Митюха-учитель

Мужик наконец действительно стал сдаваться. Он как-то вдруг весь размяк, опустился, ослабел, между тем как Потапыч все больше и больше наседал на него, все чаще и чаще заставлял снимать шапку и молиться богу, что мужик проделывал уже совсем автоматически, и все упорнее, все настойчивее долбил свое. И обезумевший, ошеломленный, сбитый с позиции мужик не выдержал. Бросив шапку обземь, он махнул рукой и со всего размаху ударил Потапыча по руке.
— Ладно... Бери! Владай! С господом!.. — упавшим голосом вымолвил он.
— Слава тебе, господи!.. — сказал и Потапыч, и после крепкого рукопожатия они на этот раз как следует сняли шапки и стали молиться. В толпе пронесся одобрительный шепот, и многие тоже крестились; крестился и Иван, и Кирюха, и Митрий.
— Ну, теперь запрягай! — скомандовал Потапыч, когда молитва кончилась. Мигом к лошади бросились несколько добровольцев из толпы, подкатили телегу, запрягли лошадь и вывели ее на дорогу.
— Садись! — командовал Потапыч. — Старик, садись! Эй, вы, кто еще там? Еще, еще садись! Ну, будя... трогай!..
На телегу вместе с Жилиными и Потапычем ввалилось еще человек восемь, и вся эта орава с гиканьем, свистом, галденьем понеслась во весь опор вдоль ярмарки. Публика, оставшаяся на месте, с интересом следила за этим ристанием и оживленно обменивалась впечатлениями.
— Ловко бежит!.. Ничего, ногами здорово подкидывает! Чего там... лошадь добрая! Потапыча небось не обманешь; первый барышник...
— Нет, паря, ловко он! — воскликнул кто-то восхищенным голосом. — Как он его остолпил сразу... мужик-то обалдел совсем!
— Он это умеет! Чай, он видит, что к чему сообразно... Он, брат...
И все стали восхищаться Потапычем, не обращая внимания на хозяина лошади, который уныло стоял в стороне и, по-видимому, никак не мог еще прийти в себя. И только смутное сознание, что он «здорово продешевил», грызло и сосало его сердце.
Тем временем нагруженная телега с треском и грохотом подкатила к месту действия. Бедная лошадь тяжело дышала и была вся в мыле, но у седоков и особенно у Ивана и Кирюхи лица были довольные и сияющие. Лошадь оказалась хоть куда, и теперь оставалось только получить ее из полы в полу с прибавкой копейки «на поводок», расплатиться и идти в трактир пить магарычи.
Счастливый Иван дрожащими руками отсчитывал засаленные бумажки, а хозяин лошади, несколько утешенный видом денег, стоял около него и считал вслух: «пятишна... трешна... бумажка!.. 1 Еще бумажка... две бумажки»... Иногда оба они сбивались со счету, растерянно глядели друг на друга, беззвучно шевеля губами и сопя, потом сближались еще теснее над кучкой бумажек и снова принимались считать. Один боялся «передать», а другой — недополучить... Потапыч стоял в стороне, дожидаясь своего целкового «за хлопоты», и величественно разговаривал с каким-то мужичонком, который всячески около него лебезил и заискивал.
Наконец кое-как разочлись, еще раз помолились, пожали руки и поздравили друг друга, один — с покупкой, другой — с продажей. Кирюха повел лошадь на постоялый двор, а Иван, Потапыч и бывший хозяин лошади отправились в трактир спрыскивать покупку. Воспользовавшись этим случаем, Митрий выпросил у отца обещанный на картуз полтинник и пошел на ярмарку.
Он скоро нашел торговца книжками и картинами и, остановившись около него, принялся рассматривать его разноцветный товар. Но ни книжки, ни картинки ему не нравились; на картинах были изображены то голубые, зеленые, оранжевые черти, являющиеся за душой грешника (один из них, особенно представительный, был нарисован даже с огромными красными пуговицами на голом животе и с портфелем под мышкой, — ни дать ни взять становой пристав, собирающий недоимки!), то разные разодетые барыни, целующиеся с франтами в розовых галстуках и во фраках, то как «Ванька Таньку полюбил», то «Вечор поздно из лесочку я коров домой гнала»... и все в этом роде, а книжки и вовсе никуда не годились. На первом плане, конечно, был «Милорд Аглицкий»; потом «Спящая Красавица»... «Разбойник Чуркин»... «Мартын Задека, или 100 000 снов»... «Секретные наставления холостому»... и, наконец, неизбежный оракул, или так называемый «Соломон», с круглой и какой-то глупо-безмятежной рожей на первой странице. Митрий уже слышал от учителя, что эти книжки — дрянные, что от них у мужика в голове только муть заводится, и с разочарованием в душе глядел на их пестрые, заманчивые обложки с яркими картинками и виньетками, скрывавшими грязно-серую бумагу и бессмысленное содержание. «Ишь, дрянь какую вывалил!—думал он, читая заглавия: «Хороша Маша, да не наша, или черт в бутылке». Черт, черт!.. Уж будто, коли мужик, так ему только черта и нужно. И на картинках черти, и в книжках черти... а вон учитель-то говорит, что чертей вовсе нет, что это суеверие... Кто их знает, не то правда, не то нет... а вот пишут же, рисуют! И кто их видел? А вона какой нарисован!»
