Джангар

 
 
Прянула с лука и полетела стрела,
 
Взвизгнула тонко и засвистела стрела
 
И поразила четыре копыта коня. Молвил скакун:
 
«Горек жребий суровый твой.
 
Ранен в четыре копыта Соловый твой!
 
Только до вечера следующего дня
 
Я продержусь, а там — не сердись на меня.
 
Вижу теперь, богатырь, что вправе ты был
 
Горько печаловаться на сиротство свое,
 
Плакать и жаловаться на безродство свое,
 
Эх, чуженином в Бумбе-державе ты был.
 
Джангровы люди пируют в отчизне своей.
 
Что за нужда им скорбеть о жизни твоей?
 
Где твои львы, где братья твои по борьбе?
 
Видимо, лгали, когда поклялись тебе
 
Ждать у мостов. Куда там! И выехать лень!»
 
 
 
И на другой, к закату клонившийся, день
 
Бедный Соловко лишился последних сил.
 
На седока Тёгя Бюс наскочил опять.
 
Пику стальную в тело Мингйана вонзил,
 
Шею коня он заставил Мингйана обнять.
 
 
 
Освободился Цаган. И тогда вдвоем
 
На запевалу Бумбы напали, живьем
 
Взяли, свалив посреди дороги его.
 
Крепко связали руки и ноги его,
 
И на коня посадили к движенью спиной,
 
И поскакали назад — к державе родной,
 
Десятитысячный буйный табун погнав.
 
 
 
 
В башне великого Джангра, владыки держав,
 
В самом разгаре пира, — героям своим
 
Голосом звонким крикнул старый Цеджи:
 
«Посланный в чуждую землю, ваш побратим
 
Бумбы родной вчера перешел рубежи.
 
Но у мостов не нашел подмоги Мингйан,
 
Едет спиною к обратной дороге Мингйан.
 
Что же предпримет теперь богатырский стан?»
 
 
 
Савар Тяжелорукий, что справа сидел,
 
Бурого Лыску велел оседлать своего.
 
Хонгор кречетоокий, что слева сидел,
 
Сивого Лыску велел оседлать своего
 
И говорил, посреди бумбулвы становясь:
 
«Все-таки Лыско дойдет, хотя долговяз,
 
Все-таки Лыско домчит, хотя и ленив!»
 
Кони помчались, ветер опередив,
 
Воины выполнят обещанье свое!
 
 
 
Выехал Хонгор, держа золотое копье,
 
Савар стальной — у него тяжела рука —
 
Выехал, взяв одну лишь секиру с собой.
 
С песней, плечо о плечо, помчались на бой,
 
И быстрота скакунов была велика.
 
 
 
Бурого Лыску Савар за гриву схватил,
 
Так он сказал ему: «Лыско мой дорогой,
 
Я за тебя, жеребеночка, заплатил
 
Тысячу, тысяч кибиток — в надежде такой:
 
„Может быть, выйдет конь из него неплохой…“
 
Завтра, к началу сиянья утренних звезд,
 
Должен быть, Лыско, настигнут тобой Тёгя Бюс
 
Прежде, чем он переправится через мост.
 
Если же ты, скакун, опоздаешь — клянусь:
 
На барабан натяну я шкуру твою.
 
Ребра твои превращу в докуры, скакун.
 
Чаши из черных твоих копыт сотворю.
 
Слово мое запомни, бурый скакун.
 
Видишь, целую секиру свою на том».
 
 
 
Бурый скакун отвечал ездоку своему:
 
«Савар, теперь полечу я, как брошенный ком.
 
Если не сможешь в своем усидеть седле,
 
Я не вернусь к тебе! В ездоки не возьму,
 
Если растянешься на бугристой земле!»
 
 
 
И поскакал, как вихорь степной, бегунец,
 
И на рассвете следующего дня
 
Савров скакун Тёгя Бюса настиг наконец.
 
