Иван-силач
– Самое главное, – наставлял ее отец, – никогда не говори ни слова о политике и не повторяй чужие слова. Никогда, договорились?
– Хорошо, папа.
Иван помедлил, затем спросил уже мягче:
– Ну как, пригодились тебе твои крепкие кулачки?
– Да, папа, – ответила Лиза с такой же лукавой улыбкой, как у отца.
Порой у Ивана выдавались тихие, спокойные вечера, когда он предавался воспоминаниям о военном времени. Немало картин, въевшихся в его память, он хотел бы забыть, но не мог. Однако были среди них и такие, что заставляли его улыбаться. Он, например, никогда не мог сдержать ухмылку, вспоминая Алексея – балагура, который уверял всех, что выучил китайский язык в борделях. «Уж будьте уверены, я свое в Шанхае не упустил», – говаривал он и принимался болтать с дичайшим акцентом: «Девоцьки, девоцьки. На ноць. Одна девоцька, два девоцьки. Заходиць, хоросий девоцьки!» В те моменты, когда случалась передышка между боями, они любили собраться у костра, поболтать-побалагурить, да вдоволь посмеяться над ужимками Алешки. Тот в лицах изображал ситуации или притворялся хозяйкой китайского борделя, подсаживаясь к кому-то, кокетливо пихая в бок локтем и болтая то на китайском, то на неузнаваемом русском: «О-о-о, какой красивый рюсский мусьцина! Сюда, сюда, красавцик, у меня девоцьки, хоросие, много! Вибирай!» Бывало, он изображал проститутку, хлопал ресницами и, подмигивая, пытался запустить руку кому-то в карман: «Плаци сразу, красавцик, больсе достоинцво – больсе плациць». Солдаты буквально ревели от смеха над его выходками, своим гоготом привлекая всеобщее внимание. Смеялся даже политрук. Во время одного из таких представлений Павел, шутки ради, подкрался сзади и схватил Алексея в обнимку, чем вызвал новый взрыв хохота. Алексей, однако, не растерялся, локотем двинул неожиданному ухажеру в поддых. Тот согнулся пополам от резкой боли, не в силах вздохнуть. Теперь солдаты смеялись уже над ним. «Деньги вперед, красавцик. Девоцьки потом,» – кротко сказал Алексей сначала на китайском, потом на русском.
Иван усмехнулся, вспоминая историю. Затем посерьёзнел: да вот же, тот самый прием, которому обязательно стоило научить Лизу.
На следующий день он более настойчиво, чем обычно, звал дочь заниматься.
– Я кое-что тебе покажу. Смотри. Если мальчишка напал на тебя сзади, схватил и держит – бей его локтем вот сюда, между нижних ребер. Сильно бей, как можешь.
Вот такая была у Ивана отцовская любовь, такая забота. Что сам умел – тому и дочь учил. Защищайся до последнего. Бей изо всех сил.
<p align="center">
*****
Это был совершенно обычный рабочий день. Иван снова водил старый трактор, мотор то и дело глох, чинить развалину приходилось буквально на ходу. Домой он брел под вечер, едва волоча ноги.
«Странно, – подумал он заходя во двор. – В это время она обычно готовит, а едой не пахнет». Он мог придумать множество причин, по которым Татьяны не оказалось дома. Может быть, она задержалась у соседки Веры, известной на всю деревню сплетницы. А может, зашла в школу – поговорить с учителем об успехах дочери. Или, может быть даже, она в кои-то веки решила пойти в сельский клуб, послушать, как Юрий играет на своей обшарпанной гармони. Но сколько бы объяснений Иван не придумал сам для себя, он знал, что ни одно из них не годилось. Потому что объяснение было только одно. Самое страшное.
Подходя к двери, Иван против воли замедлил шаги, как будто боясь получить подтверждение своей ужасной догадке.
Он помедлил на пороге. Нерешительно открыл дверь. Лиза бросилась к нему, крепко обхватила ручонками его ногу.
– Мамы нет! Маму забрали!
Она плакала навзрыд. Иван положил ладонь на ее подрагивающую голову, бережно погладил по волосам.
– Мама тебя любит, – сказал он севшим голосом, борясь с подступающими слезами.
Но почему Татьяна? За что её забрали? Что она сделала? Он спрашивал себя и не находил ответа. За что? А за что раньше забрали Викторию, директора школы, где училась Лиза? Бориса, который сам был участковым? Николая, который был героем войны и смело резал правду-матку невзирая на чины? В чем провинились они? Или их тоже забрали без причины, просто по злой воле?
«А если арестуют и меня? – подумал Иван. – Что тогда станет с Лизой? Отправят в детский дом? Нет! Ни за что!»
Значит, нельзя давать для этого повода.
В конце концов, Иван решил притвориться будто не понял, что случилось с Татьяной. Пускай его считают деревенским дурачком, от которого сбежала жена. Пускай думают, что угодно. В сельсовет он шел с тяжелым сердцем, словно на расстрел. Председатель колхоза, плюгавый мужичонка с крысиным лицом, сидел за столом, заваленным бумагами. В кабинете председателя были еще два человека, сидели со скучающим видом. То ли охрана, то ли еще кто.
– Ну, что надо? – Голос председателя был под стать крысиной внешности – тонкий, писклявый.
– Жена у меня пропала. Татьяной зовут.
– Твоя жена – враг народа! – отрезал председатель. – Она арестована за измену. Забудь про нее, она не вернётся.
Один из охранников ухмыльнулся. Иван угрюмо посмотрел на трубку, что лежала у председателя на столе. Такую же трубку можно было увидеть в руках у Сталина на газетных портретах. Ивану отчаянно хотелось схватить эту трубку и воткнуть длинный чубук председателю в глаз. Он мог бы это сделать, запросто, и нерасторопные охранники не успели бы его остановить. Но что потом? Что станет потом с его дочерью? Нет, он должен был терпеть. Он должен был старательно играть свою роль, даже если это была роль недалекого и покорного колхозника.