком, и действительно искренне верил в мечту о социализме и о лучшем обществе).