Митюха-учитель

  
IV
 
Мы уже говорили, что Иван снисходительно относился к Митюхину ученью и даже ничего не имел против того, чтобы и Кирилл выучился грамоте, так как это ничему не мешало, делалось в свободное время и как бы вроде забавы, да и Митрий еще был подростком, с которого и спрашивать было нечего. 
Но когда Митрий кончил курс и получил льготное свидетельство и все-таки, несмотря на это, продолжал интересоваться школьными делами, бегал по вечерам к учителю и таскал оттуда книжки, в которые утыкался при каждом удобном случае, — Иван забеспокоился и начал косо посматривать на сына. Это ему сильно не нравилось; слава богу, не маленький уж, шестнадцать лет парню, пора глупости-то бросить. Мужику некогда этими делами заниматься, мужика кормит мученье, а не ученье... И мысль, что, пожалуй, сын отобьется от работы и от дому, не давала покоя Ивану Жилину. Мучимый этой страшной мыслью, боясь, что все их благосостояние, стоившее таких трудов и мучений, рухнет, Иван зорко стал следить за Митюхой, всячески старался отбить его от книжки и с этой целью даже выдумывал ему работу, посылая делать то, чего вовсе и не следовало делать.
— Митюха, а Митюха! — кричал он, застав сына где-нибудь на огороде за чтением. — Никак ты опять за книжкой? Это ты что же, брат... Смотри! Не мужицкое Это дело... Взял бы лучше косу да травы бы накосил...
Травы и так был целый ворох, но Митрий брал косу и шел косить. А потом, глядь, опять уткнулся в книжку, и хоть ты кол ему на голове теши.
Но этого было еще мало, — Митрий начал умничать и своевольничать. Дело началось с покупки лошади и с поездки на ярмарку.
В это время, благодаря золотым рукам Кирюхи, жилинское хозяйство стало расширяться, семья тоже росла, потребности увеличились, пришлось принанять земли. А вместе с этим оказалось необходимым купить другую лошадь, и на семейном совете решено было приобрести ее на Покровской ярмарке в уездном городе. Покупка лошади — это целое событие в крестьянской семье, и потому на ярмарку отправились втроем — Иван, Кирилл и Митюха, — последний, впрочем, не в качестве знатока, а больше для того, чтобы поучиться, как надо выбирать хорошую лошадь. Приехали, остановились на знакомом постоялом дворе и отправились глядеть лошадей. Митрий в первый раз был в городе на ярмарке, и у него разбегались глаза во все стороны. Но останавливаться и смотреть было некогда; Иван и Кирилл, работая локтями, проталкивались все вперед и вперед и стремились к лошадям. Лошадей оказалось масса, и отец с сыном совсем растерялись. 
Они переходили от одной к другой, присматривались, выбирали, сравнивали и не знали, на чем остановиться. Но Митрий в их хлопотах не принимал участия; его занимали собственные мысли... Проходя рядами, он увидел целую кучу разноцветных книжек и картин, разложенных на земле, и теперь эти книжки не давали ему покою. Он про себя решил во что бы то ни стало урваться и посмотреть эти книжки... А тут кстати вспомнилось ему и то, что у него давно вышли чернила, бумага и перья. Он все собирался попросить у учителя, да совестно было, а без бумаги да без чернильца просто беда. Иной раз смерть хочется «пописаться», — и мысли хорошие бывают, и стишки какие-нибудь списать, — хвать, а бумаги-то и нет. Пробовал было отцу намекать, — куда! Осерчал, заругался; в другой раз и не сунешься. Тем не менее у Митрия была смутная надежда приобрести и бумаги, и чернил; у него давно уже изорвался картуз, и перед отъездом на ярмарку отец обещал дать ему полтинник на покупку нового картуза. «Вот если даст, — думал Митрий, — я и куплю себе чернильца да и бумажки. Картуз можно и подешевле купить, не за полтинник, а за двугривенный. На что его дорогой-то! Вот как пойду картуз покупать — и книжки посмотрю. Эх, скорей бы они там!..»
Между тем Иван с Кириллом остановили свое внимание на одной лошадке. Она была такая гладкая и так бойко на всех посматривала, что они не могли отвести от нее глаз. Ушли было и опять к ней воротились. На возу сидел мужик и закусывал арбузом; Иван обратился к нему с расспросами. Оказалось, что лошадь — пятилеток; осмотрели ей зубы, копыта, пощупали бока, тыкали под ребра — ничего, все оказалось в порядке.
— Митюха, ты что же не глядишь? Гляди! — пригласил Иван Митрия.