К книжкам изредка подходили мужики, мещане, разглядывали картинки, обменивались замечаниями, хохотали над чертями и вслух читали заглавия. «Черт в бутылке» произвел впечатление и был куплен каким-то испитым малым в поддевке, с серьгой в ухе; бойко шли «Соломоны», соблазнявшие горничных и мещанских девиц; «Чуркин» тоже привлекал внимание. Но мужики относились к книжкам больше платонически, прочитывали название, любовались обложкой и, спросив о цене, отходили прочь. Хотел было уходить и Митрий, но вдруг увидел лежавшую в стороне истрепанную, засаленную, запятнанную чернилами книжку с заглавием «Учебник русской истории» и остановился. «Эх, вот это так занятная, должно!» — подумал он и спросил, сколько она стоит.
Торговец смерил его с ног до головы опытным взглядом и, решив про себя, что «парень — с простинкой», небрежно отвечал: «Полтинник!»
У Митрия даже дух занялся. Он взял книжку и стал ее перелистывать. Внутри она была еще грязнее и растрепаннее, на страницах были надписи: «от сих и до сих», на полях — разные рисунки и росчерки; видно было, что кто-то в свое время сильно и усердно трудился над нею. Но зато чего-чего там не было! Варяги... Татарское иго... Куликовская битва... Царь Иван Васильевич Грозный... У Митрия тряслись руки.
— Много больно... — нерешительно сказал он. — Ведь она растрепанная...
— А растрепанная — клади назад! Чего ты ее мнешь ручищами-то? — оборвал его торговец.
Митрий сконфузился, вздохнул и, положив книгу назад, отошел. Но через минуту вернулся.
— Ну... вон чего!.. Дядя! Гривенник хочешь?
Хитрый торговец молчал. Книжка ему стоила грош, но торговля что-то плохо нынче шла, и он был не в духе, а парень попался глупый, за эдакую дрянь гривенник дает! так хоть с него сорвать барыш.
— Ну... слушай!... Пятиалтынный!
Опять молчание. Митрий весь даже сразу вспотел, и, как всегда это бывает, неудача только еще сильнее его раззадорила.
— Двугривенный! — крикнул он отчаянно.
Торговец сделал какое-то неопределенное движение... он уже хотел отдать книжку... но поглядел на взволнованного, красного Митюху и раздумал.
— Тьфу ты, пропасть! — сказал он, делая вид, что рассержен. — Ну, чего ты пристал? Чего лезешь? Ты погляди, книжка-то какая! Сурьезная книжка, а ты с двугривенным... Проходи, проходи!.. Читать-то, небось, путем не умеешь, а туда же сурьезные книжки покупать. Э-эх!
Митрий пошел от него как в воду опущенный. Он сам чувствовал, что зарвался и что двугривенный такая громадная сумма, которую он даже и не вправе тратить на свое удовольствие. Торговец провожал его глазами и думал: «Небось, придешь еще!» Он был психолог...
Митрий долго еще бродил по ярмарке, толкался около балаганов, слушал музыку, хохотал над «Петрушкой», глядел на пляшущих вокруг костра цыганок, но мысль о книжке не выходила из головы. Уже стемнело, когда он вернулся на постоялый двор. Кирюха уже давно спал под телегой и так храпел, что на улице было слышно, а подвыпивший Иван все еще никак не мог угомониться и, лежа на телеге, то принимался петь довольно дико и нескладно, то начинал нежно разговаривать с новой лошадью, называя ее «дурачком» и «миленьким». Митрий поискал в телеге, чего бы поесть, но, не найдя, тоже залег под телегу рядом с Кирюхой. Но, несмотря на усталость, ему так и не пришлось заснуть, и он всю ночь напролет проворочался под телегой, думая о книжке и о полтиннике, который прежде представлялся ему таким громадным, а теперь оказывался таким маленьким, на который он прежде думал купить и картуз, и книжку, и перьев, и бумаги, а вышло, что и ничего, пожалуй, не купишь. Эта мучительная мысль вместе с страстным желанием во что бы то ни стало купить книжку не давала ему успокоиться... а тут еще блохи, а тут Кирюха храпит... у Митюхи просто голова кругом пошла. Не мудрено после этого, что под утро он совсем перестал здраво рассуждать и окончательно решил пожертвовать картузом в пользу «Русской истории».