Любовь без тормозов - авария (СИ)

Фильтр, уже влажный, плотно держу губами, чтобы не пиздануть лишнего. В упор смотрим друг на друга. Пристально, оценивая. Искра насквозь прошивает обоих: у него темнеет взгляд, у меня перехватывает дыхание. Прикрываю глаза, откидываясь на стекло, рассевшись на подоконнике.
— Что с тобой не так? — спрашивает первым, делает несколько ленивых шаркающих шагов и встает почти вплотную. От него исходит тепло, оно тянется ко мне, проходя насквозь и оставаясь толпой мурашей на плечах.
— Все, — не могу не улыбнуться, фильтр ужасно мешает говорить. Убрав бычок, обжигаю пальцы.
Сев ровнее, чтобы еще ближе, открываю глаза. В этот момент звонит телефон, и я уже ненавижу того, кому так срочно понадобился.
— Да? — Прижав трубу к уху, цепляю пальцами Данькин ремень и подтаскиваю ближе к себе. Не сопротивляется, но смотрит с опаской. Короткий диалог вызывает в нем раздражение.
— Отдыхаю.
-…
— Нет, не соскучился.
-…
— Нет, раньше не приеду, иди ты на хуй со своей работой.
-…
— Не один.
-…
— С парнем.
-… (тут маты)…
— С красивым, — окинув притихшего парня задумчивым взглядом. Даня даже не шелохнулся.
-…
— Не твое дело. Все, отвали, — сбрасываю вызов, пока мне не выжрали весь мозг.
— У тебя кто-то есть? — вопрос, заданный с укором, даже веселит.
— У всех кто-то есть. Как это связанно с тем, что минуту назад ты собирался меня поцеловать? — Я, мать вашу, видел это желание в его глазах, видел, как он хотел вырвать у меня трубку и засунуть ее в лучшем случае в задницу, я даже дышать перестал, потому что ждал его первого шага, потому что силком никого в койку тащить не стану!
Молчит. Борется с собой. Думает. Взгляд бегает по моему лицу, ключицам, шее.
— Я дам тебе один хороший совет, — помогаю ему, пока меня голодный обморок не хватил. — Если ты чего-то хочешь по-настоящему, то делай. Другого шанса может больше не представиться. Жизнь слишком коротка и непредсказуема, в ней нет места сомнениям. — За окном шумит толпа, трещат поленья в костре, протяжно звенит гитара. Дане хватает пары секунд, чтобы послать все к чертовой матери, а может, решить для себя что-то важное, я не додумал мысль, потому что когда его губы приблизились к моим, у меня сперло дыхание и зазвенело до глухоты в ушах.
Я ошибся в нем. Считая его робким. Просто он не хотел открываться мне до этого момента…
Поцелуй был далек от целомудренного: уверенный, глубокий, влажный, затянувшийся надолго — так целуют те, у кого сносит крышу от страсти. Пропустив пряди его волос на затылке сквозь пальцы, сжал их в горсть, запрокидывая голову и ближе притягивая к себе. Горели губы. Участилось дыхание. Кожа, словно воспаленная от долгой болезни, требовала контакта, любого прикосновения.
Его судорожно сжатых пальцев на моих бедрах — мало.
Его беглого, затуманенного желанием взгляда — мало.
Дыхания в поцелуй, тепла его кожи, когда, позволив себе вольность, забираюсь пальцами за ворот куртки, лаская влажную кожу под волосами, — МАЛО.
Как поднимались по лестнице и чудом с нее не убились — загадка для обоих, у меня этот эпизод из жизни выпал целиком, оставив только сладость от поцелуя на губах и боль от жесткой хватки его рук на шее, когда, заваливаясь на него, едва не убил нас обоих.
Перевозбужденные, жадные друг до друга, падающие на пыльный матрас в комнатушке на чердаке. Срывающие одежду, рычащие и матерящие все и вся. Я так и не смог стянуть с него майку. Задрав ее вверх, впился губами в кожу на груди, кусая ключицы, ласкаясь торсом о его грудь, о впалый плоский живот, о шрамы на совсем молодом теле, каждый из которых почему-то отпечатался болью у меня в сознании. И чем горячее отвечал мне он, тем сильнее его хотелось сковать, связать, стянуть наглухо, чтобы шелохнуться не мог, чтобы только принимал, брал, наслаждался. Какие-то неправильные, ненормальные мысли отголосками на краю сознания будоражили что-то страшное во мне самом, и чем жестче была моя хватка, чем злее поцелуй и яростнее ласки, тем больше раскрывался он, подставляясь под укусы, шлепки и меня самого, такого слетевшего с катушек и повернутого на нем придурка.
