Любовь без тормозов - авария (СИ)

Меня сморило почти сразу, как ржать перестали и Даня сходил за водой, потому что отходняк у меня начался от алкоголя и травы одновременно. Смутно помню еще, как его в свои лапы загребущие схватил и к себе прижал. Как уговаривал его рассказать мне сказку, а он до последнего отнекивался. Вырубило насмерть. Проснулся — один.
Наутро облегчение не приходит. Наоборот, навязчивое, жужжащее, подобно рою озлобленных диких пчел, чувство безысходности давит мертвым грузом.
Башка чумная, все тело горит, в глазах темнеет. Скотское состояние.
Пока спускаюсь вниз по лестнице, штормит изрядно, мужики сидят кучкой за столом, пьют кофе, и это самое крепкое, что я вижу. Бухать ни у кого здоровья нет.
Судя по хмурым лицам и ухмыляющейся физиономии Данилы, что прячет улыбку в стакане и старательно отводит взгляд, то мудак из нас двоих — это я, покусившийся на честь юного принца. Ай да я!
— И почему опять виноват я? — присев на подоконник за Данилой, сминаю его шею и тяну парня к себе. Встает лениво, пятится назад и плюхается задом между моих ног, едва не расплескав кофе. Забираю кружку и делаю несколько пробных глотков. На нас уставились в полном недоумении. Еще бы! У самого чувство, что мы сто лет знакомы.
— У тебя более протокольная рожа, — запрокинув голову, ухмыляется мне, и я залипаю на его глазах, на улыбке, на мимике открытой, и вообще, он кажется сейчас таким родным, таким знакомым до каждого миллиметра, что самому страшно становится.
— А у тебя тогда какая? — наклонившись, касаюсь губами его сухих губ и возвращаюсь обратно. На периферии слышится судорожное «ахуетьчетворят!» — неинтересно.
— У меня… — прикусив губу, чтобы не улыбаться, смеется только глазами, — тебе виднее.
— На-а-а-а-аглая, — растягиваю слово по буквам, народ все активнее шушукается, но слова против никто не скажет, почти все или бисексуалы, или «по пьяни, но пробовали», да и непроверенных друзей у Степана нет.
К обеду народ постепенно расшугивается. Степку вызывают на работу, и я увожу его в город. Даня остается вторым водилой, потому что больше никто не в состоянии. Дуется. Это так мило, что я имею глупость сказать ему об этом и неслабо получаю по печени. С того момента решаю фильтровать базар.
В городе суета, на дорогах не протолкнуться. Степка матерится, что опаздывает, и заставляет нарушать правила. А куда деваться? Самому звонок поступил от начальства, что у местных наших партнеров проблема с документами, пришлось ехать. Вот зря я сказал, куда еду, ой, зря.
Полдня уходит на мотыляния впустую, такое чувство, что разговариваем на разных языках. А все дело было в одной бумажке, которую случайно потеряли. Я знаю этот пакет документов, сам такой не раз делал, и все проверяется досконально, а тут чудо — ни описи, ни доверенности, прям мистика, блядь. Эту мистику зовут Максим Юрьевич, мой начальник, а по совместительству жуткая тварь, что пьет мою кровь вот уже какой год подряд. Черт меня дернул записаться к нему на практику.
— И зачем ты это сделал? — Номер на быстром наборе, телефон прижимаю плечом к уху, пытаюсь подкурить — не выходит, зажигалка сдохла.
— Подумал, что ты соскучился по работе, — даже и не пытается оправдываться, — может, и не только по работе.
— Да пошел ты!.. — В голосе нет злости, только усталость.
— Если в тебя — я согласен.
— Макс, отвали, а? Ты мне день изговнял. Я телефон вырубаю, дальше без меня.
— Остынь.
— В морге остыну, — начинаю заводиться и вовсе не от страсти, а от тупого, совершенно примитивного желания дать ему по самодовольной роже. — Чего тебе надо?
— Поговори со мной.
— О чем? — Курить хочется страшно, последнюю сигарету измял и почти уничтожил, все хорошее настроение, что было подарено утром, растворилось.
— О том, как ты проводишь время.
— Сижу на капоте, жопа замерзла, есть хочу, курить хочу, спать хочу, — коротко, но по делу.
— А трахаться не хочу?