Митрий подошел и тоже посмотрел на лошадь, хотя продолжал думать о полтиннике и чернилах.
— Сколько просишь? — обратился Иван к мужику.
— Пять красных, — невозмутимо отрезал мужик.
— Н-ну!.. — в один голос воскликнули Иван и Кирилл. — Эко что сказал!
И они снова принялись ходить вокруг лошади и щупать ей бока. Около них, как это всегда бывает в подобных случаях, стала собираться толпа. Дело шло всерьез, и всякому любопытно было посмотреть, чем оно кончится. Слышались советы, поощрительные критические замечания, возгласы... «Ты ей в зубы-то смотри!.. Ишь, желтые, — не ленива!.. Под зебры-то ее хорошенько!.. Чего под зебры? Много ты понимаешь! Ты гляди, стать-то какая!.. Запалу нет ли?..»
Шум стоял невообразимый; каждый считал непременным долгом протискаться поближе к лошади, открыть ей рот и заглянуть в зубы, почесать за ухом и т.д. Возбужденные этим гвалтом, обуреваемые сомнениями и желанием приобрести лошадку, — желанием, еще более подогретым толпой и всеобщим вниманием,— отец и сын Жилины совсем потерялись и действовали как в чаду. А хозяин лошади продолжал невозмутимо сидеть на возу и только изредка произносил, вполне уверенный в достоинствах своей лошади: «Чего там смотреть? Лошадь — мертвая!..»
Вдруг один из мужиков, красный, взволнованный и больше других хлопотавший вокруг лошади, словно дело касалось лично его, упомянул имя Потапыча... Мгновенно это было подхвачено толпой. «Прямое дело — Потапыча!.. Надо его спросить!.. Потапыч, он, брат... Не курицу, чай, покупаешь, а лошадь... Навек дело-то!.. Потапыча и есть!..»
— Да где он, Потапыч-то? — спросил Иван.
— В трактире небось сидит... Пошли парня-то, пущай он добежит!
Отрядили за Потапычем Кирюху, и через несколько минут он вернулся с человеком решительного вида, в серой поддевке, в смазных сапогах, с кнутом в руке. Бритое лицо его с большими щетинистыми усами было серьезно, почти строго, черные навыкате глаза смотрели твердо и настойчиво, вся осанка была исполнена необычайного достоинства. При виде его толпа притихла и расступилась, а хозяин лошади потерял свою невозмутимость и беспокойно завозился на возу. Ни на кого не глядя, Потапыч прямо подошел к лошади, заткнул кнут за пояс и, не обращая внимания на Ивана, который, распустив полы халата, беспомощно топтался около него, схватил лошадь за морду. Лошадь рванулась и замотала головой. Потом он поднял ей ногу и поглядел на копыто; потом вытащил кнут и огрел ее по спине; лошадь метнулась, захрапела и осела на задние ноги. Все это было проделано в одну секунду.
— Где хозяин? — спросил Потапыч отрывисто.
Хозяин слез с воза и подошел. Вид у него был далеко не такой уверенный, как давеча.
— Вот он — я, —- сказал он и вдруг прибавил с видом человека, бросающегося в пропасть: — Пять красных, больше никаких!
— Сорок!
— Пять красных!
— Сорок! Сымай шапку, молись богу...
Оба быстро сняли шапки, перекрестились и снова уставились друг на друга, как петухи.
— Сорок!
— Пять красных!
— Сымай шапку, молись богу!.. Сорок с пятаком!
— Пять красных... Ведь это не капуста.
— Тебе говорят, — делом-то, делом сколько? Сымай шапку, давай руку...
Началось что-то неизобразимое словами. Потапыч то наступал на мужика, а мужик от него пятился, то они снова сходились и били друг друга по рукам. То они снимали шапки и крестились, то снова надевали их и опять принимали позу петухов, собирающихся драться. «Сымай шапку!.. Молись богу!.. Сорок два!... Пятишни-цу накинь!.. Лошадь — мертвая!.. Да ты делом, делом-то говори!.. Сымай шапку!.. Молись богу!.. По рукам, что ль?..» Слова так и сыпались, как горох, так что постороннему трудно было понять, в чем дело; пот с обоих валил градом, голоса охрипли. Все с разинутыми ртами, с выпученными глазами, затаив дыхание, следили за этой сценой, а у Митрия начала кружиться голова и под ложечкой засосало. Ему было жалко мужика, а Потапыча он почему-то вдруг возненавидел; ему казалось, что будь он на месте мужика — он давно отдал бы и лошадь, и даже телегу в придачу, чтобы только отвязаться от Потапыча и не видеть его выпученных глаз...