 
 
Только раздался могучий топот коня,
 
Тенгрия сын, Тёгя Бюс, оглянулся назад,
 
Встретил он Савра Тяжелорукого взгляд,
 
Грозной секиры двенадцать лезвий горят!
 
И поскакал Тёгя Бюс к воротам моста.
 
Крикнуть хотел — не могли раскрыться уста:
 
Савар примчался горячей мысли быстрей,
 
Спину рассек ему Савар секирой своей,
 
И отскочило железо секиры, звеня,
 
И, потеряв сознание, к гриве коня
 
Всадник припал, как будто зарылся в траву,
 
И превратилась вселенная в синеву
 
И закружилась в круглых очах его.
 
Савар, схватив за подол врага своего,
 
Наземь свалил посреди дороги его,
 
Крепко скрутил он руки и ноги его.
 
А скакуна Тёгя Бюса повел в поводу.
 
Видит: вдали, на мосту, у всех на виду,
 
Хонгор Багряный, выполнив слово свое,
 
Поднял Уту Цагана с конем на копье,
 
Руки Цагана железным узлом стянул!
 
Освободился Мингйан и назад повернул
 
Угнанных у турецкого хана коней.
 
 
 
Спешились разом два великана с коней
 
И заключили Мингйана в объятья свои.
 
Хонгор воскликнул: «Мингйан! Мы — братья твои,
 
Не потому забыли мы про тебя,
 
Что сиротою ты стал, Богдо возлюбя,
 
И про тебя забыли мы не потому,
 
Что родовиты мы сами в своем дому!
 
 
 
Из-за величия пиршеств, из-за реки
 
Буйной арзы, благодатной, хмельной араки,
 
Клятву забыли, но дружба наша верна!»
 
И впереди пестро-желтого табуна
 
Пленникам к башне Богдо бежать повелев,
 
Савар, Мингйан и Хонгор, неистовый Лев,
 
К ставке своей поскакали мысли быстрей.
 
Спешились у чешуйчатых, светлых дверей.
 
К белым седельным лукам прикрепили коней,
 
Освободили пленных своих от ремней
 
И распахнули двери. Со всех сторон
 
Дробный посыпался колокольчиков звон.
 
В башню вступили где восседает нойон.
 
Разом склонили головы долу они,
 
И поклонились трижды престолу они,
 
И по своим расселись они местам.
 
 
 
Перешагнув через двести отборных бойцов,
 
И растолкав четыреста черных бойцов,
 
И надавав пощечин почти семистам,
 
Пленники сели в башне владыки Богдо.
 
Джангру они поклялись: «Великий Богдо!
 
На рубеже, где вспыхнут пожары войны,
 
Мы разольемся большим океаном твоим.
 
Будем конями служить великанам твоим.
 
Станем заплаткой твоей великой страны,
 
Только прими нас в цветущее ханство свое,
 
Только прими нас, нойон, в подданство свое».
 
«Пусть я владыка бессмертных племен земных, —
 
Джангар сказал, — но сперва попросите моих
 
Грозных богатырей, закаленных в боях
 
И воевавших во всех подлунных краях».
 
Тяжелорукий Савар поднялся тотчас.
 
«Вот наш подарок бойцам, просящим у нас! —
 
Руку к щекам силачей приложил, и само
 
Бумбы родной на них появилось клеймо, —
 
Хану турецкому передайте привет
 
И доложите: на год и тысячу лет
 
Стала подвластной Джангру ваша страна,
 
И ежегодную дань высылайте сполна». —
 
 
 
Так он сказал. И подданных новых своих
 
Джангар отправил домой, обещая мир
 
И возвратив турецких коней боевых.
 
Прерванный было наново начался пир…
 
 
 
До бесконечности продолжались пиры,
 
Бумба-страна воссияла из рода в род.
 
И в золотом совершенстве с этой поры,
 
В мире, в довольстве, в блаженстве с этой поры
 
Зажил могущественный богатырский народ.