— Нет. Хотя… смотря с кем, — поправляюсь на автомате, а уже потом прикусываю себе язык. Недолго длится его молчание.
— Ты член в штанах вообще держать не умеешь?
— Умею. Только зачем он тогда нужен?
— Затем, что трахать кого попало неприлично.
— Я не кого попало, а очень выборочно. И вообще, тебя не должно ебать, кого ебу я.
Из окна Степкиной хаты на меня смотрит Даня, хорошо хоть не слышит, но что-то в его профиле меня сильно напрягает.
— Ты прав, — удивительно, но соглашается, — дело твое. Не подхвати там что-нибудь, а то я брезгливый, — не забывает ткнуть меня носом в тот факт, что мы иногда трахаемся, причем делает это в присущей ему издевательской манере, лишь усиливая зуд в руках. — Позвони завтра.
Я только фыркаю и сбрасываю вызов. Как же все достало!
На нужный этаж тащусь через ступеньку, едва перебирая ногами и придерживаясь за выкрашенную голубой краской стену. Голова опять начинает раскалываться. Хочу в душ, сто грамм и на боковую. Но планам моим не суждено было сбыться. В коридоре меня встретил пьяный в жопу Данила, в его взгляде было что-то тёмное, и мне это не понравилось.
========== Часть 4 ==========
— Что празднуем? — расшнуровав кроссовки и скинув куртку, подхожу вплотную, а он смотрит так, будто я ему в год блокады хлеба не принес, хотя обещал. А я никому ничего не обещал. И никому ни хуя не должен.
— Не празднуем, — пожимает плечами, пряча руки в карманы, — тупо пьем.
— Хорошее дело, мне тоже налей, я сполоснусь пойду, — привстав на носочки, чмокаю его в лоб и ухожу мыться. Делаю все с дотошностью медработника: моюсь, бреюсь, меняю джинсы на свободные спортивки и толстовку, что-то мне подсказывает, что долго я тут не задержусь. Как знал. Когда покидаю ванную, Даня как раз выходит за дверь. Один. Угашенный почти в ноль.
Тупая злость пробивается наружу вспышками. Из комнаты вылетает растрепанный Степа и сталкивается со мной.
— Я сам! — рявкаю на него и первый выскакиваю за дверь. Чудо упитое ловлю между первым и вторым этажами. Оно считает вслух ступеньки, икает и норовит врезаться в стену. Это было бы забавно, я бы даже блеснул юмором, разбавив атмосферу, если бы не был так взвинчен.
Одна надежда, что его автопилот спилотирует к дому, потому что я понятия не имею, где он живет и куда его вообще понесло. Идем молча. Он переваривает пережитое и выпитое, я слежу, чтобы его не заносило на поворотах. Петляем по темным улицам незнакомыми мне дворами. Холодает. Позади слышится шум и возня, у арки в паре метров от нас заунывно воет собака. Настроение скотское.
И я ведь понимаю, что он забухал из-за меня. Нутром чую. Что не готов он был к тому, чтобы с кем-то сблизиться. Что мой уход воспринял как отказ, что загулять я мог. Конечно, докажи, что ты на работе, ведь город чужой, а то, что у нас филиалы по всей стране, не ебет никого (и да, я реально мог заблядовать). И что-то внутри у него такое болючее вертится, затмевая разум. И успокоить его не могу. Даже пробовать не стану, потому что скоро соберу вещи и уеду, возможно, никогда не вернусь. Потому что жизни у нас разные. Потому что его — тут, а моя — там. Потому что наши миры могут вообще больше не пересечься, и я буду этому рад! Не хочу проблем, обязательств, страданий и обоюдных упреков о бесцельно проебанных годах. Не хочу делать никому больно, а буду. Не хочу влюбляться и даже думать об этом, и все это он читает по моим глазам, когда жду у киоска, пока нерасторопная продавщица рассчитает меня за сигареты, проверит зажигалку, отдаст сдачу…
До его дома мы все-таки добираемся. С трудом, но все же. Даня упрямо отказывается пускать меня к себе, и в квартиру я его заталкиваю силой. Бесит. О том, ждет его кто-нибудь дома или нет, не думаю, если буду мешать — уйду, а пока… Пока его начинает тошнить, плохеет на глазах, и я успеваю содрать с него толстовку и затащить в ванную, согнув над унитазом, прежде чем его выворачивает.