В какой-то момент стало страшно, что все это психоз, что стресс, протест, который не может выразить словами, но видя желание и чувство вины в его взгляде, это ебучее «прости, но я такой», которое всасывается в стены черепной коробки, и принять его иным ты уже не сможешь, поэтому ломаешься сам — оно хуже пыток, не вытерпеть.
Поэтому и растяжка слабая, быстрая, потому что не удержать его больше, потому что ломает, выгибает на постели, и каждого прикосновения ему мало. Потому что стонет в голос, и плевать ему, что возня слышится внизу. Плевать на все! Берет то, что надо, сжимая мои бока сильными бедрами, вгрызаясь мне в плечо, и совершенно безумно, трепетно и невыносимо нежно целует в висок. И это сильнее, намного сильнее эмоционально, чем если бы он взял мой член в рот. В этом простом прикосновении больше чувств, и все они, пускай и скомканные, не распробованные до конца, но принадлежат мне. Только вот я их не заслужил, от этого бешусь еще сильнее.
Плотнее к телу, толчок пробный, осторожный — как с девственником, бля. Даня шипит и вертится, хотя по большому счету ему не принципиально идти до конца, я с легкостью справлюсь руками или ртом, но так хочется мне.
Его бледное тело распластано по матрасу и покрыто бисеринами пота. Ладонью от губ — шипя, когда кусает пальцы, — по груди, скользнув в ямку пупка, через дорожку редких паховых волос, к члену, чтобы сильнее сжать, продлевая момент его наслаждения, и резкий толчок до упора, закрывая глаза и кусая губы, когда назло моим пыткам сжимает меня сильнее изнутри. И так по кругу. Его тело полностью в моей власти: куда не добираются губы, там вовсю хозяйничают руки. Данька часто дышит, приоткрыв рот, хватает жадно воздух и отдается весь без остатка каждому движению, отвечая на любое мое действие. Отзывчивый, жадный, напористый и, несмотря на свою пассивно выбранную роль, кажущийся невероятно сильным в моих глазах.
У меня занемела спина, горло пересушило и все дерет, на полный толчок нет сил. Впившись в его бедро, все чаще замираю, не понимая, почему так выжат за какие-то пару минут. Данька стонет. В подушку, в сгиб локтя, мне в шею, не оттого, что вдалбливаюсь в его упругое тело, а от самого процесса бессовестно тащится, и уже чувствую себя морально выебанным.
Плавится кожа, хлюпающие шлепки от соударения влажных тел разбавляют тишину. В воздухе сладко пахнет смазкой. Не помню, как вытащил ее из внутреннего кармана куртки. Презик так и лежит неоткрытый рядом. Но все это неважно.
Блаженная пустота, и в то же время тяжесть падает на плечи, через диафрагму, набирая градус, распаляясь, теплом по ногам и коленям, стягиваясь к паху, от самых яиц и выше — резкой, мучительно-приятной волной брызг, благо не в него, а выскользнув, кончаю ему на живот. Данька с восхищением в ошалелых глазах следит, как размазывает от кайфа меня, тянется к своему члену, уже мокрому и кончившему за минуту до моей разрядки. Сжимает его пальцами, утробно рычит, запрокинув голову, и мнет его пальцами. Меня от этой развратной картины повторно вести начинает, голова кружится, и пока я не скончался на нем, оттаскиваю его руку, заваливаясь сверху.
— Не двигайся, бля. — На мое замечание хрипло смеется и кусает меня за плечо. — Вот не смешно совсем, я реально сейчас сдохну от передоза. — Отлипнув от него, поднимаю голову. — Тебе смешно? — спрашиваю с укором. Он весело кивает, издевается, гад счастливый, и потихоньку успокаивается.
Остывают тела, остывают страсти, взгляд проясняется, и, к моему удивлению, нет в нем ни стыда, ни вины, ни разочарования, обожания там тоже нет, а есть что-то теплое, близкое мне по духу, что ножом забивается под ребра по самую рукоять и медленно прокручивается против часовой. Пугает.
— Вы совсем, черти, озверели?! — на хриплый ор оборачиваемся синхронно, так и лежа голожопым бутербродом. — Какого хрена… Даня?.. Миха… Ну ладно, Миха беспредельщик, но ты-то куда?! — возбухает Степка, Даня смотрит на него совершенно спокойно. — Устроили тут! — Мы-то молчим, а ему скучно, вот и орет себе дальше, я Даньку за жопу щипаю, он мне ногтями в бок вонзился. — У меня там у мужиков культурный шок. Нет, они, конечно, толерантные, но предупредить же можно было! Вам совсем насрать? — уже спокойнее, мы синхронно кивнули, не по пятнадцать же нам лет в самом деле, люди взрослые, за поступки свои отвечаем. — Ну и пошли вы к лешему! — сплюнув, выскочил за дверь.